Следующим посетителем был мой кровный брат придурочный санитар с глазницами, заросшими бровями. Я не очень разбираюсь в генетике и разных ДНК — кстати, надо будет почитать на эту тему, раз она теперь меня касается! — но, на мой невежественный взгляд, каждая клетка несет информацию о своем, как его назвать, владельце. Нет, я ошибаюсь? Так вот, если да, мне следует последить за собой — когда моя голова начнет перепрограммироваться под вновь прибывшие клетки. Согласен, согласен — отвратительно так думать о человеке, которому ты обязан жизнью!

И возвращением паспорта. Санитар принес мне мой фальшивый — то есть настоящий, только на подставное имя, — действующий российский паспорт. Его бросили в груду окровавленной одежды, срезанной с раненых, так что он был немного липким и на срезе была пара бурых пятен. Но это было все — ни денег, ни даже самого бумажника, который явно обладал здесь торговой или меновой стоимостью.

Санитар собрался идти, но я задержал его. Отвратительная ситуация, когда у тебя нет ни гроша! Последний раз я чувствовал такое, наверное, в студенческие годы. Но я не мог отпустить просто так человека, который отдал мне свою кровь, потому что он ассистировал на операции, во время которой умирал совершенно незнакомый ему иностранец, а у него была возможность этого незнакомца спасти.

Я вернулся в свою каморку и вывернул на лежанку содержимое своего чемоданчика. Это была единственная ценная вещь, которая у меня осталась — новенький «самсонайт», купленный в Москве долларов за двести, с кожаными вставками и цифровым замком. Ножика у меня тоже уже не было, но мне удалось очень быстро открыть гнездо для колесика с помощью пилки для ногтей. Я вытащил мешочек со «Слезой дракона» и сунул его пока в карман. Потом открыл молнии боковых карманов и вытряхнул в общую кучу жвачки, монетки, какие-то квитанции. Только бы санитар не ушел! А то я уже раз сыграл в доброго самаритянина с фляжкой.

Нет, мой кровный брат терпеливо ждал. Подарок заставил его немного расправить брови. Он внимательно осмотрел чемоданчик, открыл и закрыл все молнии, как если бы он собирался его покупать. Я показал, как вытягивается телескопическая ручка, чтобы его удобнее было катить на колесиках: вот здесь нажимаешь кнопку, а потом вытягиваешь. Асфальта в Талукане не было, но и санитар, и часовые одобрительными кивками и возгласами оценили удобство. Не знаю, когда у санитара представится возможность куда-нибудь полететь на самолете, но он оценит и то, что с таким багажом его пустят в салон. Объяснить это было сложно, и я и не стал пытаться. Главное, мой кровный брат был доволен.

Я быстро придумал, как я повезу изумруд. Поскольку ранено у меня было плечо, а его прибинтовать плотно к телу сложно, под слоями бинта образовался своего рода карман. Камень входил туда идеально, как в гамак, и выпасть оттуда не мог уже никак. Чемоданчик, раз пропажа изумруда обнаружилась, еще могли осмотреть. Сознательный таможенник — хотя было бы удивительно, если бы такая служба здесь существовала, — мог бы даже раскрыть гнезда для колесиков. Зато ощупывать забинтованное плечо человека, которого ранили только вчера, не станет никто!

Я вернулся в комнату, освободил отделение в сумке Димыча — в ней было больше места — и забросил туда свои вещи. После того, как я надел последнюю майку и последний свитер, из багажа у меня оставалась лишь пара носков, трусы на смену и мои приобретения из лавки древностей. Я еще раз полюбовался многовековым поцелуем и бронзовой ящеркой, которой тысячелетия придали естественный для ящерки цвет.

Мне впервые остро захотелось домой. Вернуться в нашу квартиру на 86-й улице, найти на полках место для новых безделушек, определиться, что я подарю Пэгги. Хм, безделушек! На самом деле я собирался показать свои древности в музее Метрополитен, в Обществе друзей которого я состою уже лет десять. Я был уверен, что эти штуковины подлинные, но все же мнение специалистов не помешает!

Эти мысли привели меня к заключению, что мое бессознательное, которое многие вещи знает лучше и заранее, сочло период выживания завершенным. Дальнейшая жизнь казалась предсказуемой. Всего-то дел осталось: найти ребят и вывезти «Слезу дракона»!

