— У тебя вещи собраны? — спросил веселый контрразведчик.

Я вспомнил своего учителя Некрасова с его неисчерпаемым запасом поговорок и афоризмов на все случаи жизни.

— У нас говорят: «Солдату собраться — только подпоясаться».

— Ха-ха! Ты вещи ребят собери тоже. Я надеюсь, мы их найдем до отлета, но все же… Пусть все будет готово.

— Фарук, ты должен понимать, что я без них не полечу.

Фарук недоуменно посмотрел на меня. В глотке у меня снова был огненный шар. Я достал фляжку и отхлебнул.

— Извини, это единственное, что мне немного помогает.

— Ты серьезно? — спросил Фарук. — Я про вертолет.

— Совершенно.

— Ты не понимаешь, что завтра с рассветом здесь могут начаться бои?

— Они начнутся и для ребят. Которые непонятно где.

— Но ты-то можешь уехать! Даже я улечу.

Я покачал головой. Слов я старался произносить минимум:

— Я их здесь не оставлю.

Фарук, глядя на меня, расхохотался. Наверное, это и вправду было похоже на бред больного с температурой за сорок.

— Но как ты им можешь помочь? Мы продолжим прочесывать дома, хутора, всякие блиндажи. Они найдутся, и мы их отправим вслед за тобой. От тебя ведь действительно никакого толку, согласись!

Я упрямо качал головой. Фарук посмотрел на меня, и по его взгляду я понял, что он понял. Я здесь нужен был для того, чтобы ребят продолжали искать. Он тоже это знал.

— Хорошо, у нас еще есть время, — примирительно сказал Фарук и добавил пару фраз на дари для водителя. — Все-таки собери все ваши вещи — ребят могут найти в последний момент. Водитель отвезет тебя домой.

Я отказываться не стал.

А дальше… Как так могло получиться? Я вернулся раньше времени? Хабиб с Фаруком плохо друг друга поняли? Человек, который должен был стоять на стреме, отлучился на минутку, когда я подъехал? Не знаю. Но когда я вошел в комнату, Хабиб рылся в наших вещах.

Он повернул ко мне свое круглое лоснящееся лицо с бегающими глазками. Он был испуган. Рот у него был полуоткрыт, и нижняя губа дрожала.

— Это ты? Я хотел… Я только хотел взять свои деньги!

Хабиб прекрасно знал, где лежат его деньги. Там, куда мы их при нем же положили — под провода в сумку с аккумуляторами, которую мы с собой на съемки не возили. Эта сумка лежала в самом низу, под всем нашим багажом. А руки нашего переводчика были в сумке Димыча.

Говорить мне было слишком больно. Я отпихнул Хабиба — возможно, слишком резко: он едва устоял на ногах. Ухватившись обеими руками за оттопыренный карман аккумуляторной сумки, я вытащил ее из-под груды вещей. Вышвырнув наружу провода, рамки и еще какие-то уже ненужные теперь ценности, я достал пакет с деньгами и, не глядя, протянул его за своей спиной. Пакету упасть не дали.

Я обернулся. Губа у Хабиба по-прежнему дрожала, но заговорить со мной он не решался. Я полез за бумажником: я должен был ему за вчерашний день. Наверное, он и на сегодняшний рассчитывал. «Снимаете вы или нет», — вспомнил я. Я достал двести долларов, сунул их Хабибу куда-то за воротник — он был в бурнусе, а руки у него были заняты его походным банком. Потом взял его за шкирку, открыл дверь и молча вышвырнул его из комнаты.

И чуть не сбил Хабибом Хан-агу — мальчик едва успел увернуться. Что, это он должен был стоять на шухере? Но взгляд у Хан-аги был лишь удивленным, без тени замешательства или страха. Я кивнул ему и закрыл дверь. Я это понял чуть позже, но я был рад, что мальчик меня не предавал.

Дверь в нашу комнату не запиралась, да и входили в нее без стука. Поэтому я раскидал наши вещи между порогом и дастарханом и, не раздеваясь, сел на пол, подперев дверь спиной. Окно было занавешено плотной шторой, так что я мог действовать смело. Я хлопнул себя по внутреннему карману, но почувствовал лишь собственные ребра. В боковых карманах — в одном фляжка, в другом упаковки с лекарствами. Я запаниковал. Изумруда точно нет! Потерял, что ли? Или Гада как-то дал мне его так, что тут же незаметно забрал назад? Нет, не может быть, он вложил мне камень в руку, и потом я незаметно щупал его в машине! Я с трудом стянул с себя куртку и для очистки совести стал мять ее, начиная от воротника. Где-то на полпути рука моя наткнулась на твердый предмет. Уф! Действительно, командир Гада шел от меня слева, так что я сунул камень или что там было в правый карман. А думал, что в левый!

