А сейчас коснемся одной из самых странных загадок характера и мировоззрения Леонардо.

Он уже успел уехать из Флоренции в Милан, он уже успел в Милане создать бессмертные вещи, в том числе «Тайную вечерю», когда наступили трагические для Италии дни.

Началась война.

Иноземцы грабили и уничтожали города, не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Судьба любимого Леонардо Милана висела на волоске.

О чем же думал Леонардо в те трагические дни?

Да, да, тут мы касаемся одной из самых странных и страшных загадок его характера и мировосприятия. Он записал в те тревожные, судьбинные дни:

Создатель новых видов вооружения, которые в соответствии с уровнем техники его эпохи сопоставимы лишь с атомными бомбами, был занят тем, чтобы… заставить каплуна высиживать куриные яйца, дав ему корм, насыщенный вином.

Иные современные исследователи жизни Леонардо объясняют эту непостижимую запись тем, что в ней скрыта тайная метафора. Каплун — это сила, которая готова была уничтожить Милан. Куриные яйца — это вечная жизнь.

Но мне этот образ кажется весьма надуманным. Более вероятно, что Леонардо действительно волновала «данная реальность»: пьяный каплун, высиживающий куриные яйца.

Эта «модель» ничтожна и более чем неактуальна в сопоставлении с тотальными ситуациями современной ему действительности. Но при всей ничтожности это микрочастица вечно загадочного мира, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не переставал его волновать.

Этот микроэксперимент — в духе всех экспериментов Леонардо, пытающегося познать мир и изменить мир. В этом будто бы безразличии ко всему можно увидеть и острый интерес ко всему. В этом «индефферентизме» можно усмотреть и мудрость, мудрость человека, который, видя, что его большие мысли сегодня не нужны, пытается послужить человечеству маленькими мыслями.

Он жил в остросюжетное время и умел в это остросюжетное время решать и микрозагадки.

А постарев (об этом тоже рассказывает Вазари), Леонардо создал чудо-ящерицу.

Однажды садовник (это было уже в Риме) показал ему в кувшине зеленую ящерицу с голубой шеей. Леонардо попросил отыскать и вторую ящерицу, хотя бы и мертвую. Из двух ящериц, живой и мертвой, он создал фантастическое существо с крыльями, рогами и бородой. Ящерица была похожа на дракона. Держал он ее в коробке.

«Что там у тебя в коробке?» — спрашивали его.

Он поднимал крышку, и люди отшатывались в ужасе, как когда-то отшатнулся нотариус Пьеро да Винчи.

Когда сопоставляешь тот щит, который Леонардо перевоплотил во фрагмент ужасного фантастического мира, с ящерицей, которую он переделал в фантастическое существо, вызывающее страх и трепет у окружающих и веселье у него самого, кажется, что и первый, и второй — опыты юноши, лишь начинающего жить.

Но щит действительно забава юности, а ящерица — забава или утеха старости?

Старости? Нет.

Эту ящерицу «лепил» из живого материала тот же юноша.

Леонардо старел, не старея.

Порой думаешь, что он тратил себя на веселую и странную чепуху, но эти забавы — забавы гения — заключали в себе ту же страсть к познанию мира, к неведомым формам, заложенным в его недрах, что и великие опыты в науке и искусстве. Страстная любовь к новизне (а творчество — это рождение новизны) видна и в серьезном и в «несерьезном»: в его летательных аппаратах, в его анатомических штудиях, в его архитектурных замыслах, научных изысканиях-и в мальчишеских розыгрышах и чудачествах. Новизна и в искусственных крыльях, которые должны поднять человека к небу, новизна и в чудище на щите, новизна и в ящерице, ставшей диковинным инопланетным существом, новизна и в желании, чтобы пьяный каплун высиживал, что несвойственно ему, куриные яйца. Наверное, эти диковинные вещи надо рассматривать как живые метафоры его духовного мира, помогающие лучше понять вообще мир человека.

