38

 Вот и площадь. Остановилась возле дома, глядя на окна. Тихо за ними, только где–то в глубине слышны голоса да стуки. Все окна осмотрела и назад повернула. Постояла на углу и — к другому, а ветер на нее с новой силой, из–за колоколен церкви, из–за длинных зданий, через площадь тучами иголок. Прожигают иголки ноги, лицо, тонкое, выношенное пальтишко. Последний раз пробежала мимо окон, а занавески не дрогнули, не показалось на стекле знакомое лицо. — Ну и ладно тогда, — обиженно шепнула Поля и только назад было подалась, как из–за угла вывернул высокий человек в куртке. Поближе подошел — разглядела: тот самый, что приходил к ним в кондитерскую и который уронил на пол тогда стакан с чаем. Хотела было мимо проскочить, а он тоже ее узнал да цоп за руку: — Стой, девушка… И за рукав ее, заглянул в лицо: — Ты ведь от Синягина? — От Синягина, — ответила она, высвобождаясь сердито. — А вам что? — Да смотрю, не к нам ли пожаловала… Не к инспектору ли Константину Пантелеевичу. Как сказал он это, так и озарилась она вся, заулыбалась, а за язык точно бес дернул: — Хотела увидеть, поздравить. — Ага, — воскликнул тут торжественно парень. — Все ясно мне. Он вот–вот с обхода вернется. А пока пошли–ка, посиди малость. Обожди. Попыталась было Поля противиться, да он как клещ уцепился за рукав, чуть не силой потащил к крыльцу. На крыльце признался ей: — Ох, и рад он будет. Может, и вырвалась бы да убежала… А как сказал он это, и растаяла совсем. Сама вошла в коридор, не пряча больше улыбки и не сопротивляясь. Длинный коридор откуда–то из глубины слабо освещался лампочкой. Черные стены пугали, из–за дверей слышались голоса, смех, телефонные звонки, стук шагов, то близкий, то далекий. Парень оглянулся на нее: — Пойдем, в дежурку тебя сведу. Знакома эта дежурка Поле. Тогда вот, из шалмана, вместе со всеми привели ее сюда, записали фамилию. Но не призналась носатому — послушно поспешила за ним по гулкому коридору. Дверь в дежурку была открыта, и сквозь щель она увидела чьи–то ноги в валенках с отставшими подошвами. Слышался храп, да такой, что она остановилась даже, оробела. А парень подтолкнул ее, сказал, обращаясь к сидевшему за столом дежурному в красноармейской форме, шапке–ушанке: — Эй, Семенов, пусть эта девушка посидит до инспектора Пахомова. Вот–вот он подойдет… Пригляди за ней… Семенов приподнял голову, кивнул и снова принялся выводить буквы скрипучим пером. Поля села на краешек скамьи, оглядываясь с любопытством. Где–то веселятся и гуляют вовсю люди, тычутся головами в закуску, танцуют под граммофон после бутылки мадеры. А тут своя жизнь. Два беспризорника в углу комнаты, на полу, незаметно для дежурного играли в карты. Старуха с котомкой, в лаптях, замерла, привалившись к стене. Какие–то мешочники, две девицы в беретах, сдвинутых набок, в ватных жакетах, черных румынских чулках, в высоких ботах. У обеих помятые лица, в ссадинах и синяках. Ругались негромко, шипели, того и гляди, вцепятся друг–дружке в волосы. Не поделили кого–то. Душно пахло сивухой от того, кто храпел в углу, от девиц — духами, табачным дымом. Скоро все это надоело ей, и решила она наконец — надо бы и домой. Наверно, вернулась от пекаря Варвара, нагулялась досыта за это время, пока Поля бегала по городу, вместо того чтобы гадать на зеркале. Да и когда еще Константин Пантелеевич придет, а если и придет, вспомнит ли девчонку из булочной. Но тут Семенов поднял опять голову — большелобый, глаза крупные, черные и холодные какие–то: — Куда ты? Эй! — Домой, — просто ответила Поля, вздрогнув от неожиданного вопроса. — Домой, — так и ахнул Семенов и захохотал. И беспризорники засмеялись, залопотали мешочники на непонятном языке. Даже храпевший на полу заворочался, — может, почуял во сне, что в комнате стало весело, как в балагане на ярмарке. Семенов нахмурился, сделал жест рукой: мол, вертай назад. — Какой дом тебе, девка. Раз привели сюда, сиди в жди. Выясним вот — кто да что… — Так я к Константину Пантелеевичу сама, — прошептала она, умоляюще глядя на Семенова. Но парень упрямо мотнул лобастой головой: — Сказано тебе. И снова уткнулся в бумаги. Привык ко всякому вранью здесь, в дежурной комнате. А что врет — не сомневался, потому что не стал бы так спокойно выводить