С его разрешения она, покопавшись в его библиотеке, выбрала себе для чтения несколько книг. Дмитрий был несколько озадачен, когда выяснилось, что она забрала к себе в комнату все его фолианты из серии «школа выживания» и несколько книг по боевым искусствам, в том числе каталог холодного оружия. Да, интересы у этой девушки были весьма странными, не сказать больше. Причем читала она их от корки до корки, как хороший детектив, и даже делала пометки на полях, из которых, увы, ничего нельзя было понять.
Пару раз он напивался вдрызг. Отмечал удачные заказы. Приглашать в гости кого-либо не было никакого желания, и он пил один. Кажется, даже предлагал выпить Марине, но она неизменно вежливо отказывалась. А потом с утра отпаивала его холодной минералкой и горячим чаем, готовила легкий суп и вливала в его протравленное водкой нутро. И ни слова осуждения или неодобрения. Хорошо, что она молчала. Иначе бы он мог наговорить ей кучу обидных слов, особенно спьяну. И дело даже не в ней как таковой, просто он действительно не контролировал себя в эти моменты. Все, что сидело глубоко внутри, могло вдруг разом вырваться наружу и находящаяся рядом женщина, имевшая глупость (или смелость) что-то возразить ему, узнавала о себе много «интересных» вещей. Как правило, этого хватало, чтобы эта женщина никогда больше не появлялась в его жизни. Как говорила в свое время жена, он был в эти минуты столь же низок и противен, насколько хорош и добр в обычной, трезвой жизни. Словно он состоял из двух половинок-близнецов, только одна из них была раскрашена в белый, а другая в черный свет. И друг без друга они существовать не могли. Кодирование это показало.
Про себя он уже подумывал о том, как вытащит Марину в поход. Сначала куда-нибудь на слет, дня на два-три. Чтобы привыкла и освоилась. Пообщалась с людьми, а то, кажется, у нее с этим пока проблемы. Она немножко нелюдима, замкнута, на его взгляд. А потом, если не запищит, он возьмет ее на что-нибудь серьезное. Вон, в Саянах давно не был. Да и на водный маршрут можно упасть, какой-нибудь матрасный, семейный. Время походов по пятой-шестой категории сложности давно уже в прошлом. Рисковать только для того, чтобы доказать себе что-то, уже не имеет никакого смысла. Он и так знает о себе все, что хочет. Лучше спокойно полюбоваться красотами природы, да всласть полакомиться ее дарами.
К этой девочке у него было странное, двоякое отношение. С одной стороны, она была ему словно дочь или младшая сестренка. Несмышленыш, трогательный и наивный, которого надо опекать и защищать от невзгод. Да и старше он ее почти вдвое, это не шутка. С другой стороны, особенно по мере того, как она возвращалась к жизни, образно говоря, превращаясь из гадкого утенка, каким он ее увидел впервые, в прекрасного лебедя, в его жилах начинала «играть кровь коня троянского». Он все еще был мужчиной в расцвете лет, а она — очаровательной юной женщиной, даже не осознающей до конца всей своей прелести. Этакой «спящей красавицей». Но преступить через те доверительные отношения, которые сложились между ними, Дмитрий не мог. Он не хотел неосторожным словом или намеком спугнуть ее или как-то обидеть. Мариша этого не заслуживала. Она верила ему, и он не хотел ее в этом разочаровывать. Единственное, о чем он молил Бога, так это о том, чтобы она не попалась ему под руку, когда он будет пьян. Тогда все его инстинкты могли легко одержать верх над разумом, и том, что могло бы произойти, было даже страшно подумать.
Между тем, до времени «Х», свадьбы Иры и Валеры, осталась всего неделя. Дмитрий перебирал струны гитары, вспоминая старые походные песни, когда к нему вошла Марина и протянула длинные парикмахерские ножницы.
— Ты что, намекаешь, что я здорово зарос?
— Нет, постриги меня.
— Концы подровнять? Секутся что ли?
— Нет, сделай мне другую прическу, что-то типа каре. Чтобы покороче.
— Не понял. У тебя же роскошные волосы, зачем их портить?
— Так надо. Сделай, пожалуйста, как я прошу.
— Если хочешь поиздеваться над собой, то иди в парикмахерскую. Думаю, там тебе скажут то же самое, что и я только что сказал. Не каждая женщина может гордиться такой шевелюрой. А подстрижешься, и будешь, как все. Обычной и неинтересной. Потеряешь индивидуальность.
