То, что отряд совершил переход скрытно, ночью, было [108] хорошо, но на переходе морем разыгрался сильный шторм. Морякам приходилось бороться с огромными волнами, они заливали палубы кораблей, стремясь сорвать, снести за борт боевую технику морских пехотинцев.

Корабли подошли к главному входному фарватеру в абсолютной темноте, от сильных испарений над водою стоял туман. А идти надо было через минное поле по узкому фарватеру. А где он, фарватер? Корабли штормовали целую ночь; и штурманы не были уверены в точности своего счислимого места.

Более того, посланный из Севастополя для встречи кораблей к подходной точке фарватера тральщик № 27 кораблей не обнаружил, и они его не видели.

Командующий флотом решил маневрировать в этом районе до рассвета. Кроме того, корабли включили ходовые огни, прожекторы и подавали туманные сигналы. Но и это не помогло - встреча с тральщиком не состоялась, и, когда наступил тусклый зимний рассвет, туман по-прежнему плотно стоял над морем. И так плотно, что поднятые с херсонесского аэродрома самолеты не смогли в тумане обнаружить корабли.

Положение становилось трагическим. В Севастополе с нетерпением ждали морскую пехоту, ждали корабли, они были почти у цели, а войти в Севастополь не могли. Идти по минному полю - значило погубить корабли и людей.

Тогда командующий флотом принимает единственно правильное решение: прорваться на глазах у немцев днем, уже в светлое время, другим фарватером, проходящим вдоль берега, занятого немцами. Это было смелое решение, оправданный риск.

Корабли спустились на юг к мысу Сарыч и оттуда, развивая большую скорость, легли прибрежным фарватером на Севастополь. Маневр этот был настолько неожиданным, что фашисты растерялись, они не сумели обстрелять корабли и поднять сразу свою авиацию. Лишь небольшие групы самолетов набросились на концевой эсминец «Незаможник». В это время корабли отряда огибали Херсонесский маяк и ложились на Инкерманский створ. Уже был виден Севастополь, но здесь-то их и поджидали самые трудные испытания. По кораблям открыли ураганный огонь береговые крупнокалиберные батареи фашистов, «юнкерсы» и «мессершмитты» пикировали на корабли. И беда заключалась еще в том, что корабли не могли свободно маневрировать и уклоняться от артиллерийского огня [109] и авиабомб. Они находились по-прежнему в узком фарватере среди минных полей.

А в Севастополе ждали прихода кораблей. По приказанию контр-адмирала Фадеева на Инкерманский створ вышли два катера-дымзавесчика, они стремились прикрыть входившие корабли от огня батарей. В воздух поднялись все севастопольские истребители и штурмовики. В небе шли воздушные бои. А наша береговая и армейская артиллерия вела огонь по батареям противника.

Это было внушительное и грозное зрелище. На Инкерманском створе стоял оглушительный грохот от взрывов бомб, снарядов и огня зенитных батарей. Облака дымовой завесы расстилались над морем.

И корабли сумели прорваться и без потерь вошли в Северную бухту. Только на лидере «Харьков» и эсминце «Бодрый» осколками бомб были пробиты надстройки и потекли нефтяные ямы.

Крейсер «Красный Кавказ», эсминцы «Бодрый» и «Незаможник» по приказанию комфлота швартовались прямо у причалов Сухарной и Клеопальной балки, чтобы как можно ближе к фронту высадить бригаду морской пехоты.

Морские пехотинцы быстро сошли на берег и здесь же на причале получили боевое задание нанести контрудар вдоль шоссейной дороги на Бельбек.

Свежая бригада морской пехоты полковника Потапова была введена в бой. Сбросив на декабрьском морозе черные бушлаты, матросы с ходу пошли в атаку. Под прикрытием огня корабельной артиллерии морская пехота решительным контрударом отбросила противника, и наши войска заняли прежнее положение в долине реки Бельбек.

Глава восемнадцатая

Зима в этом году была особенно злой. Матросы обмораживали на ветру щеки, у них леденели и не сгибались пальцы при работе на верхней палубе. А тралить фарватеры от магнитных мин надо, ни на один день нельзя закрыть доступ кораблям в Севастопольскую бухту.

