Год спустя, 1редактируя книгу автобиографий советских писателей 1, я обратился и к Грину с просьбой прислать свою автобиографию.

«Для Вас - что хотите», - ответил он мне очень быстро.

«Я родился в Вятке в 1880 году, образование получил домашнее 2; мой отец, Степан Евсеевич Гриневский, служил в земстве и в Вятку попал из Сибири, куда был в 83 году сослан за восстание в Польше. Мать моя - русская, уроженка г. Вятк3и, Анна Степановна, скончалась когда мне было 11 лет 3.

16 лет я уехал из Вятки в Одессу, где служил матросом в Р.О. П. и Торг. и в Добров. Флоте. Я проплавал так три года 4, затем вернулся домой и через год снова пустился путешествовать. После различных приключений

11 Зак. № 272 PAGE 305

я попал в 1906 году в Петербург, где напечатал первый свой рассказ в «Биржевых ведомостях» под назв. «В Италию» 5.

Всего мной написано и напечатано (считая еще не вошедшие в книги) около 350 вещей.

Желаю и Вам того же. Приеду в Москву 10 ноября.

Лучшей карточки нет.

Есть еще одна, но очень страшная, то есть голова вышла с растрепанными волосами, Оцуп снимал для Кр. Нивы, а я не пригладил.

Скоро Вас увижу. Будьте здоровы. Ваш А. С. Грин».

Автобиография была краткой и деловой, без островов и морей. При встрече я сказал об этом Грину. Оп пристально, как бы раздумывая, стоит ли говорить мне это, поглядел на меня.

- А знаете ли вы, что критика меня всегда просто не замечала… одни считали даже, что я иностранный писатель, а другие, что я передираю у иностранцев. О каких тут островах еще писать в своей автобиографии!

Я не сказал тогда Грину, что придет пора, я уверен в этом, и его будут жадно читать и оценят, в конце концов оценят.

Дождаться этого, как и многим хорошим писателям, Грину при жизни не довелось. Острова, коралловые рифы, плеск тропического моря, алые паруса бегущих по волнам кораблей - все это возникло тогда, когда Грина уже не стало. Но его романтическое имя вошло в нашу литературу. Грину вверяет свои мечты не один молодой читатель и следует вместе с ним до принадлежащего Грину острова Триголотид, к которому опасно причаливать из-за коралловых рифов, а на берегу - пальмы и хижины и чье-то прекрасное сердце.

КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ

ОДНА ВСТРЕЧА

Норвежский парусный барк с железным корпусом - прекрасный океанский корабль - сел на камни во время первой мировой войны в горле Белого моря.

Русское правительство купило этот корабль у Норвегии. После революции ему дали название «Товарищ», превратили в учебный корабль торгового флота и летом 1924 года отправили из Ленинграда в кругосветное плавание.

В редакции «На вахте» началось волнение: кого послать в Ленинград корреспондентом на проводы «Товарища»?

Это был первый советский парусный корабль, уходивший в заманчивое кругосветное плавание. Я, конечно, никак не надеялся попасть на проводы «Товарища». Я понимал, что право на это имеют прежде всего наши сотрудники-моряки Новиков-Прибой и Зузенко.

Женька Иванов устроил по этому поводу совещание. На нем неожиданно появился Александр Грин.

Я увидел его тогда в первый и последний раз. Я смотрел на него так, будто у нас в редакции, в пыльной и беспорядочной Москве, появился капитан «Летучего гол- ландца» или сам Стивенсон.

Грин был высок, угрюм и молчалив. Изредка он чуть заметно и вежливо усмехался, но только одними глазами - темными, усталыми и внимательными. Он был в глухом черном костюме, блестевшем от старости, и в черной шляпе. В то время никто шляп не носил.

PAGE 307

Грин сел за стол и положил на него руки - жилистые, сильные руки матроса и бродяги. Крупные вены вздулись у него на руках. Он посмотрел на них, покачал головой и сжал кулаки - вены сразу опали.

