— Померещилось.

— Вроде бы так. Странное дело: когда совесть нечиста, вечно что-то мерещится. А ведь у меня совесть чиста, верно?

Слухами полнятся не только казармы и тюрьмы. Когда Куфальт с Монте вернулись в бюро, там уже было известно, что фирма «Гнуцман» не смогла заплатить, не захотела платить, что Куфальт принесет вместо денег либо необеспеченный вексель, либо недействительный чек, а то и вовсе вернется несолоно хлебавши, не получив ничего, кроме пустых отговорок или даже угроз расторгнуть соглашение.

Явочным порядком отменив запрет на разговоры и подавив два-три слабых протеста, все ожесточенно спорили между собой об этом и так разъярились, что уже осыпали друг друга руганью. В комнате было накурено, Енш принес себе три бутылки пива, Эзер — соленый огурец, за два с половиной часа с восьми до половины одиннадцатого не напечатали и тысячи адресов…

И вот явился Куфальт с деньгами, с живыми деньгами, с бабками.

Все были даже немного разочарованы.

— Ну так как — кто на этот раз пустил слух?!

— Да ты сам и пустил! И нечего из себя строить, ишь какой чистенький нашелся!

— А ты сказал, что если эти сволочи не заплатят…

— Да я…

— Тихо! — положил конец распрям Маак. — За работу! Нужно наверстать потерянное за два часа, а то опять придется сидеть до десяти. Енш, убери свое пиво! Прекратить разговоры!

— Когда я пью, я не разговариваю, — ворчит Енш, но принимается за работу.

Тут уж и все остальные начинают печатать, кое-кто еще медлит, копается минуту-другую, но ритм, заданный соседями, постепенно захватывает и их, и все погружаются в привычную работу, при которой они умеют думать совсем о другом и мысленно витать в облаках…

При фальцовке листочков с текстом тоже можно мечтать о своем, тем более — при раскладывании по конвертам; даже при подсчете готовой продукции и то получается: «Хоть бы сегодня не пришлось засиживаться здесь допоздна! Она будет его ждать! Как она сказала: милый? или: любимый? Может, все еще будет хорошо, может, именно этого ему не хватало и все эти годы: именно это и даст ему хоть немного радости!»

Он предвкушает предстоящий вечер. Сегодня утром она была совсем другая, такая ласковая, нежная. Наверняка сидит сейчас у него в комнате и ждет…

Но кто же ждал его, не зажигая света, забившись в угол дивана? Кто даже не встал, а только посмотрел на него, когда он вернулся домой около десяти? То была не Лиза, то был Беербоом!

Куфальт включает свет. Он так зол, что даже не глядит в его сторону и лишь бросает через плечо:

— Зачем вы пришли? Я же сказал, что не желаю видеть вас здесь!

Беербоом — его злой рок, его несчастливая звезда. Он испортил ему первую любовную ночь и теперь пришел — только бы не выдать себя! — испортить вторую?! Ибо дверь уже открывается, и Лиза входит.

На ней белое платье, усеянное пестрыми цветочками, и вид у нее веселый, довольный, она без всякого смущения подает ему руку и говорит:

— Добрый вечер!

— Добрый вечер, Лиза!

Он думает при этом только о том, как бы спровадить того, другого, если бы не тот, она была бы уже в его объятиях.

— Господин Беербоом попросил разрешения подождать вас здесь. Он сказал, дело очень важное. — Немного помолчав, она предусмотрительно добавляет: — Я предоставила его самому себе. Даже свет зажечь забыла.

— Так в чем же дело, Беербоом? — спрашивает Куфальт.

— Да так, пустяки, — говорит Беербоом. — Я уже ухожу.

И продолжает сидеть.

Голос его звучит так странно, что Куфальт внимательно всматривается в своего давнишнего приятеля, вечного нытика.

Лицо у Беербоома всегда было бледным и каким-то пергаментным, но сегодня оно пылает огнем. Волосы слиплись от пота, глаза горят и сверкают…

И руки его беспокойно дергаются, он не знает, куда их деть, — то на стол положит, то сунет в карманы, то ощупывает свое лицо, то ищет что-то, чего не найти…

— Так в чем дело-то? — уже накаляется Куфальт. И, взглянув на часы, добавляет тоном ниже: — Опоздаешь в приют, скоро десять.

— Не опоздаю.

— Как это? Ты с ним распростился, что ли?

— Распростился? Меня вышвырнули!

— Ах, вот оно что! — растягивая слова, восклицает Куфальт и спрашивает: — А твои вещи?

