Проблему эту решили за него. Не успел он появиться на краю поляны, как дракон заметил его и бросился в атаку. Дракон был большой, однако же, несмотря на противоположное заявление Директора, он оказался явно агрессивным. Набегая на Гавейна, дракон выпустил из ноздрей огромные облака шипящего пара. Создавалось впечатление, будто расходился гигантский чайник. Дракон несся на Гавейна так стремительно, а Гавейн так испугался, что успел сказать «Румпельштильцхен» только раз. При этом слове он взмахнул своим боевым топором, и голова у дракона отлетела. Гавейну пришлось признать, что, если только произнесешь «Румпельштильцхен», убить настоящего дракона легче, нежели деревянного.

Домой Гавейн принес уши и кусочек хвоста. Однокашники и учителя чуть ли не на руках его носили, однако Директор весьма благоразумно не давал ему испортиться, настаивая на том, чтобы он продолжал свою работу. В ясные дни Гавейн вставал на зорьке и отправлялся убивать драконов. В дождь Директор держал его дома, поскольку в такую погоду, говорил он, в лесу сыро и скользко, а он не желает, чтобы-де мальчик подвергал себя бессмысленному риску. Редко когда в погожие дни Гавейн возвращался ни с чем. В один особенно удачный день он убил сразу троих — мужа с женой и гостившего у них родственника. Постепенно у него выработалась собственная техника. Ученики, наблюдавшие иногда за ним издали с вершин холмов, рассказывали, что он, прежде чем сказать «Румпельштильцхен», зачастую подпускал дракона совсем близко. Он научился выговаривать это слово с язвительной усмешкой. Иногда он выкаблучивался. Однажды, когда за его действиями наблюдала группа экскурсантов из Лондона, он пошел на дело, привязав правую руку за спину. Голова дракона, однако же, отлетела с не меньшей легкостью.

По мере того, как число убитых Гавейном драконов все росло и росло, Директору становилось все труднее держать юношу в руках. У Гавейна выработалась скверная привычка тайком выбираться по вечерам в деревенскую таверну и устраивать там долгие попойки. Именно после одной из таких оргий он как-то встал однажды в августе ни свет ни заря и отправился за своим пятидесятым драконом. Голова у него с похмелья была тяжелая, соображал он туговато. Тяжеловат он был и в других отношениях, так как у него выработалась еще одна, прямо-таки вульгарная привычка: отправляясь на охоту за драконами, он непременно напяливал все свои медали, с ленточками и прочими регалиями. Награды начинались у него на груди и шли до самого живота. Весили они, наверное, не меньше восьми фунтов.

Гавейн нашел дракона на той же поляне, где он убил своего первого. Дракон был приличных размеров, но, очевидно, старый. Морда у него была сморщенная, и Гавейн подумал, что никогда еще не видал столь страшного обличья. К большому неудовольствию Гавейна, нападать чудовище отказалось, и Гавейну пришлось самому идти к нему. На ходу он посвистывал. Дракон, утратив всякую надежду, смотрел на него, однако с хитринкой в глазах. Он, разумеется, был наслышан о Гавейне. Дракон не шевельнулся, даже когда Гавейн уже взмахнул топором. Дракон знал, что его не спасет даже самое быстрое движение головы, поскольку его проинформировали, что этот охотник находится под защитой магии. Дракон просто ждал, надеясь, что что-нибудь да подвернется в самый последний момент. И действительно, уже подняв свой топор, Гавейн тут же его опустил. Он страшно побледнел и так весь и задрожал. Дракон заподозрил что-то неладное.

— Что случилось? — спросил он с напускной озабоченностью.

— Я забыл волшебное слово, — пробормотал Гавейн.

— Ай-ай-ай, какая жалость, — сказал дракон. — Значит, в нем-то и был весь секрет? Лично мне это кажется не совсем спортивным, ты знаешь, все это колдовство. Это не дело, как мы, бывало, говаривали, когда я еще был маленьким. Впрочем, кто как на это смотрит.

От ужаса Гавейн был до того беспомощен, что уверенность дракона в себе неизмеримо возросла и он не смог воспротивиться искушению немного повыпендриваться.

— Может, я чем-нибудь могу помочь? — спросил он. — Какая первая буква у этого волшебного слова?

