— Мне нужно минимум десять, — совсем мрачнеет Куфальт.

— Что вы! Господь с вами! Мы что — миллионеры? Когда израсходуете эти три марки, попросите еще. И вы их получите. Но, вспомнив, что за деньгами надо обращаться к отцу Зайденцопфу, вы сразу одумаетесь. Вот денежки и останутся целы.

Коротышка уже у шкафа; бумажника как не было.

«Что бы мне раньше догадаться, — думает вконец растерявшийся Куфальт. — Припрятал бы сколько-нибудь. Вечно попадаюсь на удочку этим святошам».

— А теперь быстренько распишемся под уставом приюта и под распорядком работы машинописного бюро, затем вы подниметесь наверх, распакуете свои вещи и приготовите себе постель.

— Нельзя ли зажечь свет? — спрашивает Куфальт, тупо глядя на два листка, заполненных убористым типографским шрифтом. — Неплохо бы знать, под чем ставишь свою подпись.

— Неужто вы хотите все это прочесть? Дорогой друг, это же бессмысленно! Тысячи до вас подписали, значит, и вы подпишете.

— Но мне хотелось бы знать, что здесь и как. Лучше дайте мне спокойно все это прочесть.

— Зря вы волнуетесь, дорогой друг. Пожалуйста, читайте, если вам угодно. Возле окна еще достаточно светло.

Но и у окна уже ничего не видно. Куфальт ищет глазами выключатель, взгляд его ненароком падает за окно и в сгущающихся сумерках различает фигуру человека, скорчившегося на плитах палисадника. Заметив его, человек поднимает к окну испитое лицо с длинным носом и мимикой изображает полное отчаяние.

— А Бертольд-то здесь! — вырывается у Куфальта.

— Где? О, несчастный! Опять придется выдворять его с помощью полиции. Дорогой господин Куфальт, сделайте одолжение, подпишите скорее. Мне нужно уладить дело с этим бедолагой. Наш приют не должен нарушать покой жителей, он должен быть воистину мирной обителью. Ну, вот вы и подписались. Жму вашу руку. Отныне вы мой сын. Да благословит Господь ваше прибытие под этот кров!

— Надеюсь, на вероисповедание вы тут внимания не обращаете?

— Разумеется! Абсолютно не обращаем! Минна, принесите господину Куфальту постельное белье и полотенце. Минна, это ваш брат Куфальт. Куфальт, это ваша сестра Минна.

«Господи боже!» — думает Куфальт.

— Пожмите друг другу руки. Но обращаться друг к другу, разумеется, будете на «вы». Куфальт, идите прямо по лестнице наверх. Выберите себе кровать. Теперь вы здесь дома. Наверху вы увидите еще одного брата…

— Но брат Беербоом заговаривается, отец, — вставляет Минна.

— Да, он болен. Все еще болен, дорогая Минна. Длительное тюремное заключение…

— Он спросил меня, не хочу ли я с ним поразвлечься, — успевает ввернуть косоглазая Минна.

— О! О! Но в том, что он приглашает вас погулять и развлечься, может быть, и нет ничего безнравственного. Тем не менее я с ним, конечно, серьезно поговорю. Куфальт, ступайте к себе, а мне придется заняться этим несчастным, этим падшим братом.

Одного взгляда в окно Куфальту достаточно, чтобы убедиться: брат Бертольд и впрямь «падший». Он ползет на четвереньках через палисадник, держа шляпу в зубах.

— Делать нечего, придется звонить в полицию, — говорит Зайденцопф при виде людей, столпившихся у ограды.

Рывком открыв окно, он кричит:

— Бездельники, ротозеи! Чего уставились! Разве ваше сердце не сжимается от жалости?

В ответ звучит грубый голос из толпы:

— Уймись, Волосатик, а то, гляди, обмараешься…

Куфальт ощупью поднимается по темной лестнице наверх.

Наверху в коридоре тоже уже почти совсем темно. Куфальт с трудом находит какую-то дверь. Он нажимает на ручку, дверь отворяется. Темная, no-видимому, довольно большая комната. Куфальт не сразу нащупывает на стене выключатель, а когда в конце концов находит, под потолком загорается тусклая шестнадцатисвечовая лампочка.

Двенадцать кроватей выстроились строго в ряд, как по линейке. Двенадцать узкогрудых черных шкафов. И один-единственный дубовый стол.

