— Да я никогда и не думал о том, чтобы сказать «Я люблю тебя», — отвечает Джим. — Я имею в виду то, что до двадцати трех лет на долю любого парня выпадает не так уж много случаев, когда необходимо произнести эти слова.

— Как ты можешь говорить такое? — недоверчиво спрашиваю я.

— Но это правда.

— Но ведь до меня у тебя были подружки. И ты что, никогда не говорил им, что любишь их?

— Признаюсь, что я действительно со многими встречался, но ни одна из них не вдохнула в меня желания, которое, по моему мнению, должно быть в твоей душе для того, чтобы произнести эти три слова.

— Ни одна из них?

— Ни одна.

— И ты никогда не был близок к тому, чтобы их произнести?

— В общем-то, никогда. Хотя некоторые из девушек говорили, что любят меня.

— А что ты отвечал им на это?

— Я отвечал: «Рад слышать, спасибо».

Я со страхом посмотрела на Джима:

— Признайся, ты меня разыгрываешь?

— Оглядываясь на прошлое, сегодня могу признать, что это были не самые лучшие ответы, какие я мог придумать для тех случаев, но, что поделаешь, именно так все и было. Мне кажется, я не был невежлив по отношению к девушкам.

— Позволь мне уточнить кое-что, чтобы понять тебя правильно. Они говорят: «Джим, я думаю, что люблю тебя», а ты отвечаешь: «Рад слышать, дружище, спасибо»?

— Я не говорил им «дружище», это было бы глупо. Но, в общем-то, мой ответ был кратким и звучал примерно так.

— Ты, наверное, был кем-то вроде чародея. Полагаю, мне повезло, как это следует из твоего рассказа, что я не стала бы единственной в мире девушкой, сказавшей «Я тебя люблю» и получившей ничего не значащий ответ.

— Самое смешное, — говорит Джим, — что чем меньше таких слов ты произносишь, тем значительнее они для тебя становятся.

— Что-то не могу врубиться в то, о чем ты говоришь.

— Ну смотри, все происходит так: дело не в том, что я не верю в любовь. Я верю. Просто мне кажется, что я отношусь к ней серьезнее и с большим благоговением, чем те, кто попросту постоянно и чуть ли не ежедневно бросаются такими словами.

— Ты имеешь в виду меня? — как бы шутя спрашиваю я.

— Конечно. Пойми, для меня эти слова «Я люблю тебя» подобны одной из тех красных кнопок подачи тревожного сигнала за стеклом, на котором написано: «Разбить стекло и нажать в случае чрезвычайной ситуации», а в любом другом случае, не связанном с чрезвычайной ситуацией, то есть обычном, тривиальном, я не намерен разбивать стекло.

— Теперь мне ясно, что может иметь для тебя смысл.

— А что я еще могу сказать? Если я этого не чувствую, я не буду произносить эти слова того лишь ради, чтобы кто-то почувствовал себя лучше.

— Нет конечно, — говорю я с саркастической усмешкой. — Это было бы чудовищно.

— Тем не менее, — продолжает Джим, поднимая вверх палец, чтобы привлечь к своим словам особое внимание, — сейчас я дошел до точки.

— И что это за точка?

— Помнишь, я просил тебя не делать никаких выводов и умозаключений из этого разговора?

— Да.

— Понимаешь, обдумав все тщательно и подробно, считаю, что ты можешь делать из него любые выводы, которые подсказывает тебе интуиция.

— Но ведь ты велел мне не делать никаких выводов.

— А сейчас говорю, что ты можешь делать какие захочешь выводы.

— А что произошло? Ведь ты все время твердил мне, чтобы я не искала какого-либо смысла в том, что ты говоришь.

— Послушай же, наконец, — говорит Джим, жестикулируя, — я как раз и пытаюсь втолковать тебе, что, по-моему, тот момент, когда надо разбить стекло, настал.

— Я не могу взять в толк, о чем ты говоришь.

Джим смеется:

— Я знаю, к чему вы клоните, мисс Смит.

— Что вы говорите?

— Вы пытаетесь заставить меня сказать эти слова.

— Я?

— Да, ты.

— Ну а почему бы тебе их не сказать?