— Ты будешь помогать?
— Я же сказал — нет.
— Ладно, тогда я сама. — И Марина легко отхватила себе первую прядь волос практически под затылком. На глазах изумленного Дмитрия на пол полетела еще одна прядь, потом еще одна…
— Ты что, сбрендила?
— Ты же отказался мне помочь, вот и приходится делать все самой.
— Ой, горе мне с тобой, чучело. Ну что ты с собой натворила! Ладно, иди, садись перед трюмо, достригу я тебя, а то окончательно себя изуродуешь.
— Спасибо, Дима.
— Было бы за что. Тьфу, черт, ну надо же было такое придумать!
После того, как Дмитрий изобразил на голове Марины просимое ею каре, она чмокнула его в щеку, убрала за собой отстриженные пряди и заперлась в ванной. Через полтора часа, выпорхнув оттуда с полотенцем на голове, повязанным на манер восточного тюрбана, она прошмыгнула к себе в комнату. Раздалось гудение фена, и еще минут через пятнадцать Марина появилась перед Дмитрием с новой прической и в сшитом ею костюме, состоящем из безрукавки с воротником-«американкой» и брюк в обтяжку, несколько расширяющихся книзу и разрезанных по боку до середины икры.
— О Боже! Чучело огородное! Ну что ты с собой сделала! Ладно еще стрижка, но на хрена ты в брюнетку перекрасилась? Была очаровательной пепельной блондинкой, а теперь выглядишь просто отвратно. Тьфу, и я в этом участвовал! Знал бы, что ты задумала, ни за что не стал бы помогать. Крокодилица, а не женщина!
— А что, тебе совсем не нравится?
— Совсем. То есть совершенно.
— Почему? Я же все сделала правильно. И волосы равномерно прокрасились. Я специально проверяла.
— Ты сейчас выглядишь, как клоун с париком на голове. Первое, что бросается в глаза, так это то, что ты — не брюнетка. И это не твой цвет. Он не гармонирует с тобой.
— А что же делать? Я должна быть брюнеткой, но такой, чтобы на мне не останавливались взгляды из-за того, что я клоун с париком, как ты говоришь.
— Ох, горе мне с тобой, горе. Иди сюда, да захвати свою косметичку. Так, что у тебя в ней имеет место быть? Тьфу, черт, ничего того, что надо, нет. Придется порыться в своих запасах.
— А откуда у тебя запасы косметики? Или ты по вечерам любишь одевать женское платье, красить глаза и идешь гулять на Тверскую?
— Типун тебе на язык. Свою гетеросексуальную ориентацию я не пропью ни при каком условии. В мире еще столько водки не произвели, сколько мне для этого придется выжрать. А косметика осталась от, хм, прежних подружек. Скажем так. Одна помаду забыла, другая пудреницу. Выбрасывать как-то не с руки было, вот я все и побросал в ящик.
— А что ты ищешь?
— Так, это не то, это совсем не то. Все, нашел! Карандаш для бровей.
— Но я же не крашу брови! И глаза не подвожу!
— А теперь будешь. Придется. Или хочешь быть клоуном?
— Не хочу. А зачем мне краситься?
— Чтобы не было такого контраста между твоими белесыми блондинистыми бровями и жгуче-черными волосами. Кстати, глаза тоже придется перекрасить. И никакой коричневой туши на ресницах, только черная. О Боже, видел бы меня кто-нибудь со стороны: объясняю, как правильно накладывать макияж женщине, которая умудрилась дожить до двадцати и не научилась элементарным основам искусства гримирования!
— Ну не кричи, я же действительно этого не знала.
— Только не говори, что мама запрещала тебе краситься и выбрасывала в помойное ведро все яркие помады и тени.
— Ну, ты практически угадал. Мама отдавала всю мою косметику младшей сестре. Да не смотри на меня такими дикими глазами, шучу я! Шуток уже не понимаешь?
— С тобой, дорогая, без стакана не разберешься, когда ты шутишь, а когда серьезно. Ладно, поняла, что делать? Аккуратно подводишь брови по их естественным контурам, красишь ресницы, нижние тоже. Тени попробуй какие-нибудь натуральные: от бежевых до шоколадных. А с помадой придется поэкспериментировать. Я пока не представляю, что тебе лучше подойдет к этому наряду. Наверное, что-то цвета черного кофе. Правда, визуально это тебе добавит лет пять-семь, но из песни слова не выкинешь.
