- Идём с нами, Римм, - сказал актор, и голос его прозвучал непривычно мягко.
- Куда?
- Идём с нами. На церемонию Невозврата.
Коммандеры окружили Римма, не оставляя выбора, и он послушно, вместе со всеми, ступил в распахнувшиеся врата. За ними, укрытая серым небом, лежала плоская равнина. Ветер бросал в лицо капли влаги, под ногами пружинил ковёр невысокой, густой. Пахло дождём, но дождь не начинался: только срывались и срывались откуда-то сверху одинокие капли.
Они неспешно направились к редкой группе деревьев - больших, раскидистых, далеко отстоящих одно от другого. Римм узнал пару каштанов и огромный, величественный дуб в центре - такой большой, что под его кроной легко могла бы спрятаться целая сотня людей.
В этот момент с небес обрушилась музыка. Прогремела водопадом вступления и потекла свободной волной, унося с собой, заставляя кружиться голову.
Актор улыбнулся, наблюдая за экзекутором.
- Слушаешь? Это Чайковский. Концерт для фортепиано с оркестром номер один.
- Странная музыка.
- Ещё бы. Она написана больше тысячи лет назад, на Ауре такого не создавалось. Очень примитивная - я слышу звучание каждого инструмента - но живая, экзекутор. Живая. Не только звучание инструментов - прикосновение пальцев к струнам и клавишам, иногда кажется, что даже дыхание музыкантов... Созданная человеком для человеков.
Он прервался и замолчал, а следом, рассеявшись над равниной, угасла и музыка. Ей на смену пришли другие звуки - сперва тихие и неясные, но по мере приближения к деревьям - всё более громкие и отчётливые.
Шестеро шли мимо высоких каштанов, а со всех сторон неслись голоса. Женские, мужские и детские, молодые и старческие, нежные и грубые, уверенные и встревоженные, плачущие, чеканные, переходящие на крик - тысячи голосов, ожившие слова давно забытых наречий. Некоторые Римм разбирал, большинство - оставались неведомы. Кто-то радовался техническому изобретению, неизвестная женщина тревожилась о военном кризисе, ровным голосом зачитывались совершенно непонятные сводки, совсем ещё кроха признавалась маме в любви...
Затем в многоголосицу вплёлся гул. По мере того, как процессия приближалась к большому дубу, он усиливался, разрывался на треск стрельбы и тяжкое уханье взрывов, лязг металла, грохот и надсадный вой - не то сирен, не то каких-то машин. Что-то шипело, ревело, кричало болью, страданием и угрозой - настолько сильно, что идти дальше становилось по-настоящему страшно, казалось, будто незримый ужас вот-вот станет явью, ворвётся в реальность и затопит её хаосом разрушения.
Когда накал пугающего концерта стал совершенно невыносим, всё разом оборвалось. Римм посмотрел вверх и понял, что они ступили под ветви дуба, словно защитившие путников от угрозы. Наступившая тишина нарушалась лишь дыханием ветра.
Под неохватным морщинистым стволом расположился маленький обелиск. Непроглядно-чёрная призма, в глубине которой вращалась бело-голубая планета. Узор облаков едва прикрывал знакомые очертания континентов: никогда не виданных своими глазами, но всё равно узнаваемых - с замиранием сердца, с неуместной, странной тоской. Планета звалась Земля.
Не говоря ни слова, члены ЭПГ выстроились полукругом, и Римм, интуитивно понимая, что нужно делать, занял место с края построения, в фокусе которого стояла чёрная призма. Дуб-исполин шелестел так и не опавшими листьями, тишина разрасталась, раскрывала объятия, унося экзекутора в неведомые дали, незнакомые, но почему-то родные.
- Пойте песню о злых ветрах... - неожиданно произнёс актор, странным образом вплетая слова в молчание.
- О том, как шторм залил небеса тьмой, - продолжила Кинан.
- О тех, кто встретил его огнём, - добавил Игнис.
- О доме, которого больше нет, - прошептал Тайо.
- Но любая ночь подойдёт к концу, - неожиданно звонко выкрикнула Гвин, и слово снова взял социокоммандер:
- И любая тьма порождает свет.
- Память станет росой и прорастёт всходами.
