Начались утренние ранние вставания и бесконечные споры с Хелли по поводу ушей — мытые они или кончик носа лишь в воде замочен… Но сколько же их можно мыть? Совсем чистыми все равно не станут всякому нормальному человеку это должно быть ясно! Завтрак съедался без обсуждения: он знал, кроме тощего школьного обеда, до вечера не на что рассчитывать.
Дорога в школу была не сказать, чтобы интереснее, чем в деревне Звенинога, но и здесь можно задержаться и развлечься: когда в сточных канавах замерзает вода, можно прокатиться с разбега — здорово! А улиц от небесно-синего дома до школы наберется довольно: сначала Закатная, мимо дома Альберта, мимо столярки Алфреда, напротив — сооружение, в зимнее время весьма достойное внимания; здесь можно отвести душу после школы… айсберг! Складируется лед, который взрослые выпиливают в заливе большими кубиками; лед укладывается в четыре-пять рядов, и получается пирамида в форме квадрата. Снаружи айсберг окружен высокими дощатыми стенами, между ними и льдинами насыпаны опилки, ими же засыпан он сверху и хранится здесь до самого лета. А лед, естественно, нужен находящемуся по соседству рыбному складу.
Иметь поблизости от собственного дома айсберг — это величайшее дело! Чего здесь местные люди — имеются в виду способные оценить великолепие такого сооружения — не вытворяют! Сколько здесь можно отхватить царапин, синяков, разбитых колен и других ран — свидетельств славных дел и баталий! Конечно, старшие к этим «свидетельствам» относятся не с должным пониманием, и вместе с пластырем на раны героям достается часто и хорошая порка. Но и старшие не могут не признать: хорошо, когда айсберг рядом с домом и не надо далеко искать того, кто не пришел вовремя к ужину.
Школа располагалась в другом конце города; если идти шагом нормального человека, то примерно минут тридцать — сорок хода. От айсберга дорога продолжалась мимо небольшого залива, проходила через древний парк, окружавший еще более древний средневековый замок.
Он хорошо просматривается издали, особенно с моря. Две башни с крышами из красной черепицы возвышаются над зелеными лиственными деревьями — старыми липами, каштанами, кленами, ясенями. Если обежать парк, километров шесть получится, поэтому, когда входишь в него, замка не видно. В парке расположился старый курзал, вокруг него киоски, в которых продают печенье и летом мороженое.
Курзал не столь древен, как замок, — куда там! Замок, Король одним ухом подслушал, много раз взрывали, снова отстраивали, и стоит этот доломитный бастион уже много сотен лет. А курзал… Он, конечно, стар в том смысле, что дерево, из которого он построен, уже изъедено-проточено, расшатано, прогнило; дом двухэтажный, крысами облюбован, в нем ресторан с танцевальным залом. А на втором этаже комнаты, но кто в них живет — Королю неведомо. В городе существует гостиница над рестораном «Искра», так там живут все, кто хочет, но здесь…
Перед курзалом большая площадка, которая кажется еще большей тому, кто сам еще мал. Старая-престарая, огромная и высокая липа на краю площадки среди других своих сородичей настолько выделяется, что рядом с этой толстенной ветвистой великаншей даже большая площадка кажется лужайкой. На площадке часто собираются сотни горожан послушать хоровое пение со сцены-раковины. Теперь здесь часто проводятся митинги: агитаторы произносят речи, всего да полно русских летчиков. Из ресторана несутся звуки вальсов, местные барышни слетаются сюда, как пчелы к пустым лимонадным стаканам на прилавках киосков. Но барышни Королю неинтересны, другое дело лимонад.
