Все мы в то время, конечно, пристально следили за [7] событиями в мире. А они говорили о приближении грозы. После Испании я ничуть не сомневался, что рано или поздно грянет великий бой. Здесь, в оперативном отделе, мы этот бой уже вели на бумаге, на картах. У нас имелись общие оперативные установки. Основываясь на конкретных данных и расчетах, мы старались представить будущее в возможно более реальном свете, Но ведь само слово «представить» стоит где-то рядом со словами «вообразить», «сфантазировать». И порой становилось не по себе от сознания того, насколько ответственна такая фантазия, какие беды могут произойти, если ее полет будет неверен.
Мы «посылали» в сражения эскадру, подводные и другие силы флота. Черноморский флот пополнялся новыми кораблями. То одну, то другую вступившую в строй боевую единицу приходилось учитывать в оперативных планах. Корабли стояли в Северной и Южной бухтах, проходили мимо Константиновского равелина, видимые из окна кабинета. И взгляд невольно тянулся к ним.
В молодые годы, еще в царском флоте, я получил боевое крещение на корабле. Потом служба бросала меня в разные места, но всегда хотелось плавать, жить корабельной жизнью. После долгих раздумий я твердо решил проситься на корабль.
В конце лета 1939 года мы с Тишкиным поехали в Москву. И на целый месяц задержались в ней по служебным делам, касавшимся опять-таки оперативных планов. Там и застало нас известие о нападении гитлеровской Германии на Польшу, о вступлении в войну Англии и Франции. Занималось пламя большого пожара. И мне подумалось, что ждать больше нельзя.
Об окончании дел в Москве потребовалось доложить Народному комиссару Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову. Во время доклада я выдерживал официальный тон, стараясь ничем не напомнить Николаю Герасимовичу о прежнем знакомстве, о совместной службе в Испании. Ведь тот пароход, на котором я с трудом добрался до испанских берегов, встречал в Картахене советский военно-морской атташе Кузнецов, или дон Николас, как его звали испанцы.
Итак, мы ведем служебный разговор. Но вот он окончен, пора уходить. И тут я набрался смелости. [8]
- Товарищ народный комиссар, разрешите обратиться по личному вопросу.
И, получив разрешение, несколько волнуясь, говорю о своем желании переменить береговую службу на корабельную, доказываю, что у меня, как немало поплававшего моряка, есть моральное право просить об этом.
Кузнецов пристально посмотрел на меня своими характерными «монгольскими» глазами и спросил:
- А вы командовали раньше каким-нибудь кораблем?
Я сказал, что приходилось однажды дублировать командира эсминца. Выше этого не поднимался.
- Что ж, - сказал Николай Герасимович, - сейчас в ремонте крейсер «Червона Украина». Вот его и примете.
Принимать корабль. Сразу принимать крейсер - тот, которым не так давно Кузнецов командовал сам. Признаться, мысли мои смешались. А Николай Герасимович как ни в чем не бывало спокойно продолжал:
- «Червона Украина» - корабль хороший. С традициями. А время ремонта благоприятно для учебы. К концу его как раз и освоитесь.
Он говорил об этом, как о деле уже решенном, не вызывающем возражений. Я горячо поблагодарил наркома, сказал, что постараюсь оправдать доверие.
Опять дорога в Севастополь, и опять беспокойные мысли. В жизни намечался крутой поворот.
В первой половине октября 1939 года был объявлен приказ о моем назначении на должность командира крейсера «Червона Украина», входившего в эскадру кораблей Черноморского флота.
Объект № 2
Нетрудно понять состояние человека, на которого вдруг лег груз командирской ответственности. Сдавая дела в оперативном отделе, я уже думал о крейсере. В каком он состоянии, скоро ли войдет в строй, сумею ли найти правильную линию поведения в отношениях с экипажем, насчитывающим сотни людей, у многих из которых мне предстоит учиться.
Крейсер стоял у заводского причала в Южной бухте. А его команда жила в казарме на Северной стороне. [9]
Туда и доставил меня катер в один из солнечных осенних дней.
Казарма одноэтажная, несколько мрачноватая. Но дорожка у ее дверей чисто подметена. Дежурный, увидев незнакомого капитана 2 ранга, подходит и представляется:
- Старший лейтенант Спахов.
