– Скажи: а чужой, если он попадает на базу, на этой схеме как‑то отличается от своих? Только не говори, что не знаешь. Это тут должно быть известно каждому.

– Ну да, – проговорил он не очень охотно. – Тут и сейчас ловят кого‑то чужого, какую‑то даже бабу вроде бы. Она была уже схвачена, но тетка оказалась, похоже, с яйцами – слиняла, хотя и не по‑умному: вместо того чтобы, угнав капсулу, уйти в воду, она юркнула в Магистраль, откуда никуда не денешься, кроме ПЗБ, и там ее сцапают как миленькую. Не ту капсулу угнала, вот в чем дело. А там уже выслали встречного. Постараются, конечно, взять ее без драки: чтобы еще больше не нарушить работу Магистрали. Но, в крайнем случае, просто протаранят ее, проделают дырку – и наш продукт растворит красавицу, как кусочек сахара. Мы ведь не воду перегоняем с места на место…

Дама была не с яйцами, но, безусловно, с характером. Однако я не стал просвещать собеседника на этот счет, а сказал:

– Значит, так. Ты все прекрасно объяснил. А сейчас так же точно растолкуешь мне, каким способом ее можно оттуда вытащить. Вернуть сюда целой и сохранной. Только не рассказывай, что у капсулы, мол, нет заднего хода, что отсюда можно только запускать, а принимать нельзя, и все прочее.

– Наверное, плохо объяснил, – оператор даже позволил себе ухмыльнуться. – Раз уж ты не понял, что сделать ничего не сможешь. Не успеешь. У нас, видишь ли, есть группа внутренней безопасности…

– Это само собой, – согласился я. – А у тебя тут имеется способ заблокировать все входы и выходы из этого хозяйства. Нет‑нет, только не надо врать. Я точно знаю – есть. Будь любезен, включи блокировку. Пока я только прошу. Но если ты заупрямишься…

– Включу, – он пожал плечами. – Но они тебя возьмут – не так, так этак.

– Как сказать, – не согласился я. – Даже если они ворвутся сюда, стрелять не станут. Не потому, что побоятся тебя угробить, это они уж как‑нибудь переживут, но чтобы не расколошматить вот эту твою кухню. Два‑три импульса попадут в пульт – и стоп, машина. Но только меня им не увидеть. Как и ты сейчас не видишь.

Произнося это, я уже действовал. Продолжая держать дистант на изготовку, левой рукой поставил оперкейс на свободный от причиндалов край пульта, извлек из чемоданчика наручники, скомандовал:

– Руки за спину! Ну?

Он повиновался, и я защелкнул браслеты, обмотав цепочку одним витком вокруг подлокотника. Оператор сказал:

– Идешь на самоубийство? Твое дело.

Я невольно похвалил его за выдержку – мысленно, конечно. Вслух же поспешил разочаровать его:

– Не дождешься.

Теперь можно стало сунуть дистант в кобуру унискафа, поболтать рукой в воздухе, расслабляя ее. Потом я извлек из кейса предмет, который до сих пор мне ни разу не пришлось пускать в ход, так что я уже стал считать его бесполезным грузом: небольшую, но весьма выразительную адскую машинку двойного действия – с таймером и радиозапалом. Поместил ее на свободное местечко под главным иконостасом приборов, контролирующих, как я уже понял раньше, наблюдая за ними, ход транспортировки в Магистрали. И сказал – на случай, если мой пленник чего‑то еще не понял:

– Разнесет все вдребезги – и пульт, и тебя. Проверял много раз. Так что в любом случае уцелеть тебе или нет – зависит от меня, а не от ваших ребят там, за дверьми. Вывод сделал? Или надо тебе помочь?

Он внимательно следил за тем, как мина, словно сама собой, перемещалась над пультом. Потом ответил – и впервые в его голосе прозвучали нотки раздражения:

– Да чего ты, в конце концов, хочешь, не пойму.

– Любви, – ответил я, – никак не менее.

– Вряд ли получится. Я нормально ориентирован.

– Иди ты! – удивился я. – Вот уж не сказал бы…

Кажется, мне удалось в конце концов расшатать фундамент его невозмутимости. Он был, видно, из тех людей, что согласны скорее умереть достойно, чем жить в качестве объекта насмешек или хотя бы иронии. Я плеснул на раскаляющиеся камни еще ковшик:

– Ох, извини, я не сразу понял. Ты же импотент, я вспомнил – на такую работу других не ставят. Верно?

