Парень тот сильно на нее обозлился, и стал по деревне слухи распускать. Мол, увечная она, и по женской части у нее не все в порядке. Ну, кто хотел — уши развешивал и верил. А кто своим умом жил, тот смекал, что к чему, но молчал.

И тут у тогдашнего председателя колхоза жена в родах померла. И младенчик не выжил. Ну, председатель — мужик справный. Фронтовик, вся грудь в орденах. Да и не стар еще нисколько. Вот и решила Прасковья, что женит его на себе. А что: как ни крути, а председатель самый уважаемый человек. И без хлеба с мясом семью свою не оставит. Завидная партия со всех сторон.

Но мужик тоже не прост оказался. Думала Прасковья, что она его как теленка захомутает, как ерша на приманку — тело свое молодое — возьмет. Только вышло все иначе. Прасковья-то о себе много лишнего думала. Мужики ее своим вниманием испортили, вот она и решила, что вся из себя такая необыкновенная, что как только председателю отдастся, он мигом про всех остальных баб забудет. Не вышло. Председатель ее принял, в постель положить не побрезговал, но и замуж не позвал. К тому времени, другая у него на примете уже была.

Тут Прасковья и поняла, какую ошибку допустила, только обратно ничего не вернешь. Последнего сокровища своего — и того лишилась. Как узнают в деревне, что она больше не девка, дегтем двери измажут. Особенно все те, кому она в ласке отказывала. И на мечте о муже, даже самом плохоньком, кривом и убогом, можно будет крест поставить. Так ей думалось.

А тут председатель в открытую под ручку с Анфиской ходить стал. Девка на год ее младше, а на лицо и характер — полная противоположность. У Прасковьи волосы цвета воронова крыла, у Анфиски — спелой пшеницы. Угрюмую и нелюдимую Прасковью люди терпят, к Анфисе тянутся. Порхает щебетунья такая, счастья своего не скрывает.

А чего бы ей не порхать, — думалось Прасковье. — Чай, мамка с отцом живы, жратва на столе есть, нарядов — целый сундук. Вот только несправедливо это: кому все, а кому шиш с маслом. Женится на ней председатель, и последняя надежда Прасковьи на хорошую жизнь пропадет. Неправильно это.

Стала Прасковья свою соперницу изводить. То на улице подкараулит и гадостей наговорит, то подкрадется и платье, на веревке сохнущее, коровьим дерьмом измажет. Анфиса председателю и пожаловалась: так, мол, и так. Проходу не дает, настроение портит.

Председатель решил с Прасковьей поговорить. Пришел к ней как-то вечером и попытался урезонить. Мол, прекрати моей девке гадости делать, а то хуже будет. А она ему в глаза смеется: это куда ж хуже-то? Беднее ее в деревне и не найти никого, не жизнь, а помойка. Лучше пусть председатель Анфиску в покое оставит, а то неровен час…

Ну, мужик таких угроз в свой адрес да от какой-то пигалицы стерпеть не мог. Ушел он от Прасковьи, а наутро вся деревня узнала, что она у него в койке побывала, вот поэтому и бесится теперь, а на Анфисе злобу срывает от ревности.

Тут-то Прасковья поняла, что не надо ей было зверя дразнить, самому председателю условия ставить. Ой, как несладко ей пришлось. Что бабы, что мужики ее каждый день усмешками, да издевками до слез доводили. Только не видели они тех слез. Прасковья не на улице — в хибарке своей волю чувствам давала. Гордая была — страсть.

А у председателя с Анфиской меж тем дело к свадьбе катится. И день назначили, и гостей позвали. Прасковья аж с лица почернела. Только как не бесилась втихаря, ничего уже не попишешь. Сама виновата.

И вот свадьба. Расписались молодые, по всей деревне с шиком на двуколке прокатились. И за столы. Анфиса рядом с мужем сидит, от счастья лучится.

А потом отошла куда-то и пропала. Председатель сначала и не думал волноваться: ну, мало ли чего. Девушка юная, вдруг с таких переживаний желудок подвел или еще какая напасть случилась? А Анфисы все нет и нет. Тут уж родители ее заволновались, братья-сестры. Бросились искать — нет нигде. Кинули клич, и всей деревней на поиски. Три часа искали, пока кто-то в реке свадебный венок выловил. За камыш зацепился, вот и не утонул. Тут уж всем ясно стало, что большая беда стряслась. Принялись тогда мужики баграми по дну шарить. Нашли сердечную. Вокруг шеи лента перевита, на лице навечно испуг остался.