Осенью да зимою в парке мало замечательного, ресторан закрыт, так как в нем отсутствует отопление киоски тоже, а летчики теперь в ресторане «Искра», также и эти… И единственно белки не оставляют прохожего без внимания. Они в парке города Журавлей все равно как коровы на улицах городов Индии — священны, несмотря даже на свою исключительную наглость: прыгают с веток на прохожих, обыскивают их с тщательностью самых дотошных таможенников, лезут за воротник и даже, простите великодушно, в штаны… Так что лучше какой-нибудь выкуп в карманах все же носить в виде орехов или печенья. О да, эти-то древесные жители Королю очень даже нравились. Здесь тоже можно было задержаться по пути в школу. А рядом с парком как раз и расположилась грязелечебница, куда старый Ранд возил шлам. Чуть дальше от грязелечебницы, по тротуару, — улица Толли, где превосходное заведеньице — кинотеатр. Хотя, конечно, когда все время показывают кино, которое детям до четырнадцати лет смотреть воспрещено, то плохо. Но даже сама перспектива прошмыгнуть внутрь, несмотря на все запреты, уже волнует непередаваемо. А больше на улице Толли и нет ничего интересного, всего лишь какой-то склад, на торце которого огромные буквы: Э. Т. К.
Дальше, за парком, дорога Короля в школу продолжалась по улице, названной в честь Главного города государства. Шагая по этой улице, он очень скоро Назывался в центре, где располагался магазин игрушек с занимательными витринами. Здесь можно было, конечно, таращиться на оловянных солдатиков и всякую всячину, но Король обычно себе этого не позволял, смысла нет: все равно его «солдатики» — столярные шурупы, смотри не смотри. Напротив же магазина игрушек, на перекрестке двух улиц, стоит высокий, на гранитном основании памятник воинам, павшим в войне за освобождение республики в тысяча девятьсот восемнадцатом году: бронзовая фигура солдата с саблей в руке. Красивый памятник. Король здесь часто стоял, пытаясь представить себя солдатом на войне с саблей наголо…
Памятника не стало?! Вместо него возникла клумба с цветами, то есть, когда было тепло, были цветы, а теперь, когда холодно, нет и цветов. Но почему же? Разве никто и не пал с саблей в руке?.. Королю объяснили, что бронзовый памятник поставлен потому, что солдаты сражались за свободу и умерли, а город Журавлей стал свободным. Теперь кто-то снял бронзового солдата, значит, ничего этого и не было? Странный он, этот мир взрослых.
Продолжая путь, минуя ратушу, он доходил до тюрьмы — очень даже интересное здание, со всех сторон закрытое, ниоткуда не заглянешь даже во двор. Окна в решетках, за ними редко увидишь даже полицейских. Но раз ничего не видно, надо повернуть на ту короткую улицу, которая и названа как-то очень уж неприятно: Школьная. Улица метров в пятьдесят, в конце ее — школа.
Сказать, что в школе уж совсем ничего не было интересного, — он не может. Уроки… Это неизбежность. И в дождь и в мороз. Уроки надо было отсиживать, вытерпеть; их надо было готовить дома — мука смертельная, когда Хелли Мартенс с тебя не спускает глаз, когда Алфред заставляет бесконечно решать одну и ту же арифметическую задачу, которая каждый раз, проклятая, выходит по-разному, а Алфред кричит и требует, чтобы Король опять решал все заново.
Дождь, мороз — судьба.
Когда же, ну когда же будет лето?!
Самые невыносимые условия существования помогают вынести неприметные радости, каковые человек в состоянии открыть для себя, если у него есть чувство красоты, воображение и если он любит жизнь. Она сидела за передней партой с Марви Березовой. Марви была худенькая девочка с тонким удлиненным лицом, по обе стороны прямого носика смотрели зоркие серые глаза, украшенные пушистыми ресницами… Марви была мила, но Эльна… У Короля нет слов, чтобы рассказать-описать Эльну. У Марви волосы ниспадали на худенькие плечи каштановым каскадом — красиво, конечно, невероятно, но у Эльны…
Ее темные волосы были, в сущности, обыкновенные, и носила она прическу, о которой даже не скажешь, что это такое. Лицо круглое, нежное, глаза синие, а фигурка слегка как бы полновата — одним словом, была эта Эльна вся из себя кругленькая, но… Король ничего не мог понять, кроме одного, — что эта Эльна ему нравится.
Школа была единственным местом, где он мог ее видеть. На переменках он старался находиться вблизи нее, совершенно случайно и с независимым видом. Эльна и Марви были неразлучны, на переменках они чинно гуляли по коридору, как и большинство, все те, которые старались быть прилежными и получать пять по поведению.
