В какой-то момент я даже начал дремать, убаюкиваемый раскачивающимся кузовом. Дрему прерывали только особо сильные пинки в копчик – слабые удары я уже не замечал. И на постоянный лязг, скрежет и визг я перестал обращать внимание. Поэтому начало нападения просто пропустил. Немудрено – в общую какофонию вплелись лишние звуки, похожие на хлопки.
В боевой режим я перешел только после попадания в наш автобус пулеметной очереди – по кузову прогрохотало, словно кто-то снаружи со всей дури несколько раз долбанул кувалдой по листу металла. Оконные стекла вдруг осыпались крупными кусками. «Некаленые!» – успел подумать я. Сидящий с подбойного борта пленный немец резко дернулся и медленно упал на пол, нелепо вывернув пристегнутую наручником руку.
– Genossen, nicht schießen! Wir besitzen![11] – заорал Шарбейтер, высунувшись в разбитое окно. Ближайший к нему сержант уже примерился тюкнуть немца прикладом, но не успел – нападавшие явно не поняли дружелюбного жеста фельдфебеля и огонь не прекратили. Пара пуль из второй очереди попали Шарбейтеру в голову. Раскинув мозги по всему салону, здоровяк сломанной куклой завалился в узкую щель между сиденьями.
Барский с Зеленецким только сейчас собразили, что мы под обстрелом. И первым их порывом стало… прикрыть товарища! Навалившись сверху, эти два балбеса чуть не убили меня, практически полностью перекрыв доступ воздуха. Лучше бы наутек пустились, ей-богу!
– Немедленно слезьте с меня, уроды! – из последних сил прохрипел я. – Задушите, мать вашу!
Барский, ухо которого находилось ближе всего к моей голове, первым выполнил команду. Ох, ептыть! Какое облегчение! Ну, значит, поживу еще… несколько минут или секунд…
Мотор нашего автобуса заглох, и теперь мне было хорошо слышно, что совсем рядом лупят короткими очередями несколько пулеметов – один наш и три-четыре немецких. К этому прибавлялась одиночная стрельба из винтовок. Еще несколько пуль влетело в салон, окончательно лишив наш транспорт стекол.
Зеленецкий тоже, наконец, слез с меня и осторожно выглянул из окна.
– Никого не видно! – доложил он через несколько секунд.
– Ну, а чего ты хочешь? Чтобы они вокруг нас в полный рост стояли? – не преминул съязвить я. – Видимо, силенок здесь у немчуры не очень много, иначе они бы сразу нас огнем прижали и на бросок гранаты подошли! А, кстати…
Приподнявшись, я быстро обозрел окрестности. Поймали нас на большой поляне – ближайшие деревья виднелись метрах в ста справа, – оттуда немчура и стреляла. Слева… Здесь до леса больше двухсот метров. А что сзади? Поворачиваю голову… Вот блядь! Первым, кто попался на глаза, оказался немецкий солдат, шустро бегущий в нашу сторону. Мы ехали замыкающими, поэтому никто не помешал фашисту выскочить из-за придорожных кустов и нестись вдогонку. В первый момент я удивился, не заметив у него оружия, вместо которого он тащил нечто странное, показавшееся мне похожим на корягу. Но в следующую секунду я понял – ганс держит в руках связку «колотушек». Ох, ни хрена себе! Да если эта штука просто под днищем рванет, нам мало не покажется! А если в салон угодит?
Выдергиваю из сползшей на самый пупок кобуры пистолет и, не целясь, а просто тыкнув стволом в сторону противника, несколько раз жму на спусковой крючок. «Бегун» переламывается пополам, кубарем катится по дороге и, наконец, замирает. Неужели попал? Вот чем хорош «Парабеллум» – из-за его эргономичной формы очень удобно стрелять навскидку по движущейся мишени, даже из очень неудобного положения.
Есть еще желающие погеройствовать? Я выждал пару минут, но с той стороны больше никто не показывался.
Сержанты, грамотно прикрывшись от обстрела снаружи телами убитых немцев (ну не считать же надежным укрытием тонкие фанерные стенки автобуса!), открыли ответный огонь. Барков, мельком оглянувшись на нас, бросил:
– Тикайте, хлопцы!
Это он хорошо сказал, блин! Тикайте… Куда? Единственная дверь находилась рядом с водителем и выходила прямо на немецкие пулеметы. Однако надо из этой душегубки выбираться – долго в фанерном ящике на колесах не высидеть! А если сейчас снова кто-то из арийских храбрецов захочет гранату метнуть?