– Дерьмо ты, – пробормотал он и даже попытался высвободить руки – так ему хотелось въехать мне в челюсть, даже не заботясь о последствиях. Он разозлился до того, что перестал на какие‑то секунды думать о защите; только это мне и было нужно. Наконец‑то я смог войти в его сознание так же легко, как входит инструмент хирурга в обнаженную кору мозга. Остальное было уже, как говорится, делом техники, которой я владел издавна. Тем более что, как оказалось, у него только и было что защита – никаких средств активного противодействия.

– Спокойно, Эрик, – сказал я ему, чтобы окончательно укорениться в его сознании; имя при этом играет серьезную роль. – Вот теперь можем начать работу. Ты чувствуешь себя прекрасно. Ты настроен очень мирно. Все хорошо. Я твой друг, а ты – мой. Вместе мы сделаем очень хорошее дело: спасем человека. Ты ведь хочешь спасти человека, Эрик? Хорошего человека, очень хорошего.

– Я… хочу. – Кажется, сказать это стоило ему немалых усилий: в его сознании все еще шла борьба. Надежнее, конечно, было бы воздействовать на его подсознание, но время уходило, и заниматься этим уже некогда. – Хочу спасти хорошего чело‑века.

– Молодец. Я в тебе и не сомневался. Ты мастер своего дела. Поэтому скажи: что мы сейчас должны и можем сделать, чтобы спасти человека, который находится в угнанной капсуле в Магистрали? Как только скажешь – я поверю тебе окончательно и сниму наручники – они, наверное, тебе уже надо‑ели?

– Очень, – согласился он. – Очень надоели.

– Ты сказал правду. Чистую правду. Говори и дальше только правду. Только то, что знаешь. В чем уверен. И все будет очень хорошо. Я тоже говорю тебе правду. Одну только правду. Итак? Что нам нужно сделать?

Сделав два шага в сторону, я встал так, чтобы видеть его лицо. Сейчас нельзя было отрывать от него взгляд: какое‑то подсознательное сопротивление в нем еще ощущалось. Оператор несколько секунд сидел молча, словно соображая. Наконец губы его шевельнулись:

– Надо переговорить.

– Ты кого имеешь в виду?

– Генерал‑максимата. Команды идут от него.

– Вызови его. Что ты хочешь сказать ему?

– Чтобы нам… мне позволили нарушить технологию. Направление потока и напор. Иначе мы не сможем спасти хорошего человека.

– Ты думаешь, он согласится?

– Если убедить его, что мы не станем наносить никакого вреда процессу. Что нам нужен только тот человек.

– Это правда, Эрик. Нам нужен только тот человек. Хорошо. Вызывай его. И говори ему только правду. Что бы он ни спросил. А если понадобится – я подскажу тебе нужные слова. Но только если понадобится. На самом деле ты и сам все отлично знаешь.

– Я знаю, – на сей раз он смог наконец беспрепятственно кивнуть, и это, кажется, успокоило его больше, чем все мои убеждения. Во всяком случае, рука его, когда он вытянул ее, чтобы включить связь, нимало не дрожала. – Дежурный оператор вызывает генерал‑максимата. Срочное сообщение…

Ответ последовал так быстро, как будто начальство давно уже ожидало этой связи.

«Оператор, здесь центральный пост. Генерал‑максимат. Слушаю вас».

– Максимат, разрешите доложить. Управление процессом захвачено под угрозой оружия неизвестным мне невидимым человеком. Не с базы. Он разрешил мне обратиться к вам, чтобы передать условия, на которых он согласится не причинять ни производству, ни чему‑либо другому на базе ни малейшего вреда. В противном случае угрожает взорвать главный пульт. Он установил взрывное устройство. Хотите ли говорить непосредственно с ним?..

Я, пока он говорил, внимательно просматривал его сознание третьим глазом. И оно мне не нравилось. Сознание медленно затухало. Медленно, но неотвратимо. И это начало уже проявляться в его речи:

– Гене… максимат, я не су… не лу… слушаю… не слышу вас…

Но высокий начальник молчал. Оператор выходил из‑под моего контроля самым простым образом: он засыпал. И я успел уже понять почему. Они начинают атаку. Я, собственно, ожидал, что они предпримут этот шаг еще раньше. И был готов. Включил фильтры унискафа. И сразу же в шлеме зажегся индикатор, подтверждающий все возрастающее наличие в воздухе постороннего вещества. Газ. Может быть, усыпляющий, а может, и что‑нибудь похуже. Они все‑таки пошли на риск оставить процесс без контроля и управления. Надеются, вероятно, что это – на считаные минуты. Ну, господа. Наивность порой бывает хуже прямой угрозы!