Порой Викторита зябнет больше обычного, и ей хочется плакать, ужасно хочется плакать.

Донья Роса встает довольно рано, каждый день она ходит к семичасовой мессе.

В эту пору года донья Роса спит в теплой ночной сорочке, фланелевой теплой сорочке придуманного ею самой покроя.

На обратном пути из церкви донья Роса покупает себе несколько чурро [27] и входит в свое кафе через главный вход; кафе в эти часы похоже на пустынное кладбище — опрокинутые ножками кверху стулья громоздятся на столиках, кофеварка и рояль в чехлах.

Донья Роса выпивает рюмочку охена и садится завтракать. Завтракая, донья Роса размышляет о нынешних ненадежных временах, о войне, которую немцы — упаси Бог! — видимо, проигрывают, да о том, что официанты, шеф, вышибала, музыканты, даже шоферы такси со дня на день становятся все требовательней, все нахальней, все больше задирают нос.

Прихлебывая охен, донья Роса разговаривает сама с собой — тихонько шепчет какие-то не очень связные слова, первое, что приходит на ум:

— Здесь я распоряжаюсь, нравится вам это или нет! Захочу, выпью еще рюмочку, и никому я не обязана давать отчет. А если мне вздумается, швырну бутылку вот в это зеркало. Я этого не делаю, потому что не хочу. А захочу, так повешу на дверях замок и никому не дам ни единой чашечки кофе, даже самому Господу Богу. Здесь все мое, все моими трудами создано.

В эти ранние утренние часы донья Роса больше, чем когда-либо, чувствует себя хозяйкой своего кафе.

— Кафе — оно вроде кота, только что побольше. А я своему коту захочу — дам колбасы, а захочу — изобью его до смерти.

Дон Роберто Гонсалес рассчитал, что от дому до собрания депутатов идти пешком чуть больше получаса. Дон Роберто Гонсалес, кроме тех дней, когда чувствует себя очень усталым, ходит пешком во все концы. Прогуляешься — и ноги разомнешь, и сэкономишь по крайней мере одну песету двадцать сентимо в день, итого тридцать шесть песет в месяц, а в год почти девяносто дуро.

Дон Роберто Гонсалес завтракает чашкой суррогатного, но очень горячего кофе с молоком и съедает полбулки. Другую половину и кусок ламанчского сыра он берет с собой — это чтобы перекусить в полдень.

Дон Роберто Гонсалес не жалуется, есть люди, которым приходится хуже. В конце концов, здоровье у него неплохое, а это главное.

Мальчик, поющий фламенко, спит под мостом, по дороге на кладбище. Мальчик, поющий фламенко, живет в семье вроде бы цыганской, в семье, каждый член которой действует на свой страх и риск, с полной свободой и самостоятельностью.

Мальчик, поющий фламенко, мокнет, когда идет дождь, мерзнет, когда наступают холода, поджаривается на солнце в августе, укрываясь в скудной тени моста: таков древний закон Господа Синая.

У мальчика, поющего фламенко, одна нога немного кривая: как-то он упал с обрыва, нога сильно болела, некоторое время он хромал…

Пурита гладит Мартину лоб.

— У меня в сумочке есть дуро с мелочью. Хочешь, я попрошу чего-нибудь на завтрак?

Мартин, разнежившись, потерял стыд. Так со всеми бывает.

— Давай.

— Что ты хочешь? Возьмем кофе и несколько чурро?

Мартин посмеивается, ему очень не по себе.

— Нет, кофе и две булочки. Согласна?

— Я согласна на все, что ты захочешь.

Пурита целует Мартина. Мартин соскочил с кровати, обежал два раза комнату и снова лег.

— Поцелуй меня еще раз.

— Сколько захочешь.

Мартин, совершенно обнаглев, вытащил конверт с окурками и свернул сигарету. Пурита не посмела ему сказать ни слова. В глазах Мартина появился победоносный огонек.

— Иди попроси завтрак.

Пурита накинула платье на голое тело и вышла в коридорчик. Оставшись один, Мартин поднялся и посмотрел на себя в зеркало.

Донья Маргот с открытыми глазами спала сном праведных в морге на холодной мраморной доске одного из столов. Покойники в морге не похожи на мертвых людей, они похожи на зарезанных марионеток, на кукол, у которых оборвались ниточки.

Сеньорита Эльвира внезапно просыпается, но вставать не спешит. Сеньорита Эльвира любит понежиться в постели, хорошенько укрывшись, размышляя о своих делах или читая «Парижские тайны» и только изредка высовывая руку, чтобы удобней положить толстый засаленный обтрепанный том.

Утро мало-помалу надвигается, червем проползая по сердцам мужчин и женщин большого города, ласково стучась в только что раскрывшиеся глаза, в эти глаза, которым никогда не увидеть новых горизонтов, новых пейзажей, новых декораций…

Но утро, это вечно повторяющееся утро все же не отказывает себе в удовольствии позабавиться, изменяя облик города — этой могилы, этой ярмарки удачи, этого улья…

Боже, не дай нам умереть без исповеди!