Я схватил Макса за воротник и, рывком подтянув его голову к своим губам, заорал ему прямо в ухо, стараясь перекричать шум боя:
– Ползи к двери, только не вздумай ее распахивать – сразу вынесут! Приоткрой на два пальца, осмотрись, срисуй обстановку, нас с Мишкой дождись! Понял?
Максим торопливо кивнул и на четвереньках пополз по узкому проходу, немыслимым образом умудрившись обогнуть стреляющих скупыми очередями сержантов и мертвого немца. И как это у него получилось? Блин, у меня так ловко не выйдет, даже будь я совершенно здоровым! Ширина прохода всего сантиметров сорок… Но делать нехрена – сержант прав: если мы останемся здесь, то через пару минут из нас решето сделают. Ладно, поползу и я…
По кузову несчастного автобусика продолжали колотить «кувалды» немецких пулеметов, над головой свистели пули, в воздухе висела густая взвесь из пыли и мелких опилок. Баркова я обогнул, изогнувшись, как червяк. По мертвому немцу прополз, не брезгуя, словно по коврику. Дальше путь преграждал скорчившийся Вондерер. Его перекошенное от страха лицо просто просило приложения грубой, но осмысленной силы в виде удара кулаком, но я не стал тратить энергию и просто отпихнул «бравого» гауптмана в сторону. До лежавшего у двери Макса оставалось всего полтора метра, и я уже примерялся, как буду просачиваться мимо Яковенко, но воспользоваться задумкой не успел – в сержанта попало сразу несколько пуль, отбросив его на противоположный ряд сидений. Немцы явно пристрелялись…
Я подобрал свалившийся прямо мне под руки автомат и оглянулся. Сзади стоял на карачках Мишка, тупо глядя прямо перед собой. Не нужно быть доктором, чтобы определить – парень малость прифигел от творящегося вокруг сабантуя. Видать, он и во время бомбежки эшелона вот так же… впал в шоковое состояние, о чем после жутко переживал. Ничего, привыкнет еще! Если, конечно, доживет…
– Ремень с него сними! – прокричал я прямо в лицо Барскому, стараясь перекрыть шум.
Мишка явно услышал – рука дернулась к пряжке. К своей…
– Да не свой ремень, балбес! – заорал я. – С сержанта ремень сними! Там кобура и подсумок!
Я бы и сам снял, да и карманы обшарить не постеснялся, но руки заняты. А боеприпасы нужны позарез – с одним диском, даже на семьдесят патронов, много не навоюешь. Барский, сделав над собой героическое усилие, все-таки преодолел шок и осторожно, словно мог еще как-то навредить сержанту, снял с Яковенко ремень. Наконец «долгая дорога в дюнах» закончилась – мы добрались до лежавшего у двери Макса. Первым делом я бросил быстрый взгляд на водителя. Так… и здесь тоже… не повезло дядьке – на груди виднелось аккуратное отверстие. Даже крови почти не было видно – очень грамотный выстрел, видать, снайпер сработал. Это мне теперь тоже стоит учесть – пулеметы, конечно, вещь жуткая, но один снайпер стоит целого взвода.
– Ну, что видел? – спросил я Зеленецкого, укладываясь рядышком и осторожно выглядывая из щелочки приоткрытой двери.
– Непосредственно по автобусу стреляют три-четыре стрелка и пулемет! Дистанция от ста до трехсот метров – опушка леса, – четко доложил Максим. – Остальные лупят в голову колонны. Кажется, броневик еще отстреливается. Всего против нас до взвода, при трех пулеметах.
Так, обстановка в целом понятная. И хорошей ее не назовешь. Скорее уж – просто хреновой. Через дверь наружу выходить нельзя – это же надо сразу после этого нырять под днище и ныкаться за колесом. А выполнить такое под силу только опытному и тренированному человеку. Иначе малейшее промедление – и ляжешь с дополнительными дырками в организме прямо здесь, возле двери. Значит, надо сигать в окно. Ну, молодым парням, вроде Мишки и Макса, это раз плюнуть! А мне после контузии? Я и хожу-то с трудом, не до акробатики мне. Так что же делать? Послать ребят для отвлечения внимания, а потом спокойно выйти… ну, пусть не выйти, а выползти из двери? А если их там… того… подстрелят, пока они будут отвлечением заниматься? Ведь против нас снайпер работает!