- Спираль сделает новый виток.
- Но уже никогда мы не вернёмся в потерянный дом, - завершил актор начатую им же молитву.
- Мы помним! - воскликнули они хором, поразив Римма глубиной вложенных в эти слова чувств. По щеке скатилась непрошенная слеза. Чужие эмоции и чужая память давили на него, навязывая сознанию смутные образы и тени не испытанных никогда эмоций, заставляя переживать то, чему и названия нельзя было отыскать. Его окунули в другую жизнь, о которой он не знал почти ничего, да и знать не мог: окунули, не спросив, умеет ли экзекутор плавать, справится ли, выдержит... В него верили.
- Вот и всё, - шепнули ему на ухо. - Теперь идём.
- Последний парк ты всё-таки увидел, - прозвенел за спиной голос биокоммандера. - Парк Памяти, и радости в ней нет.
***
Кабинет его заинтересовал, но и только. Римм уже устал удивляться, устал от попыток осмыслить происходящее и теперь просто плыл по течению, благо, большего никто и не требовал.
Большие арочные окна, тяжеловесная, массивная мебель из полированной древесины, кожи и мрамора, камин - настоящий камин! - на полке которого царственно покоились огромные механические часы, пушистый чёрный ковёр, белые статуи по углам, и множество полок - заставленных книгами, моделями старинной техники, фигурками и совсем уж непонятными штуками, о назначении которых оставалось только гадать. Он вертел головой, утопая в огромном кресле, и ждал, что будет дальше - без особого волнения, даже с любопытством. Уютное кресло коварно предлагало уснуть, и в какой-то момент Римм поддался на уговоры, провалившись в сумбурные сновидения.
Разбудил его громкий смех.
- Наконец кто-то использовал это место по назначению! Виндик, он нагло дрыхнет!
- Неудивительно. Чего возмущаешься?
- Но я тоже хочу!
- Тебе по статусу не положено.
Римм открыл глаза, не чувствуя никакого стыда за своё поведение. В конце-концов, это его таскали по всей Ауре без всяких объяснений - так что теперь...
Перед ним стояли актор и астрокоммандер. Оба - улыбающиеся, оба - уже без мундиров. Актор - в просторном чёрном плаще, астрокоммандер - в чёрной футболке и голубых брюках. Грива волос перехвачена алой лентой.
- Как самочувствие?
- Нормально, - осторожно ответил Римм, припоминая свой последний и единственный разговор с актором. Воспоминания заставили насторожиться и сесть прямее.
- По-моему, он тебя боится, - брякнула Кинан, нимало не заботясь о том, чтобы её слова прозвучали вежливо. - Ты боишься Виндика, Римм?
- Не то, чтобы, - начал он, пытаясь как-то уйти от прямого ответа, потом махнул рукой и сказал, что думал: - Прошу прощения, но ваше общество - я имею в виду всех коммандеров - выворачивает мой мозг наизнанку. Вы странные.
- Слышала, Кинан? Мы странные.
- Ничего. Скоро привыкнет.
- Привыкну?..
- Ага. Мы не зря позвали тебя на церемонию - хотели, чтобы ты нас немного понял.
Прибежали два морфа - танки на ножках, оснащённые манипуляторами - и принялись сервировать чайный столик. Появились подозрительно знакомая бутылка, мороженое, горка разноцветных конфет и утопающие в креме бисквиты.
- Я не уверен, что особенно много понял. Это ведь было прощание с Землёй? Что-то вроде традиции?
- Да, - быстро сказал Виндик. - Именно прощание.
Актор, похоже, хотел сказать что-то ещё, но остановился и в разговоре повисла пауза. Римм отломил кусочек мороженого и аккуратно поднёс серебряную ложку ко рту. Разжевал. Застыл. Вкусовые рецепторы не сразу донесли до мозга информацию о том, что за угощение им досталось, и когда нервный сигнал всё же прошёл, сдерживать физиологическую реакцию было поздно. Согнувшись пополам, он отплёвывался, не думая ни о своём виде, ни о приличиях. Отвратительный, чудовищно приторный вкус, перевитый, как букет лентами, ванильно-клубничным оглушающим ароматом, въелся в гортань и облепил язык, вызывая рвотные спазмы.