Председатель как ту ленту на шее жены своей увидел, страшно в лице изменился. Знал он, чья это вещь, потому что сам ее Прасковье после той ночи подарил. А рядом теща его голосит, тесть за сердце держится, братья-сестры слезу вытирают.

Знаю, — говорит он тут, — чьих это рук дело. Пойдем мерзавку наказывать.

Встал, а за ним плечо к плечу тесть с сыновьями, друзья-знакомые. Много человек набралось. Так толпой и двинулись к Прасковье.

Подошли к дому, а Прасковья уже стоит на крыльце, дожидается.

Что, — говорит, — видел мой подарочек на свадьбу?

Председатель к ней рванулся, только мужики его перехватили. Встали плотным кольцом вокруг Прасковьи, а она дальше им в глаза смеется:

Что, все на одну? Нечего сказать, храбрецы. Что ж, если не боитесь на себя такой грех взять — беременную на тот свет отправить, то вперед.

И живот свой оглаживает. Мужики глаза протерли: и впрямь, беременна! Мать свята, когда успела?

Тут председатель в очень сложном положении оказался. С одной стороны, вот она, убийца. Бери ее, да вяжи. Она и не запирается, даже гордится тем, что натворила. А с другой стороны, она его ребенка ждет. Что самим ее порешить, что в милицию сдать — все одно: ребенка он не увидит.

Как не тяжко ему было такое решение принимать, только выхода другого все равно не оставалось. Увез он Прасковью из деревни на хутор, который еще со времен революции в лесной глуши стоял. Когда-то там семья староверов жила, да только сгинули все куда-то и не осталось из них никого. Продуктов ей дал и предупредил, что если сама по своей воле в деревню сунется, ее там порвут, и он ничего сделать не сможет. Ну, Прасковья это и так прекрасно понимала, поэтому на хуторе своем жила тихо-тихо, как мышка.

В деревне были очень недовольны решением председателя. Особенно Анфисина семья. Пару раз порывались к ней в гости наведаться, да каждый раз что-то мешало. Вроде как и убийца, да только кто ж на беременную с кольем пойдет, младенца невинного жизни лишит?

Вот и срок подошел, разродилась Прасковья. Приехал к ней председатель, а она вновь худая, да без живота. Только плача младенческого в доме не слышно.

Помер, — говорит она председателю, — твой выродок.

И кулечек ему протягивает. А там младенчик задохнувшийся. И неясно: то ли сам по себе задохнулся, а то ли безумная мамаша ему помогла.

Председатель с этим кулечком в деревню вернулся. За одну ночь седой, как лунь стал. Ребенка схоронил, из председателей ушел и уехал из деревни. Больше о нем никто и не слышал. Разные слухи ходили. То ли на Север подался в шахтеры, то ли в Сибирь на лесосплав. В общем, сгинул человек.

Тут Анфисина семья и решила, что Прасковья и так на белом свете зажилась, пора ее к праотцам отправить. Пошли на хутор, а Прасковья их выстрелами от избы отгоняет. Видать, у председателя ружье выпросила, либо стащила. Пытались ночью ее подкараулить — безрезультатно. Словно нюх у чертовой бабы. И даже в темноте по кустам будь здоров палит, едва ушли.

Так и бросили они эту затею. Прокляли бабу и словно отрезали. А потом тоже из этой деревни уехали, чтоб несчастье свое побыстрее забыть.

После того в деревне вдруг старший брат Прасковьи объявился. Оказывается, не погиб он на войне. Долго в госпитале лежал, потом женился на одной эвакуированной, городской. Как только быт в своей семье наладил, приехал сестренку проведать. А тут такое! Земляки ему все с подробностями рассказали, даже с теми, каких у этой истории отродясь не было. Ну, отправился на хутор, поговорил с сестрой. Только Прасковья наотрез отказалась с ним ехать, хоть он и предлагал. Уперлась из чистого упрямства: раз судьба меня счастья лишила, значит, здесь жить буду, всем назло. Ну, брат ей немного денег оставил, сколько у самого в карманах звенело, вернулся в деревню и попросил, чтобы сеструху его не обижали, когда она в магазин приходить будет. Уехал.