- Ну вот, - сказал он глуховатым и ровным голосом, - я напишу вам рассказ, если вы дадите мне, конечно, немного деньжат. Аванс. Понимаете? Положение у меня безусловно трагическое. Мне надо сейчас же уехать к себе в Феодосию.

- Не хотите ли вы, Александр Степанович, съездить от нас в Ленинград на проводы «Товарища»? - спросил его Женька Иванов. 1

- Нет! - твердо ответил Грин. - Я болею 1. Мне нужно совсем немного, самую малую толику. На хлеб, на табак, на дорогу. В первой же феодосийской кофейне я отойду. От одного кофе и стука бильярдных шаров. От одного пароходного дыма. А здесь я пропаду.

Женька Иванов тотчас же распорядился выписать Грину аванс.

Все почему-то молчали. Молчал и Грин. Молчал и я, хотя мне страшно хотелось сказать ему, как он украсил мою юность крылатым полетом своего воображения, какие волшебные страны цвели, никогда не отцветая, в его рассказах, какие океаны блистали и шумели на тысячи и тысячи миль, баюкая бесстрашные и молодые

сердца.

И какие тесные, шумные, певучие и пахучие города, залитые успокоительным солнцем, превращались в нагромождение удивительных сказок и уходили вдаль, как сон, как звук затихающих женских шагов, как опьяняющее дыхание открытых только им, Грином, благословенных и цветущих стран.

Мысли у меня метались и путались в голове, я молчал, а время шло. Я знал, что вот-вот Грин встанет и уйдет навсегда.

- Чем вы сейчас заняты, Александр Степанович? - спросил Грина Новиков-Прибой.

- Стреляю из лука перепелов в степи под Феодосией, за Сарыго л2ом, - усмехнувшись, ответил Грин. - Для пропитания 2.

Нельзя было понять - шутит ли он или говорит серьезно.

PAGE 308

Он встал, попрощался и вышел, прямой и строгий. Он ушел навсегда, и я больше никогда не видел его в жизни. Я только думал и писал о нем, сознавая, что это - слишком малая дань моей благодарности этому человеку за тот щедрый подарок, который он бескорыстно оставил всем мечтателям и поэтам.

- Большой человек! - сказал Новиков-Прибой. - Заколдованный. Уступил бы мне хоть несколько слов, как бы я радовался! Я-то пишу, честное слово, как полотер. А у него вдохнешь одну строчку и задохнешься. Так хорошо.

ЛЕВ ГУМИЛЕВСКИЙ

ДАЛЕКОЕ И БЛИЗКОЕ

В дореволюционном Петрограде, на одн1ой из десяти Рождественских улиц, кажется седьмой 1, находилось издательство Богельмана. Оно выпускало множество журналов - еженедельных, двухнедельных, ежемесячных, литературных, сатирических, юмористических. Самым распространенным из них был еженедельник «XX век», на страницах которого я и оказался случайным соседом Александра Степановича Грина.

Хорошо помню мой первый визит к Богельману в 1915 году. В конторе, куда я вошел, отделенные от посетителей высоким барьером, за столами и конторками сидели бухгалтеры и счетоводы. Я подошел к крайнему и спросил: могу ли я видеть редактора?

Молодой человек, к которому я обратился, поднял голову и посмотрел на меня с недоумением. Затем, не говоря ни слова, он ушел куда-то в темную глубину помещения, исчез на минуту, после чего вернулся на свое место, указывая пальцем на меня; шедший вслед за ним высокий стройный старик, хорошо и важно одетый, подошел к барьеру, за которым стоял я, и спросил, что мне угодно.

- Да вот, рассказы принес для журнала, - отвечал я, называя себя и все более и более смущаясь недоумением, которое вызывал здесь мой визит.

Старик - это был сам Богельман - взял рукопись. По тому, как он ее взял, понес с собой, удаляясь в темную глубину помещения, я понял, что никогда в жизни ни с авторами, ни с рукописями он дела не имел и пришел я в торговое помещение, а не в издательство.