Дзот замолчал, а наши солдаты, сделав рывок, вышли на берег Северского Донца...

Со своего наблюдательного пункта я вдруг заметил, что на участке 610-го полка, закрепившегося в кварталах предместья, стали загораться дома. Связался с майором Погодаевым, спросил, в чем дело. Оказалось, что фашисты оставили в домах зажигательные мины. Они и вызвали многочисленные пожары.

Прежде чем приступить к решающему штурму, мы досконально изучили карту района предстоящих боевых действий. Составили планы форсирования реки, закрепили за полками и батальонами улицы города, а за подразделениями целые кварталы.

День и ночь на передовой, у самой кромки реки, дежурили снайперы, получившие задание выявлять и обезвреживать огневые точки противника.

— Товарищ полковник, — услышал я снова в телефонной трубке голос Погодаева. — Мои снайперы докладывали, что на противоположной стороне местные жители [61] берут из реки воду. Я не возражал против этого. А сейчас там что-то изменилось. Во-первых, женщины почему-то стали спускаться к воде как-то крадучись, а во-вторых, снайперы разглядели в оптический прицел их лица. Никакие это не женщины, а настоящие мужики, причем небритые и бородатые... Полагаю, их надо уничтожить.

— Совершенно верно. Действуйте, майор...

В 3-ю гвардейскую армию помимо дивизий в этот период входило много отдельных воинских частей. Управлять ими было весьма сложно. Поэтому на левом фланге армии три дивизии были сведены в оперативную группу, которую возглавил генерал-майор Дмитрий Петрович Монахов.

7 февраля мы по его приказу сдали свой участок обороны 233-й стрелковой и 54-й гвардейской стрелковой дивизиям и получили новую задачу. Нам предстояло по самому берегу Северского Донца, примерно в километре от переднего края противника, скрытно продвинуться дальше на запад, к станице Гундоровка.

— Ну вот... А ты готовился штурмовать город... — словно продолжая недавний разговор, сказал Беспалько Погодаеву.

Весь день мы готовились к ночному маршу. Чтобы соблюсти скрытность передвижения, колеса повозок обернули соломой и тряпками, солдаты плотно закрепили котелки, было строжайше запрещено курить и разговаривать, команды разрешалось подавать только шепотом...

Командир роты 592-го полка старший лейтенант Василий Шумовский, в характере которого удивительно сочетались мальчишеское ухарство и хладнокровие бывалого воина, проходя мимо обоза, вдруг сказал:

— А ну-ка, братцы-обозники, быстро организовать еще тряпок, да с длинными концами. Сейчас с вашими конями в жмурки играть будем...

Кое-кто засмеялся.

— Это — приказ, — сердито повторил Шумовский. — Выполняйте.

Когда тряпки были принесены, старший лейтенант снова скомандовал:

— Делай, как я, — и стал завязывать глаза лошадям.

— Зачем это, товарищ командир? [62]

— А затем, друзья... Разве вы не знаете, как светятся, в ночи глаза животных?

— Конечно, знаем, — раздалось в ответ.

— А немцы всего в километре... Посмотрят в бинокль — что за чудо? — и дадут огонька...

Через несколько минут всем лошадям были аккуратно завязаны глаза...

Ночной марш удался. К утру 9 февраля дивизия, не замеченная противником, перешла в район станицы Гундоровка, где против пехотной дивизии немцев, занявшей заранее подготовленный рубеж, уже действовали на сильно пересеченной местности два советских стрелковых соединения.

В тот же день наш 592-й полк начал энергичное наступление с юго-восточной окраины Подгорной на юг, в направлении хутора Беленький, и овладел высотой в двух километрах севернее хутора. Левее 610-й полк медленно продвигался правым флангом к восточной окраине хутора Беленький, а левым — держал связь с 619-м полком, оборонявшимся на широком фронте от села Поповка до хутора Нижне-Вишневский.

Несмотря на массированный огонь противника, полки к 16 часам овладели южными скатами высоты 115,5 и западной окраиной Поповки и, таким образом, выполнили поставленную мной задачу.