— Пока еще там. Я же тебе сказал, они меня вышвырнули, набросились вдесятером, если не дюжиной, и вышвырнули.

— Да за что же? — спрашивает Куфальт. — Что случилось-то? Ни с того ни с сего ведь не выгонят.

— А я машинку расколотил, — спокойно заявляет Беербоом. — Не мог больше видеть эту злодейку. Только и делает, что скалится на меня: «Давай сто адресов, давай пятьсот, давай тысячу!»

Он встает с дивана, быстро оглядывается, вновь садится и говорит:

— А, все равно. Будь что будет.

— Послушай, — решительно берет инициативу в свои руки Куфальт. — Это все враки, что ты нам тут наплел. Наверняка враки, что тамошние жильцы вышвырнули тебя только из-за машинки. Зайденцопф еще куда ни шло. Но остальные не стали бы. А чем ты ее?

— Молотком.

— А молоток где взял?

— Слямзил. То есть нет, купил.

— Опять врешь. Все врешь. Тамошний народ только обрадовался бы, что ты угробил машинку этих живодеров. Волосатик способен тебя за это выставить, это понятно, но чтобы все прочие за это тебя вздули — исключено!

— Так ведь я и ихнюю работу похерил. Из огнетушителя. Все как есть пеной залил. Вот они меня и вышвырнули. Избили и вышвырнули.

— А папаша Зайденцопф?

— Ему я съездил по роже.

— Ну, после этого он бы тебя так просто не отпустил на все четыре стороны. Он бы полицию вызвал.

— А он и вызвал, да только меня там уже не было.

— Так тебя, значит, не выгнали, ты сам удрал?

— Какая разница, — бурчит Беербоом, встает и подходит к открытому окну. И, внезапно оживившись, спрашивает. — А что, если сигануть отсюда на рельсы, сразу убьешься?

И заносит ногу на подоконник.

— Да не дури ты, — вяло замечает Куфальт. — Не хочу иметь из-за тебя неприятности.

Он крепко держит Беербоома. Но если бы тот всерьез решил выброситься, его бы не удержать. Это Лиза удерживает его. Не дотрагиваясь.

— А почему вы, собственно, так разбушевались у себя в бюро, господин Беербоом? — спрашивает она.

— Психа разыгрывал, знаю я эти номера, еще по тюрьме, — замечает Куфальт.

— Обрыдло мне все, — отвечает Лизе Беербоом, взглянув на нее. Он возвращается в здешний мир настолько, что снимает ногу с подоконника. — С утра до вечера стучишь, стучишь, стучишь по клавишам, так что голова кругом идет.

— Но ведь вам уже давно все это обрыдло, — возражает Лиза. — Почему же вдруг именно сегодня?..

— Потому что дошел до ручки, фройляйн, — спокойно объясняет Беербоом. — Наступает минута, когда тебе все нипочем — значит, дозрел.

— До чего дозрел?

— Ах, оставьте, фройляйн, — начинает раздражаться Беербоом. — На самом деле вы не хотите ничего этого знать. Только опять завопите: «Убийца!»

Надолго воцаряется молчание.

Его нарушает Беербоом, который говорит уже более спокойно:

— Я-то думал, сейчас меня в психушку отправят, а они просто взяли и вызвали наряд полиции. Тут я и решил: пора рвать когти. — И вдруг закатывается от хохота. — По дороге Минна попалась, я ей так врезал промеж глаз, наверняка нос набок!

Лиза немного отошла от него и стоит теперь в дверях, как бы готовясь удрать, но взгляд ее прикован к нему.

Куфальт боится отойти, ведь Беербоом все еще стоит, прислонившись спиной к переплету окна.

— Что же нам теперь с тобой делать?

— Что делать? — протяжным эхом отзывается Беербоом. — Может, вниз головой, и точка.

И он чуть не до пояса высовывается в окно.

— Стой! — вопит Куфальт.

Зря, однако, он так встревожился. Голова Беербоома вновь выныривает из пространства за окном.

И на лице у него ухмылка:

— Нет уж, если сам по себе угроблюсь, только сыграю на руку всем, кто постарался меня доконать, — родителям, судьям, прокурорам, святошам и тюремным наседкам! Еще бы! Им только того и надо! Нет уж! — Он постепенно взвинчивает себя. — Я им сперва такое устрою, что они своих не узнают. Довели меня до ручки, ладно, черт с ними, но тогда и я свое возьму: будет громкий судебный процесс, и каждый день по два столбца во всех газетах. Я им всем покажу! Посыплются со своих насиженных мест, шкуродеры проклятые! И Волосатик первый на улицу вылетит.