В горах закаты коротки, ночи темны, рассветы медленны. В окнах — темень, по-летнему глубокая, прозрачно-густая, но, кажется, готовая в любой миг переродиться в свет — такая темень бывает лишь в начале июля, на самом переломе ночи. Этот перелом уже случился: словно невидимый вестник нового дня тихо вошел в комнату, и, уж если разбудил, скоро заснуть не даст. Или беспокойство от ожидания похода? Или оттого, что койка напротив пуста? Засыпая, мы слышим ровное дыхание соседа, и не было посыльного, не трещал будильник, а сосед всё-таки встал, неслышно собрался, неслышно ушел. Однако ж чему тут удивляться? С нами в комнате живет старший лейтенант Николай Барков. Ещё в солдатские годы прирос он к границе, понял, что не надо ему другой жизни. Потом, уже офицером, служил на заставах, где глухое безлюдье тайги в соединении с угрозой провокаций учат той бдительной осторожности и вниманию, которые вырабатывают в человеке умение неслышно двигаться, не оставлять лишних следов, просыпаться в полной тишине по внутренним «часам» и многие другие привычки, свойственные лишь профессиональным охотникам, разведчикам и пограничникам.
Сейчас у Баркова редкостная должность, словно бы пришедшая из давних времен: командир РКВ — ремонтно-кавалерийского взвода. В наши дни её встретишь, пожалуй, лишь на границе, где земные пути недоступны ни колесу, ни гусенице. На заставе Барков в командировке, а в пограничных войсках есть такой закон: откуда бы, и по какому бы делу ни прибыл офицер на заставу — он обязан сходить на границу. Вот и Барков встал сегодня в ту самую минуту, которую себе назначил. Перед сном мы сказали ему, что едва ли сегодня стоит проверять участок, куда он собирался: старшим наряда там ефрейтор Пакулов, один из лучших пограничников на заставе. Барков хмыкнул:
— Старшим наряда плохих у нас не назначают. А проверяющие, между прочим, тоже охраняют границу.
В эту ночь перед походом в горы, кажется, начинаем понимать, отчего пограничники в большинстве своем, даже самые общительные, так скупо говорят о своей службе. По той самой причине, вероятно, испытываешь безотчетное чувство вины, когда оказываешься гостем среди них. В сущности, пограничник на службе всегда, и ни часы досуга, ни сон не освобождают его от того главного, для чего поставлен он на линии государственной безопасности. Поначалу, бывает, и не поймешь, почему так мгновенно оторвался от книги солдат, кажется, с головой погруженный в повесть, и так же разом смолк оживленный разговор друзей в курилке, на полуслове прервал речь твой собеседник и с минуту пристально оглядывается вокруг — а всего-то простучали поблизости торопливые шаги, послышался далекий рокот мотора, кто-то кого-то окликнул, взметнулись и кружат над речной поймой потревоженные птицы.
Кто хоть раз в жизни стоял на посту часовым, навсегда сохранит в памяти чувство оголенности собственных нервов — их задевает всё, что доступно глазу и слуху. Вот с таким чувством пограничник живет постоянно, вся его жизнь на границе — служба, а служба — жизнь. И размерена она особыми звеньями — не днями и ночами, как у большинства людей, а сменами пограничных нарядов. Звено входит в звено — чтоб ни щелочки в стальном поясе, незримо пролегающем по рубежам страны…
Странный пугающий крик влетает в окно, в нем как будто смешались вой волка и грубый лай бульдога с сиплым рычанием барса, угроза — с тоскливой жалостью. Какая трагедия разыгралась в ночных горах?.. Выходим в сухую неостывшую темень с тем безотчетным чувством вины перед соседом, который, оставив уютную койку, меряет сейчас шагами крутые версты ночной горной тайги. Мы всегда в долгу перед теми, кто несет труды и лишения несравненно больше наших, переживает опасности, которые от нас далеки, принимает на себя ответственность, подчас равную самой жизни, ведь эта ответственность — за всех нас. Не оттого ли так уважаемы и любимы в народе зеленые фуражки!..
Ночь безлунна, в остывающем воздухе крупные забайкальские звезды колются острыми, жесткими лучами. Непривычно сдвинуты созвездия, на своем месте лишь Золотой кол — так древние жители здешнего края звали Полярную звезду — извечный маяк странников, пастухов, охотников и воинов. В ушах еще стоит непонятный крик, но спокойствие разлито в глухой черноте долины, в смутных очертаниях ближних гор, в сонном журчанье реки, бегущей по каменному ложу за стеной темно-кудрявого ивняка, у самого края освещенных подступов к заставе. Ни звука в казарме, ни шороха на вышке, где стоит наблюдатель, и шаги часового беззвучны в темноте.
Спокойствие в этой приграничной долине рождает застава.