Несмотря на свирепые норд-осты, метели и морозы. Севастопольская бухта и ее многочисленные мелкие бухточки не замерзали. Старожилы говорили, что даже в самую суровую зиму 1939 года лишь в мелких местах становился ненадолго лед, и это вызывало бурный восторг севастопольских [110] мальчишек, лишенных таких удовольствий, как коньки и лыжи.

Хмурым холодным рассветом катерные тральщики «Чкалов» и «Комсомолец» медленно выводят тралбаржи на «фарватер. Жестокий декабрьский ветер сносит на холодной волне тралбаржу, развертывая ее поперек фарватера, застилает снегом стекла рубки у рулевого.

Траление магнитных мин - это упорная и тяжелая работа, катер должен сделать до двадцати галсов по одному и тому же фарватеру. Когда взорвется мина: на первом, пятом или на последнем галсе - неизвестно.

Часто раздаются глухие взрывы, поднимаются столбы воды и с шумом падают вниз. Это уничтожены затраленные мины. Со всех береговых постов и стоящих в бухте кораблей наводят бинокли на это опасное место. У всех одна мысль: цел ли тральщик?

А командир корабля, осмотрев после взрыва тралбаржу, продолжает свое трудное дело, записывая в вахтенный журнал: «Во столько-то часов и минут, в широте… долготе… уничтожена вражеская магнитная мина».

Тральщики «Чкалов» и «Комсомолец» уже идут по фарватеру, когда дальнобойные батареи немцев начинают пристреливаться.

Снаряды падают в воду; возле кораблей поднимаются ледяные всплески. За тралящим караваном наблюдают береговые посты, и, как только снаряды начинают попадать на фарватер, в дело вступают наши тяжелые береговые батареи. Грохочут залпы, над кораблями свистят снаряды севастопольских батарей, уходящие к берегу, занятому противником. Начинается артиллерийская дуэль.

А тральщики продолжают свою работу. Когда стихает артиллерийский гул и матросы на кораблях разбирают бачки, тарелки и ложки, готовясь к обеду, в зимнем облачном небе появляются «юнкерсы». Они набрасываются на головной тральщик. Катера-охотники, охраняющие тралящий караван, открывают огонь. В бой вступает мощная зенитная плавучая батарея. Огнем ее пушек и залпами артиллерии катеров-охотников атака вражеских «юнкерсов» отбита. Тральщики ложатся на новый галс.

Во второй половине дня, когда остается сделать всего два галса, снова открывают огонь немецкие береговые батареи. Снаряды ложатся возле кораблей.

На тральщике «Чкалов» пробит осколками борт, и в машинном отделении вспыхнул пожар. Моторист Веселков, [111] сбросив бушлат, сбивает им пламя. На мостике ранен сигнальщик. Можно свернуть с курса, но осталось сделать последних два галса.

Командир тральщика мичман Шевцов ставит ручки телеграфа на «самый полный вперед», моторы напряженно стучат, но с тяжелой и неповоротливой тралбаржей большой скорости не дашь. И снова прямо по носу корабля разрывается снаряд, и осколки бьют по верхушке мачты.

Рулевой непроизвольно вращает штурвал вправо, корабль рыскает на курсе, но мичман Шевцов заметил это и командует:

- Держать на румбе!

- Есть держать на румбе! - спохватившись, повторяет рулевой. И тральщики последние два галса идут по фарватеру под беспрерывным артиллерийским огнем.

К концу дня тральщики «Чкалов» и «Комсомолец», подобрав длинный трос, осторожно вводят тралбаржи в бухту. Их притыкают к берегу, маскируют и прячут до наступления следующего дня.

Корабли и транспорты стали теперь приходить в Севастополь в темноте с таким расчетом, чтобы за ночь успеть сдать свой груз, принять раненых и эвакуируемых и уйти из осажденной крепости до рассвета.

Для встречи и лоцманской проводки по фарватеру приходивших в Севастополь кораблей и транспортов был выделен базовый тральщик № 27 под командованием смелого, опытного и энергичного офицера Ратнера. Тральщик № 27 был единственным из тральщиков, который ни разу не покидал Севастополь до конца обороны. С большим искусством ночью, в тумане проводил Ратнер по фарватеру корабли. Но один тральщик справиться с этой работой не мог. Иногда к Севастополю ночью приходило по нескольку конвоев, и тогда для встречи их на тральщиках и катерах-охотниках выходили и флагманский штурман Дзевялтовский и штурман Чугуенко.