— Оно начинается с буквы «р», — еле слышно произнес Гавейн.

— Да, — размышлял дракон, — особенно и не разгонишься, правда? А из какого разряда это слово? Уж не эпитет ли какой, а?

Гавейн лишь кивнул — на большее он просто был не способен.

— Ба, ну конечно! — воскликнул дракон. — Реакционный республиканец!

Гавейн покачал головой.

— Ну что ж, — продолжал дракон, — в таком случае, пожалуй, приступим к делу. Ты сдаешься?

При этом предложении компромисса Гавейн нашел в себе силы заговорить.

— А что ты сделаешь, если я сдамся? — спросил он.

— Ну, я тебя съем, — ответил дракон.

— А если не сдамся?

— Я все равно тебя съем.

— Тогда это не имеет значения, правда? — выдавил из себя Гавейн.

— Для меня имеет, — дракон улыбнулся. — Я бы предпочел, чтобы ты не сдавался. Ты был бы гораздо вкуснее, если бы не сдался.

Дракон просто ждал, когда Гавейн Спросит «почему?», но паренек был до того напуган, что на этот раз не смог выдавить из себя ни слова. Наконец дракону пришлось выдать объяснение ни за что ни про что.

— Видишь ли, — сказал он, — если ты не сдашься, ты будешь вкуснее, потому что умрешь смертью храбрых.

Это был старый-престарый трюк, к которому дракон неоднократно прибегал. Посредством подобных насмешек ему удавалось парализовать свои жертвы, после чего он легко расправлялся с ними. Гавейн и без того был достаточно парализован, но смех тут был совершенно ни при чем. При последнем слове своей шутки дракон оттянул голову назад и нанес удар. В то же мгновение в голове Гавейна вспыхнуло волшебное слово «Румпельштильцхен», но произнести его он бы попросту не успел. Можно было лишь нанести удар, и Гавейн молча ответил на встречное движение дракона великолепным свингом, в который он вложил всю силу спины и плеч. Удар оказался страшнейшим, и голова дракона отлетела чуть ли не на сто ярдов и упала в чащобе.

После смерти дракона Гавейн недолго пребывал в состоянии испуга — им завладело удивление. Он был страшно озадачен. Уши чудовища он отрезал чуть ли не в трансе. В голове у него снова и снова стучала мысль: «Я же не сказал «Румпельштильцхен»!». В этом он был уверен, а ведь дракона-то он убил, это несомненно. Да еще как убил! Никогда прежде голова не отлетала так далеко. От силы ярдов двадцать пять — вот его прежнее достижение. Возвращаясь в школу, он не переставая размышлял, ища объяснение случившемуся. Он сразу же направился к Директору и, закрыв дверь, рассказал тому, что произошло.

— Я не сказал «Румпельштильцхен», — честно признался он.

Директор засмеялся.

— Я рад, что ты наконец все узнал, — сказал он. — Теперь ты еще больший герой. Неужели ты не понимаешь? Теперь-то ты знаешь, что именно ты убил всех этих драконов, а не это глупое словечко «Румпельштильцхен».

Гавейн нахмурился.

— Выходит, оно вовсе и не волшебное слово? — спросил он.

— Разумеется, нет, — ответил Директор. — Пора бы тебе уже вырасти из такой чепухи — большой уже. Волшебных слов не бывает.

— Но вы же сказали, оно волшебное, — возразил Гавейн. — Вы говорили, оно волшебное, а теперь говорите, что нет.

— Оно не было волшебным в буквальном смысле, — ответил Директор. — Но оно оказалось еще удивительнее. Это слово придало тебе уверенности. Оно избавило тебя от страхов. Не скажи я его тебе, и тебя могли бы убить уже в самый первый раз. Но обязан ты всем только своему боевому топору.

Позиция, занятая Гавейном, удивила Директора. Это объяснение явно терзало его. Он прервал пространные философско-этические рассуждения Директора:

— Стало быть, если бы я не налетал на них и не бил бы изо всех сил, любой бы из них раздавил меня, как… как… — Гавейн не мог подобрать подходящего слова.

— Как яичную скорлупу, — подсказал Директор.

— Как яичную скорлупу, — согласился Гавейн и повторил эти слова много-много раз.