буквы скрипучим, как сверчок, пером. Одна из девиц, перекинув ногу на ногу, покосилась на нее, сощурила глаза привычно, игриво, точно перед кавалером с бульвара: — По поездам «прыгаешь»? Видела я тебя на вокзале. — Не прыгаю я, — отрезала Поля, ерзая беспокойно на лавке. Вот услышит сейчас Семенов — скажет: «Не домой, на вокзал тебе, значит, надо». — Строит из себя маменькину дочку, — кивнула девица второй на Полю. — Видела я ее на вокзале, вот как сейчас помню. Ну, «пауки–подрядчики» раскусят да в казематку, а не домой. И засмеялась ехидно, открывая кривые резцы зубов. Вторая, зевнув, сказала: — Не отвертится. Поймают за язык. Поля едва не заплакала: ее за воровку принимают. Сама напросилась, выходит. Побежала, дурочка, Константина Пантелеевича искать. А он, чего доброго, и забыл о ней. Вот будет позор тогда для нее… Но тут дверь распахнулась, и на пороге встал он сам. Румяный с мороза, на усиках поблескивали капельки воды, глаза пробежали по дежурке, остановились на ней. Так и обожгло радостью: увидела улыбку на его лице. Помнит, значит. — Ага, — воскликнул весело. — Вот ты где, Поля. Семенов, — обратился он к дежурному, настороженно уставившемуся на них, — девушка со мной пойдет. Тот готовно кивнул головой и вроде бы теперь вот извиняюще посмотрел на нее. Мол, откуда мне знать: кого приводят да уводят, а кто и сам пришел. Девицы удивились, наверное: «прыгает», но почему–то с инспектором знается. Константин Пантелеевич в коридоре уже поздоровался с ней за руку: — Ну что? Не встретила ли того налетчика? «Налетчики для него, значит, важнее девчонки–прачки из булочной Синягина, прибежавшей сюда по морозу». Но не обиделась, во всяком случае виду не показала, что задело это ее. — С праздничком вас, Константин Пантелеевич… Поздравить вот. Он с недоумением посмотрел на нее и нерешительно ответил: — Ну… спасибо тебе, Поля. И тебя тоже с Новым годом…

39

 Возле двери, за которой слышался шум, разговор, он приостановился, проговорил с досадой: — Еще не разошлись. Вот болтуны… Ну, да ладно… Он ввел ее в комнату, полную, как поняла Поля, агентов. Они стояли, сидели, разговаривали, смеялись, жевали пирожки, покрикивали. У порога лежал огромный черный пес, положив голову на лапы, точно принюхивался к валенкам стоявшего с поводком высокого, плечистого старика с бородой. Старик говорил что–то агенту в полушубке, в очках — в нем она узнала того самого, который осенью привел ее из шалмана в милицию и совестил за то, что она не учится. Донеслись до слуха последние слова. — Беда с Джеком, Саша. Как один останется, так и завоет. Что–то неладно. Саша ответил, глядя теперь на Полю: — Бывает у собак тоска. Мало ли… Может, о потомстве скучает. А сам все смотрел на нее, все, видно, вспоминал, но не вспомнил и снова обернулся к старику, заговорил быстро: — А ветеринара этого я бы не пускал в питомник. Он же ничего не знает. Только акты пишет. А разбери — так или не так в актах… Кому какое дело. На диване, куда Константин Пантелеевич посадил Полю, сидел полный, с приятным лицом мужчина. Он говорил высокому парню в гимнастерке, в хромовых сапогах, стоявшему возле печки, гревшему ладони: — Я две бутылки пива в «Северянине». Две — «Пепо». Ну и несет, Рябинкин. И не придирайся. А хочешь — жалуйся Ярову. — Яров вас ценит, Антон Филиппович, — ответил этот Рябинкин. — Выдающийся вы сыщик, любое дело раскроете. Вот и пользуетесь. Точно первый раз… И не «Пепо» тут пахнет. — Чем пахнет — все мое, — пробурчал мужчина. — И не тебе, новичку, меня попрекать, да еще старшего по званию. — Он мотнул головой на дверь. — Вот завтра в «кишлаки» с утра… Знаешь, какая там шпана живет. Самый отстой преступного мира. И могу я сегодня себе позволить. Он ударил вдруг кулаком по дивану, и в ответ тонко и длинно взвыл пес, поднялся на задние лапы, тряся длинной, как у щуки, головой. — Тихо, Джек, — попросил его Антон Филиппович, добавил, усмехнувшись: — Вот собака… Не любит скандалов. Умница… Человеком бы ей. Возле Константина Пантелеевича очутился плотный, выпятивший важно вперед грудь парень. Лицо, круглое, румяное, в веснушках, так и сияло довольно. Он взял за локоть инспектора и проговорил: — А меня поздравь, Костя, женюсь после Нового года… — Ну, поздравляю. Константин