Утром 10 февраля наше наступление возобновилось. К середине дня 592-й полк подошел к гребню ската, за которым лежал хутор Беленький, и стал накапливаться для атаки. Но гитлеровцы упредили наших. После неожиданного и сильного артиллерийского налета около двух батальонов немецких пехотинцев в белых маскировочных куртках вынырнули из лощины, тянувшейся почти параллельно нашему фронту, быстро развернулись на гребне и с громкими криками ринулись в контратаку.

Наши бойцы, находившиеся за выпуклостью ската, заметили врага только тогда, когда он оказался в каких-нибудь ста метрах, и, отстреливаясь, стали поспешно отходить.

Мы наблюдали контратаку противника с НП, расположенного на расстоянии около полутора километров. Чтобы выручить пехоту, надо было немедленно открыть артиллерийский огонь. И я приказал сделать это, но... артиллеристы [63] запоздали, запоздали всего на две-три минуты!

Я приказал открыть пулеметный огонь с флангов, и вражеская цепь залегла. Но через несколько минут немецкие солдаты вновь поднялись и пошли вперед.

— Товарищ командир, фашисты обходят нас, — докладывали командиру роты Василию Шумовскому.

— Не они обходят, а мы оказываемся у них в тылу, — отвечал старший лейтенант. — А у кого в такой ситуации более выгодная позиция? У нас...

Спокойствие ротного мгновенно передалось солдатам. Выждав, когда фашистская цепь, преследуя наши отходящие роты, обнажит свой фланг, Шумовский приказал открыть огонь.

Немцы залегли.

— Ну вот и хорошо. Пусть немного отдохнут, — сказал ротный.

В цепи бойцов засмеялись: солдаты любили своего командира, охотно отвечали на его шутки.

Однако через несколько минут бойцам Шумовского стало не до шуток: на них бросились фашисты. Отражая контратаку, тотчас заработал пулемет и тут же замолк: убило пулеметчика. Старший лейтенант в два прыжка оказался у пулемета. «Давайте продолжим разговор!» — кричал он, короткими очередями расстреливая наступающих.

Контратака врага захлебнулась.

Но вскоре немцы открыли яростный минометный огонь по расположению роты Шумовского: она мешала им продвинуться, чтобы атаковать фронт еще не успевшей закрепиться дивизии.

Рота В. А. Шумовского укрылась в окопах и блиндажах захваченного немецкого опорного пункта...

Прямым попаданием мины были пробиты деревянные накаты, земля и балки обрушились. Ротного сильно оглушило, ранило нескольких бойцов.

— Будто не для себя строили, — выбираясь из-под обломков, ворчал Шумовский. — Не могли получше сделать блиндаж.

...А немцы поднялись в новую контратаку. И снова были отбиты. В третий раз штурмовали они поредевшие боевые порядки роты и все откатывались назад. Вокруг опорного пункта не осталось даже снега — его разнесло [64] в стороны разрывами снарядов и мин. Казалось, что горстка бойцов не сможет устоять против такого огня... Командир 592-го полка Иван Данилович Аржанцев покрутил ручку полевого телефона, соединявшего его НП с ротой Шумовского. Покрутил машинально, ни на что не рассчитывая: связь с ротой была потеряна еще во время первой контратаки врага. И вдруг услышал голос Шумовского.

— Как дела? — спросил обрадованный Аржанцев.

— Неплохо! Как видите, даем врагам жару.

— А я звонил несколько раз — связи не было...

— Была, — возразил комроты. — Только руки у меня в тот момент были заняты пулеметом.

— Что делаете сейчас?

— Готовимся отбить очередной натиск и слушаем песню.

— Песню? — переспросил Аржанцев.

— Да, товарищ подполковник. Санинструктор Аня Олейник вынесла с поля боя тринадцать солдат и всех уже перевязала. А теперь по их просьбе поет задушевные украинские песни...

За этот бой Василий Шумовский первым в дивизии был награжден орденом Александра Невского. Получили награды и его подчиненные, в том числе и санинструктор Анна Олейник.

Ночью, когда рота соединилась с боевыми порядками своего полка, Аня подошла к замполиту и подала ему заявление:

— Хочу в следующий бой идти коммунисткой.