«Да, не больно-то роскошно в этой уютной обители, — думает Куфальт. — Хорошо еще, что на окнах нет решеток. А во всем остальном — та же тюряга. Койки тоже ничем не лучше тамошних».

Только теперь он замечает, что и постельное белье у него в руках — тоже тюремное, та же голубая клеточка. «Небось выклянчили у судейских. Во всяком случае, тут никто не живет. Поглядим, что в соседней комнате».

Но следующая дверь заперта.

А последняя ведет в освещенную комнату, где на кровати лежит один-единственный постоялец. Тот отрывает голову от подушки, разглядывает Куфальта и говорит:

— А, и ты попался наконец, старый плут, арестант? Давно пора! Сколько отзвонил? Отобрал Волосатик деньги? В чемодане водка есть? У девочек успел разговеться?

— Добрый вечер! — сдержанно говорит Куфальт.

Постоялец встает и смущенно улыбается. Роста он среднего, широк в плечах, кожа на лице серая, грубая, словно дубленая, глаза черные, без блеска, и такие же черные курчавые волосы.

— Извините, бога ради, за приветствие. Это я так неловко пошутил. Как-никак мы с вами сейчас наслаждаемся так называемой «сладкой свободой». Моя фамилия Беербоом…

— Куфальт.

— Мой отец — профессор университета, только знаться со мной не желает. Одиннадцать лет пришлось оттрубить от звонка до звонка — убийство с целью ограбления. Сестренка у меня младшая есть, прелестная была крошка, теперь, наверно, совсем взрослая стала. А у вас есть сестренка?

— Есть.

— Ясно. Так хочется повидаться! А нельзя. Папаша тут же стукнет фараонам, если я заявлюсь, и тогда — прощай, условное! Между прочим, если моя болтовня вам в тягость, пройдите в заднюю комнату, там тоже можно расположиться.

— Поглядим-увидим, — уклончиво отвечает Куфальт. — Кроме нас двоих, здесь никого больше нет?

— Вот именно. Я уже два дня тут загораю. Подумал было, что я — единственный идиот, по доброй воле заточивший себя в эту исправиловку. Ну, я залягу. До ужина еще полчаса.

— Пойду погляжу в самом деле, — бормочет Куфальт, кивая в сторону задней комнаты.

— Да вы не стесняйтесь. Прекрасно вас понимаю. Я вообще все понимаю. Кстати, перед сном я обычно плачу, целый час плачу, вам бы это помешало. В тюрьме мне за это частенько делали темную, но я ничего не могу с собой поделать. Какое хорошее имя — Куфальт, сразу приходит на память и святая простота, и святая троица[11]. А что, собственно, значит «святая троица»?

— Что-то связанное со святым духом. Да я тоже не очень-то разбираюсь. Так я схожу туда, погляжу…

— Конечно, сходите, дружище, Куфальт, святой дух. И не стесняйтесь. Когда вижу свежего человека, говорю, говорю и не могу наговориться. Так уж привык в тюряге. А вы не слушайте. Я и сам себя не слушаю…

— Так я пойду…

— Видали, какую хитрую штуку придумали тут с окнами? Почище чем в тюрьме. Никаких решеток, зачем же так грубо, просто рамы мало того что узкие, еще и вращаются на стальной оси и больше чем на десять сантиметров не открываются. К тому же и рамы, и коробка — железные. Так что оторваться ночью и слетать к девочкам — и думать забудь, старый греховодник, пустой номер. Папаша Зайденцопф знает свое дело.

— Так я пойду.

— Да идите себе, ради бога! Вы такой же болван, как и я. Вечером, когда на меня находит, — плачу, а сам думаю: нет, такого кретина, как я, поискать. А оказывается, и еще находятся. Вот вы, например. Какого рожна вы все еще здесь…

— Меня уже нет, — перебивает его Куфальт и невольно улыбается.

Задняя комната — такая же унылая дыра, четыре голые стены, четыре узеньких шкафа, четыре незастеленных койки. Куфальт решает занять крайнюю, у дальней стены. Швырнув чемодан на кровать, он отпирает его. Дверь шкафа распахнута, ключа не видно. Да и замок — жестянка, слова доброго не стоит, любым гвоздем откроешь. Куфальт немного повозился с замком и бросил.

— Запечатай шкаф плевком, — кричит Беербоом через стенку. — И не бойся за свое барахло. Стащи я у тебя, из дому все равно не вынесу, косоглазая бдит денно и нощно, она на это натаскана…