— Хорошо, я…

— Скажешь, когда будешь готов. — Я концентрирую всю свою физическую энергию, мысленно заставляя его произнести эти слова.

Говори их.

Произносится первое слово.

Говори их.

Произносится второе слово.

Говори их.

Наконец произносится третье слово.

Вот так все и получилось. Он произнес эти слова. «Я тебя люблю». Ошибки здесь нет. И он уже ни за что не сможет взять их обратно.

Я смотрю на Джима, он смотрит на меня, стараясь прочитать на моем лице реакцию на свои слова. Я придаю своему лицу бесстрастное, ни о чем не говорящее выражение.

— Ты слышала, что я сейчас сказал?

Я киваю и смотрю на него с идиотской улыбкой.

— Каков же будет твой ответ на эти слова, которые я произнес впервые в жизни, если не считать тех случаев, когда говорил их своей маме?

— Рада слышать, спасибо, — говорю я безразличным тоном, а потом буквально взрываюсь от хохота.

Воскресенье, 5 июня 1994 года

22.45

Мы с Джимом сидим в «Кувшине эля». Прозвучал сигнал приема последних заказов. Джим вывалил на стол содержимое своих карманов: три автобусных билета, скомканные бумажные носовые платки, обертка от жевательной резинки, старые театральные билеты, немного мелочи. Я проделала то же самое с содержимым моей сумочки, и к кучке предметов на столе добавились несколько чеков, наше с Джимом фото, сделанное в фотобудке универмага «Вулворт», гигиенические салфетки, губная помада, ароматизатор для губ и немного мелочи.

— Все выглядит настолько по-студенчески, что не может не угнетать, — говорю я, тщательно пересчитывая медные монеты на столе и пытаясь набрать необходимую сумму, чтобы мы могли заказать еще по стаканчику. Я беру пачку сигарет и заглядываю внутрь. Там всего одна сигарета. — И сигарета всего одна осталась! — восклицаю я в отчаянии.

— Зато избыток патетики в твоих словах, — добавляет Джим.

— Я чувствую, как уходит время, — говорю я, зажигая сигарету. — Мои подруги, которые сразу же пошли на курсы подготовки преподавателей, только что закончили обучение; все те, кто записался на прохождение дополнительных послеуниверситетских программ, уже заканчивают первый год работы. Даже Джейн работает в одном из подразделений Би-би-си.

— Ник бросил свою временную работу и перешел в строительную фирму, которая сейчас сооружает новый торговый центр, — произносит Джим, поднимая два двухпенсовика со стола.

— А мы что? Я все еще корплю в компании «Кенуэйс», ты пыхтишь в своем «Революшн». — Я поднимаю со стола несколько двадцатипенсовиков. — Кажется, все ушли далеко вперед и только мы с тобой так и застыли на месте. А знаешь, что во всем этом хуже всего?

— И что же?

— То, что мы уже не считаемся молодыми специалистами.

— А кто же мы тогда?

— Старые новички.

Джим смеется:

— Ты слишком склонна к мелодраме, деточка. Честно говоря, у нас еще есть время, чтобы не волноваться из-за того, что кто-то обошел нас в карьерной гонке.

— Этим летом на горизонте появятся специалисты нового выпуска. Целая куча новых выпускников начнет охоту за рабочими местами, которые нужны нам. Это в добавление к тем, что закончили до нас. По правде сказать, годовое кругосветное путешествие или работа в книжном магазине или в магазине грамзаписей после окончания учебы будет положительным фактором, который может заинтересовать работодателя, который прочтет об этом в твоем или моем заявлении о приеме на работу. Фактически, это даже нам на руку. Но если мы упустим еще и следующий год… это уже будет выглядеть совсем не так хорошо, согласен? — Я смотрю на горсть серебряных монет, которые стараюсь и все еще никак не могу сложить в стопку и сосчитать. Получилось, что у нас один фунт и сорок пять пенсов. — У тебя есть какие-нибудь мысли о том, что нам делать дальше?

— Ну… если у нас достаточно денег, то, может, закажем еще по кружке «Карлинга», — отвечает Джим.

— Ты же знаешь, что я имею в виду совершенно не это. Я говорю… ты же знаешь о чем… о твоей жизни.