Пантелеевич улыбнулся, подмигнул парню: — Похвалили тебя, Кулагин, а ты на радостях и жениться. Захохотал тот, полный, что сидел на диване. Поднявшись, сказал: — Ему премия вышла от Ярова денежная. Вот и решил по–умному ее истратить… — Отдохну уж сегодня, — послышался голос из кучки, толпившейся возле стола. Высокий, краснолицый парень обернулся, и Поля узнала теперь и его. Он тогда был в шалмане, куда она попала случайно с подругой. Появился откуда–то, быстро шагнул к одному из парней, заворачивая резко руки за спину. Запомнилось яростно оскаленное от злобы и боли лицо того парня… Запомнился в очках, с наганом наготове, возле дверей, и тишина за длинным столом — такая, что слышен был скрип половиц. Потом их вели сюда, в милицию, по дождю, по грязной мостовой. И народ останавливался, смотрел на них, и было так стыдно, что она, Поля, все старалась прятаться за парней. А сбоку шел этот краснолицый. — Яров назвал нас в губернской газете «незаметными работниками». И меня, и тебя, Саша, и Федора, — недовольным голосом заговорил кто–то, жующий пирожок. — Не понравилось? — Не понравилось… Незаметные. А я хочу быть заметным, видным, вроде Шаляпина. А меня в тень, в темноту. — Незаметные, но нужные, — вставил старик, державший поводок собаки. — Ты это должен понимать, Куличов. Краснолицый парень взмахнул рукой: — Прав Каменский. Можем мы иногда забыть и стрельбу, и обходы, и засады? — Не можем, — отозвался Константин Пантелеевич, — потому что, Иван, завтра в засаду с утра с тобой. Иван растерянно уставился на него, выругался, вытер руки о полы шубы, проговорил, не ведая кому: — Ах, черт… Ну, хоть бы… Хоть бы в Новый–то год… Уходя, так трахнул дверью, что зазвенели стекла. Вместе с ним ушли сразу двое. В наступившей тишине стал слышен голос парня с пухлыми щеками, в кавалерийской длинной шинели, в шапке с малиновым верхом, сидевшего на краю стола: — Вы мне совсем не даете, агенты, работать. Хоть в отставку проси. Одного, как я полагаю, соучастника кто–то зарезал. Взяли Хрусталя, а тот все выложил: и про кольца с сережками, и про перстни. Двинулся костлявый мужчина с худым лицом. Голос его был так тонок, что Поле показалось — мужчина, того и гляди, расплачется: — Тебе же радоваться, Подсевкин, меньше работы. — Я не бегу от работы, — с обидой ответил Подсевкин. Неуклюже свалился со стола, пошел к дверям, покосившись при этом на Полю, подмигнул ей вдруг. Быстро вошел мужчина в кителе, сапогах, с черной бородкой. И сразу наступила тишина. Оглядев всех, задержав только взгляд на Поле на мгновение, он заговорил: — Я только что звонил в наш милицейский клуб. Там ваши товарищи танцуют. А перед этим в буфете пили чай. И вы могли бы сидеть в буфете пить чай с баранками по случаю праздника, а потом танцевать. Скажем, Кулагин со своей невестой. Коренастый вдруг затоптался, вызвав смех остальных. А мужчина с бородкой будто не заметил этого смеха. Он дождался, когда станет тихо, и опять с какой–то добротой произнес: — Дорогие вы мои. Без выходных, все время на ногах, в пути. Вы приходите домой, я знаю, и падаете в кровати. И это для того, чтобы через два часа курьер поднял вас снова, и снова вы уйдете. И так летом и осенью, зимой и весной. Вы измучены, я знаю. Но я не вижу на ваших лицах жалобы. Он махнул рукой, пошел к дверям. Возле дверей остановился, сказал: — Пахомов и Карасев, зайдите ко мне… Остальным немедленно по домам… Что за девушка? — обернулся он к Константину Пантелеевичу. Константин Пантелеевич улыбнулся вроде бы как смущенно даже и виновато, глянул тоже на Полю, и она покраснела, пожалела, что пришла сюда. Нет бы домой сразу бежать с площади. — Она поздравить всех нас пришла. Поля зовут ее. Человек с черной бородкой вдруг сразу посветлел как–то, по–доброму посмотрел на нее. — Подождет она? — обернулся он теперь к Константину Пантелеевичу и Карасеву. — Так, что ли? Девушка хотела было сказать, что уже слишком поздно. А с черной бородкой догадался, о чем она подумала сейчас, сказал, улыбнувшись и пряча улыбку под ладонью, потирающей бородку: — Проводят они, Поля, не беспокойся. Теперь и Константин Пантелеевич посмотрел на нее, попросил тихо и все так же почему–то смущенно: — Подожди, пожалуйста, Поля, скоро мы…