Называю ему свою фамилию и сообщаю, что назначен командиром «Червовой Украины». Проверив документы, старший лейтенант вытягивается, берет руку под козырек и рапортует по всей форме.
Выясняется, что прежний командир уже отбыл к новому месту службы, а за него оставлен капитан-лейтенант Сергиевский, возглавлявший на крейсере боевую часть связи. Он с утра ушел на корабль вместе с личным составом.
Идем по пустой казарме. Койки аккуратно заправлены, всюду чувствуется порядок. Спахов немногословен, держится настороженно. Наверное, думает: «Каков-то новый командир? Хорошо будет с ним служить или плохо?» По себе знаю, что это вопросы не праздные. У командира большая власть. И многое зависит от того, как он будет пользоваться ею, какой проявит характер. Плохо служить с командиром, который мелочно придирчив, высокомерен или излишне крут. С другим настроением служится, когда от командира исходит хотя подчас и суровая, но ровная, справедливая требовательность, внимание к людям.
Отвечая на мои вопросы, Спахов рассказал, что экипаж живет трудновато: днем ремонтные работы, а вечером занятия. Часто приходится ходить в гарнизонные наряды - их больше всего падает на не плавающие корабли.
Зашли в небольшую комнатку. Стол, кровать, умывальник. Оказалось, береговая каюта командира. Что ж, будем обживать!
Под вечер к причалу, расположенному неподалеку от казармы, подошли переполненные баркасы. Это вернулись работавшие на крейсере моряки. Одежда, руки и лица - в грязных масляных пятнах, припорошены ржавой пылью.
Ко мне в каюту зашли представиться капитан-лейтенант Сергиевский, военинженер 2 ранга Трифонов, возглавлявший [10] на крейсере электромеханическую боевую часть. Завязался разговор. Оказалось, что офицеров тревожит ход ремонта. Он идет уже около года. Вначале предполагалось ремонтировать крейсер капитально, потом объем работ сократили в четыре раза по стоимости и в два раза по срокам. Но вот сроки-то как раз и не выдерживаются. У завода не хватает мастеров.
На следующий день с утра отправляюсь на крейсер. Он стоит к причалу кормой. Сходня широкая - заводская. По ней снуют рабочие. На палубе - развал, тянутся электрокабели. Со всех сторон несется невообразимый грохот. Краснофлотцы, облепив надстройки, бьют по железу молотками, скребут скребками и металлическими щетками, счищая слои краски и ржавчины. Грохот и во внутренних помещениях корабля. Там тем же способом удаляется ржавчина, годами накапливавшаяся под обшивкой корпуса крейсера. Не оседая, в воздухе висит едкая пыль.
Вместе с Александром Фомичом Трифоновым обходим машинные и котельные отделения. Многие механизмы здесь разобраны, около них возятся рабочие и корабельные специалисты. Рабочих маловато.
- Видите ли, - поясняет один из них, - завод сейчас основные силы бросает на ремонт линкора «Парижская коммуна». Это у нас объект № 1. А ваш крейсер - объект № 2.
Вот оно что. Несколько часов ходим по кораблю. Это вовсе не легкая прогулка. Вниз и вверх по трапам, наклонным и отвесным. Им нет конца. Вот когда получаешь истинное представление о громадности крейсера. Он производит внушительное впечатление и на рейде. Но тогда большая часть его корпуса находится в воде. А ведь ниже ватерлинии тоже много различных помещений.
Мне хочется схватить общую картину происходящего на корабле. Но чувствую, что больше всего внимания обращаю на краснофлотцев, занимающихся очисткой корпуса, или, говоря иначе, окирковкой. Нерадостная, нудная и очень медленная работа. Это ведь сколько надо недель, чтобы люди прошлись молотками и щетками по всему корпусу крейсера! Из-за окирковки, которая целиком возложена на экипаж корабля, могут задержаться монтажные и другие работы. И заводские специалисты тогда скажут: «Мы свое сделали бы, да вот вы не успели [11] «. Нет, с такой кустарщиной далеко не уедешь. А где выход?