Я достал мешочек. Он был из очень толстой, но мягкой кожи, затянутой витой шелковой бечевкой. Я растянул горлышко. Внутри был еще один слой — целлофан с воздушными пузырями, в какой упаковывают посуду. Знаете, многие не могут удержаться, чтобы не пощелкать ими? Я развернул целлофан — под ним был огромный, переливающийся даже в полутьме изумруд.

Мои впечатления? Вы никогда не видели таз, в который вывалили ведро черной икры — калужьей, самой крупной? В ресторане ее подают по бешеной цене в количестве чайной ложки, а здесь — целый таз! Вот это было примерно то же самое. Несоразмерность, чрезмерность камня делали его почти уродливым. Это был какой-то мутант.

Но впечатляющий мутант! Изумруд был размером с гусиное яйцо, только вытянутое. Когда ты им играл на свету, его темно-зеленый цвет, как и было сказано в справке Бородавочника, отливал голубым, будто у него внутри была налита ясная вода тропических лагун. Нет, изумительный камень! Только слишком крупный.

Я упаковал его, как он и был. Контейнер для его перевозки был заготовлен. В Москве не знали, как раздобыть «Слезу дракона», а как перевезти, продумали до тонкостей. У меня с собой был такой маленький вертикальный чемоданчик на колесиках, его разрешают брать в салон. Колесики крутились в пластмассовых гнездах, которые в данном случае были великоваты. Дело в том, что в каждом из гнезд была полость, в одну из которых я и засунул изумруд. То ли камень оказался больше, чем ожидали в Конторе, то ли защитные слои были слишком толстыми, но он вошел в гнездо впритык.

Я поставил чемоданчик в угол комнаты, где наши сумки были навалены друг на дружку. Одно дело было сделано, но радости я не испытывал.

Я собрал вещи, при этом надежды на то, что все мы через пару часов полетим в Душанбе, у меня не было никакой. Успокаивало то, что изумруд был на месте и, похоже, Хабиб даже и не пытался вскрыть контейнер. Хорошо, если бы он просто решил немного поживиться. А если он действовал по приказу Фарука и искал именно пропавший камень?

Я пытался сосредоточиться и никак не мог: в голове у меня была вата. Я разорвал упаковки с лекарствами, даже не читая их названия, достал по две таблетки, забросил их в рот и запил глотком текилы. «Думай, думай! Сейчас не время раскисать», — сказал я себе.

В дверь робко постучали, и в проеме появилась голова Хан-аги. Смотри-ка, он стал стучать. Быстро учится!

— Чой? — спросил мальчик. Они здесь все произносят «чой».

— Чой, чой! Лёт фан! — с радостью отозвался я.

Хан-ага вернулся так быстро, что было ясно, что чай он заварил до того, как спросил. А единственным европейцем, которому это позволялось в это время года, был я. Он меня явно баловал, а «сникерсы» у меня кончились. Но это дело поправимое!

Я открыл термос и с наслаждением вдохнул пахучий дым. Сюда бы еще эвкалиптовых листьев! Я полез за таблетками и по порванным упаковкам сообразил, что уже выпил их. Только что! Нет, с головой что-то надо было делать.

То ли лекарства помогали, то ли чай меня взбодрил, но после второй пиалы мысли у меня прояснились. Пропажа изумруда, скорее всего, еще не была обнаружена. Все вокруг меня совершенно очевидно занимались одной, на сегодняшний день, похоже, главной проблемой — похищением русских журналистов. Наверное, кто-то думал и про возможное, даже вероятное возобновление военных действий уже завтра, но наше ЧП, по всему получалось, было единственным.

Иначе… Иначе первым человеком, попадающим под подозрение, автоматически становился я. С какого перепугу приехавший на несколько дней русский корреспондент вдруг тесно сходится с фактическим начальником местного гарнизона? Настолько, что делает невероятную вещь — добивается освобождения его сына-наркоторговца из тюрьмы в Душанбе. При том что этот корреспондент даже не является гражданином Таджикистана. Тут я цыкнул зубом. Даже без обнаружения пропажи изумруда я уже стал человеком, более чем подозрительным!