К моему облегчению, за мной приехал Наджаф — рыжий телохранитель Масуда, который говорил по-английски. Он привез мне болеутоляющее — вдруг плечо заболит, а в больнице, как известно, лекарств всегда не хватает. Не знаю, чья это была деликатная предупредительность, Асима или его самого? Вполне возможно, обоих! Ведь и Фарук привозил мне таблетки, когда я простудился. Кстати, благодаря ли естественному ходу событий или из-за количества вколотых мне антибиотиков, та, мелкая, болезнь от меня, похоже, отстала.

Наджаф приехал не один — и даже не на одной машине. За его «тойотой»-пикапом стояла еще одна, и в обеих в кузове сидели на корточках бородатые бойцы Дикой дивизии в пакулях и с автоматами между ног. Я обрадовался этим лицам, как Робинзон, увидевший Пятницу. Нет, определенно, жизнь снова становилась понятной!

Я помахал басмачам рукой. Лёт Фан! — с искренней радостью поприветствовало меня в ответ несколько голосов. У меня даже комок появился в горле.

Мы с Наджафом пошли к казарме пешком и уже подошли к воротам, когда до нее добрались и развернувшиеся «тойоты». Люди знали, что делать. По команде они двумя цепочками вбежали во двор и соединились за плацем. Теперь место было оцеплено.

Казарме досталось. Стены построек были сплошь в следах от пуль, местами штукатурка отвалилась, обнажая плетенку из длинной щепы. Одно из двух жилых зданий было разворочено бомбой, посередине плаца, там, где мы снимали рукопашный бой, зияла огромная воронка.

Я ожидал увидеть командира Гаду. Но командовал здесь наш герой — тот корсиканский бандит, у которого сын был, как ангел. Я с облегчением нашел мальчика глазами — тот робко махнул мне рукой. Но отсутствие Гады было плохим признаком. Он что, уже арестован? А может, его уже и в живых нет? Все-таки четыре дня боев…

По команде Наджафа, транслированной корсиканцем, во дворе собрались все доступные басмачи. Многие узнавали меня и дружески махали рукой, блестя улыбками — я махал им в ответ. Пайсы среди них не было.

Наджаф вопросительно взглянул на меня.

— Это все? — спросил я.

— Все.

— Его здесь нет.

— Хорошо, поедем по городу.

Цепочка нашего подкрепления разомкнулась и трусцой, двумя ручейками вылилась наружу. Вон они уже рассаживаются по машинам. Я в очередной раз поразился, как они умеют материализоваться из ничего и растворяться в воздухе. Духи!

Мы ехали по улицам, по которым снова, ежесекундно сигналя, ехали «уазики», стучали копытами ослики, семенили забаррикадированные со всех сторон мамаши с детьми, проезжали украшенные бумажными цветами пролетки. Магазины были открыты, на лотках, как обычно, громоздились кучи пластмассовых украшений, кричали продавцы ковров, разносчики, чеканщики, плотники… Поразительно все-таки, как привычная жизнь мгновенно возвращала свои права!

Патрулей на улицах было заметно больше. Завидев их, водитель сбавлял ход, чтобы я мог рассмотреть лица.

— Нет, — говорил я. — Поехали дальше.

Мы покрутились так с полчаса, объехав весь город. Может быть, Пайса был героем не только перед камерой и его убили?

— Его точно не было? — спросил Наджаф.

— Точно.

Наджаф задумался. Это задание не было для него в тягость, но и не возбуждало. Эмоции здесь вообще были ни при чем. Ему четко поставили задачу, и он четко ее выполнял.

— Давайте проверим посты? — подсказал я.

— Давайте проверим.

Мы выехали из города — теперь у нас было время поговорить. Я спросил, все ли мои знакомые живы.

— Масуд жив и здоров, доктор Абдулло тоже. У нас вообще потери очень небольшие, — ответил Наджаф. — У талибов, кстати, тоже. Жалко гражданских — их погибло больше всего.

— Вы специально не стали обстреливать город перед атакой?

— И талибам не было никакого смысла применять артиллерию, тем более ночью. Это была акция устрашения. Но ее единственным результатом было то, что жители города обозлились. И мы этим воспользовались. Мы-то ведь ушли из города практически без боя, чтобы не было лишних жертв. И все это оценили.