Многие современники не понимали его и даже осуждали. В их числе был, как это ни странно, и друг Рафаэля — Кастильоне, который обвинял Леонардо в том, что он губит «великое искусство». Но, обвиняя, Кастильоне невзначай высказал глубокую мысль — может быть, одну из самых верных и ключевых мыслей о Леонардо. Кастильоне объяснял «нелюбовь» Леонардо к живописи тем, что есть вещи, которые великий художник высказать в живописи не может. Трагедия Леонардо в том, что ему, гениальному живописцу, было мало живописи, он хотел созидать новые формы не в искусстве, а в самой жизни. (Через несколько веков это трагически повторилось в судьбе нашего Гоголя и заставило его кинуть в огонь рукопись второй части «Мертвых душ». Гоголю тоже было мало одной литературы…)

При всей своей гениальности живопись Леонардо все же не могла выразить его грандиозное понимание мира, его неутолимую жажду новизны, его фантастическое (для современной ему эпохи) видение действительности, поэтому, кажется мне, и рождались странные забавы.

Ему хотелось овладеть «последними тайнами» мира — тайнами бессмертия. Именно это и делает его бессмертным. Во всем, чем он занят, чувствуется желание победить разрушительную силу времени. Этого не понимали его меценаты, и в первую очередь — могущественный покровитель папа Лев X. Папа Лев X поручил ему написать фреску за алтарем церкви Сант-Онофрио.

Это было уже в Риме, куда потянулись все художники к папе, любящему искусство. Через несколько месяцев папа поинтересовался работой Леонардо. Ему ответили, что Леонардо расписывать фреску не начал, он перегоняет масла и особые травы для получения лака, который обеспечит фреске долговечность.

Лев X раздраженно заметил: «Человек, который думает о конце работы, даже не начав ее, никогда ничего не выполнит!»

Между тем в том, что Леонардо начал работу над фреской с конца, выразился весь его характер, не понятый нетерпеливым заказчиком. Эти масла и травы были для Леонардо отнюдь не забавой. (Для него вообще забав в нашем понимании не было.) Овладеть тайной вечной молодости, тайной вечной жизни было мечтой той эпохи, недаром увлеченной алхимией.

Алхимики искали «философский камень». Лак, который хотел создать Леонардо, и был для него «философским камнем».

«Философским камнем», который дарует фреске вечную молодость, вечную жизнь.

Все попытки охватить бытие Леонардо одной мыслью, единой системой бессильны. Поэтому, наверное, Поль Валери и назвал работу, посвященную ему, «Введение в систему Леонардо да Винчи». «Введение…» Нелегко отважиться на большее, чем введение, когда пишешь об этом человеке.

Две будто бы несущественные подробности — мысль о пьяном каплуне и забота о травах, делающих фреску долговечной, — открывают, по-моему, нечто важное в характере Леонардо.

А его фаустовское желание осушать болота? Фауст у Гёте, как мы помним, воскликнул: «Мгновение, повремени!»— то есть ощутил, что настал высший миг его жизни, насыщенный вечностью.

Работа по осушению болот — а ее Лев X поручил Леонардо, разочаровавшись в нем как в живописце, — доставляла ему величайшую радость. Обследуя вредоносные Понтийские болота, он вновь почувствовал себя в родной стихии, «водных дел мастером», как в те времена, когда осушал болота для Лодовико Моро. В Виндзорском собрании сохранилась великолепная карта Понтийских болот, составленная Леонардо.

Но через короткое время мирная римская жизнь оборвалась. Во Франции умер Людовик XII, и новый король — Франциск I собирался в поход на Ломбардию, чтобы вытеснить из Милана швейцарцев и сына Лодовико Моро. Леонардо выехал к войскам папы Льва X с Джулиано Медичи.

Он уже не вернулся в Рим.

Автор одного из самых тонких эссе о Леонардо да Винчи — Уолтер Патер пишет о нем, что он явился в мир с «секретной миссией». В чем же была эта «секретная миссия»? Писать картины? Строить летательные аппараты? Изучать анатомию? Изобретать новые военные орудия и мирные машины? Задумывать «идеальные» города? Осушать болота? Леонардо никому не открыл этого «секрета». Но по всей вероятности, он и сам ощущал себя человеком, выполняющим в мире некую «секретную миссию». Отсюда и все его большие и малые «секреты» и в записных книжках, и в жизни. Известно, что одно время он тайно занимался оккультными науками, алхимией, его называли магом. В ту эпоху увлечение натуральной магией было велико, несмотря на первые успехи естествознания. Но не это, конечно, было его «секретной миссией». Астрологией и алхимией занималось немало людей в его окружении. Это была мода.