Новый воющий крик прорвал тишину, эхом разлился над рекой, погас в ущельях, снова взмыл в той стороне, куда в вечерних сумерках уходил со своим напарником быстрым, мягким шагом Сергей Пакулов. Живо представились его серые, с голубоватым спокойным светом глаза на загорелом лице, услышалась ровная ясная речь: «Спрашиваете, что самое трудное в нашем деле?.. Боюсь и сказать. Трудности у каждого свои, а вот самое важное — подготовить себя к любой неожиданности. Что бы ни случилось — мгновенно принять верное решение и выполнить его. Это непросто. Тут, знаете, надо, чтобы и устав в самую кровь твою въелся, и действия твои были доведены до автоматизма, а еще важнее — чтоб чей-то пример перед глазами стоял. По себе знаю, как действует пример старшего наряда на молодых, когда они только начинают ходить на границу… Это вроде формы, в которой отливается будущий пограничник. — Усмехнулся какому-то воспоминанию, продолжал: — Мне первое время, особенно по ночам, всё казалось, будто за каждым кустом кто-то сидит… Попробуйте в таком состоянии службу нести — ничего путного не выйдет. А посмотрю на старшего наряда — спокоен, внимателен, уверен, будто на тренировке. От его спокойствия и в тебе будто двойная сила прихлынет — и глаз острее, и слух, и рука крепче; всё примечаешь, ко всему готов. Значит, настоящей опасности уж не проглядишь».
Для Сергея Пакулова признание немаловажное — ведь он забайкалец, из Читинской области. И после школы год чабанил, пообжился в степи и таежных сопках, попривык к зною и холодам, к звездам и грозовым ночам, к пугающему крику сов и непонятным шорохам и голосам в темноте, дважды с товарищами отражал волчьи набеги на отары. И в погранвойска пришел добровольно, по комсомольской путевке, потому что по сердцу ему жизнь под открытым небом, когда тревоги, лишения и физическая усталость неотделимы от радостного сознания исполненной большой работы. А вот поди ж ты: «Мне первое время казалось…»
Да, граница — тот рубеж, где каждую минуту возможна встреча с таким волком, которого и близко не приравняешь к четвероногому. Но всё же первые страхи молодого пограничника не от боязни самой опасности. Это боязнь — оказаться не готовым к опасности, проглядеть коварного врага или оставленный им след.
У Сергея Пакулова были хорошие учителя — начальник заставы майор Валерий Белянин, комсомольский секретарь младший сержант Виктор Мартынов, сержант Александр Ведерников… И когда у самого Пакулова появился подшефный — паренек из Удмуртии Александр Владыкин, Сергей всё время помнил, кем были для него первые пограничные учителя, следил за каждым своим словом и жестом, зная, что завтра его повторит младший товарищ.
Сегодня Александра Владыкина нет рядом с ефрейтором Пакуловым. Самым первым среди молодых солдат, прибывших на заставу из учебного подразделения, Владыкин выдержал строгий, беспристрастный экзамен, был назначен старшим наряда. Именно он вечером сдал пост своему наставнику, который ведет теперь пограничной тропой нового молодого солдата. Может быть, это старательный, застенчивый паренек Сергей Колупаев, которому служба дается труднее, чем его сверстникам, — так уж вышло, что разминулся с учебным подразделением и азы пограничной службы пришлось проходить прямо на заставе. «До призыва в армию, — рассказывал он накануне, — слышал я, будто молодым солдатам иной раз тяжеловато служится. Я в том смысле, что на их долю и самый черный труд выпадает, и за старослужащих нередко приходится отдуваться. Прибыл на заставу, приглядываюсь. Встретили как своего, однако настороженность в душе оставалась. На другой день посылает меня командир отделения работать на конюшню. Ну, думаю, раз приехал необученным, не выбраться мне теперь с конюшни да с кухни. Только за работу принялся — появляются Сергей Манаенков и Михаил Белько. Оба второй год служат, старшие наряда, среди лучших солдат числятся. С шуточками берутся за дело вместе со мной, о лошадях рассказывают — у которой какой норов, показывают, как надо обращаться с каждым заставским скакуном. Мне, конечно, интересно их слушать, я на лошадей сразу стал другими глазами глядеть. Но всё же спрашиваю: чего, мол, не отдыхаете? — ваше личное время. А Манаенков — мне: „При лошадях нам лучший отдых“. Быстро управились, время осталось — в спортгородок они меня позвали с собой. Потренировались там, и ещё осталось время в шахматы сыграть. В другой раз на складе работаю — снова свободные от наряда ребята приходят, за дело вместе со мной берутся, ни слова не говоря. Закончили, сержант — мне: „Ну-ка, пограничник, пойдем уставом займемся, а то у тебя с этим неладно. Скоро ведь на службу ходить станешь, быстрее подтягиваться надо“. Стал я замечать: на нашей заставе такой негласный закон: если товарищи дело делают, а у тебя есть возможность — помоги. Конечно, каждый отвечает за то, что ему поручено, но никто не считает дело товарища чужим для себя. Как в хорошей семье. А идёт это, по-моему, от начальника заставы майора Белянина и замполита лейтенанта Карташова. Чем бы ты ни занимался, они обязательно вникнут, проверят, подскажут, а то и покажут, как лучше и быстрее. На заставе немного людей, служба, сами понимаете, перерывов не знает, а никакое дело не в тягость… Я боялся, что заклюют меня — знаний специальных не было, плановых занятий и тренировок мне не хватало, а всякий раз просить о помощи неловко — личное время у всех одинаково. Да только просить о помощи не пришлось — сами старослужащие предлагали помощь. Теперь вот хожу на службу, и получается не хуже, чем у других. И вспоминать-то неловко, с какими мыслями пришел на заставу…»
