Командиры закончили разговор. Уезжая, Иванов сказал Прудникову:

— В случае нарушения радиосвязи пришлю мотоциклиста. Не зря же их за собой таскаю. Они — что Эдуард, что Хосе Гросс — летают как черти!

А на следующий день, едва забрезжил рассвет, примчался мотоциклист, Рауль Губайдуллин, известный мотокроссмен. Он привез приказ: батальону перейти в Ямугу. Назад, на Ленинградское шоссе, в сторону Клина!

Роты строились быстро. Разочарованные бойцы народного ополчения подходили прощаться.

— Уже снимаетесь?

— Приказ... — смущенно отозвался Паперник, прощаясь с товарищами по заводу.

* * *

Выбравшись на шоссе, мы сразу поняли, что в полосе 30-й армии произошло что-то неладное. Наши догадки вскоре подтвердились. Противник потеснил ее левое крыло. Штаб армии из Завидово переместился сначала в Спас-Заулок, а теперь куда-то в сторону Дмитрова.

Участок дороги Завидово — Спас-Заулок походил на широкую беспокойную реку. Наши войска отступали к Клину.

У переезда через железную дорогу сосредоточился эскадрон конницы. Его командир на сером в яблоках коне подскакал к Прудникову и решительно сказал:

— Немец в Завидово! Давай вместе его атакуем!

Прудников ответил, что батальону приказано срочно прибыть в Ямугу. Эскадронный ругнулся и поскакал к переезду. Оттуда донесся его протяжный голос. Кавалеристы ринулись вперед, развертываясь для атаки.

Вдруг воздух наполнился гулом. Из-за леса вынырнули «мессершмитты», снизились до бреющего полета и с воем пошли над конниками. Рассеяв пулеметным огнем эскадрон, самолеты с черными крестами вернулись к шоссе, обдавая нас длинными очередями.

Батальон залег. Раздался голос комбата:

— Огонь!

Начальник штаба повторил команду:

— По самолетам — залпами огонь!

Первым дал залп взвод лейтенанта Бреусова. Самолеты словно отпрянули от шоссе и направились на север, [71] к полю, на котором еще маячили одинокие всадники. Оттуда донеслась стрельба. К шоссе галопом примчались кони без седоков. Испуганные, они дробно стучали копытами, громко храпели, пронзительно ржали. Один «мессершмитт» повернул назад и со свистом пошел на нас. Москаленко подбежал к дереву, положил «Дегтярева» на сук. Через мгновение пулемет и дерево задрожали от длинной очереди. Самолет, огрызаясь, отвалил от шоссе.

А на переезде опять толчея. Туда после неудачной атаки сбились кавалеристы. Они вываливались из седел и отползали за железнодорожную будку. Над ними, как назойливая оса, кружился «мессер».

Первой к будке подоспела Петрушина и стала накладывать повязки раненым. А самолет пикировал, стрелял из пулеметов... Вскоре Мария израсходовала бинты. И в моей сумке стало пусто. Только я собрался пойти к лесу и взять из санитарной машины пакеты, как вдруг увидел бегущих к нам Морозова, Потанину, Павлюченкову и Молчанова с санитарными сумками. На бегу они знаками показывали вверх: следите, мол, за самолетом. «Мессер» снова вошел в пике. Нас обдало взрывной волной. Мария втянула голову в плечи, но не выпустила бинта из рук. Послала уходящему самолету обычное ругательство начальника штаба:

— Холера тебя возьми!

Прудников и Шестаков где-то перехватили порожние грузовики. Торопили:

— Скорее, доктор!

Бойцы начали укладывать раненых в кузов первой машины. Паперник и Гудзенко привели под руки смуглого скуластого конника. Он громко стонал и просил подать ему клинок, отброшенный за дорогу. Клинок подали. Их много валялось на переезде. Другие раненые тоже не хотели уезжать без оружия.

Подогнали вторую машину. Быстро погрузили в нее новую партию раненых. Но едва Левитанский с Лебедевым закрепили борта кузова, как Чихладзе притащил еще одного кавалериста. На могучих плечах борца раненый казался мальчиком. Положили и его. И вторая машина уехала.

После самолетного гула, взрывов и пулеметной стрельбы наступила неприятная тишина. Словно промчался смерч, разметав людей. По снегу, волоча поводья, понуро [72] бродили лошади, лишившиеся всадников. У опушки леса я заметил серого в яблоках коня командира эскадрона. Иногда он останавливался и, повернув голову назад, тревожно ржал.

Батальон продолжал марш и к трем часам дня вошел в Ямугу. Я собрал фельдшеров, намереваясь поговорить с ними о нашей санитарной тактике. Петрушина, Павлюченкова, Морозов, Соболева, Потанина и Молчанов проявили отвагу во время налета вражеской авиации. Но следовало ли нам всем сразу кидаться в одно место? При такой «тактике» свои подразделения могут остаться без медицины.

К нам пришли командир и военком батальона.

— Молодцы! Действовали смело и хорошо! — сказал Прудников, пожимая каждому руку.

— С боевым крещением! — поздравил нас военком.

Я хотел сказать, что это действовала стихия, но новый налет вражеской авиации прервал разговор. На село посыпались бомбы. Выполняя команды, бойцы бросились к огородам, в отрытые кем-то до нас щели. Москаленко, пристроив пулемет к срубу колодца, начал стрелять длинными очередями. Взвод лейтенанта Бреусова открыл залповый огонь. Его примеру последовали другие подразделения. Майор Иванов подавал команды с крыльца штабной избы.

Фашистских летчиков больше всего привлекал деревянный мост на шоссе, который защищал взвод лейтенанта Слауцкого. Командир роты Алексей Мальцев решил перебросить туда взвод Бреусова и сам отправился к мосту. Но вблизи взорвалась бомба. Старшего лейтенанта накрыла густая пыль...

* * *

Как только закончилась бомбежка, меня вызвал командир батальона.

— В каком состоянии санитарная автомашина?

— Не пострадала. Морозов ее заправил.

Комбат взглянул на часы.

— Поедете в Клин, отвезете раненых. Установите связь с госпиталем и решите вопрос о дальнейшем приеме наших раненых. Желательно, чтобы тех, которым не требуется длительное лечение, эвакуировали из госпиталя не в глубокий тыл, а в лазарет бригады. [73]

Раненным в обе ноги оказался заместитель командира первой роты старший лейтенант Михайлов. Тяжелое ранение получил еще один капитан из соседней части. Осколок повредил ему глаз. Уложив обоих в санитарную машину, мы тронулись в путь.

На выезде из села я придержал за рукав Морозова. Возле неглубокой могилы выстроилось каре. Тело старшего лейтенанта Мальцева лежало на расстеленной плащ-палатке. На белом, бескровном лице особенно траурно выделялись густые усы.

— Что там? — слабым голосом спросил лежавший на носилках Михайлов.

— До госпиталя недалеко, — подавив вздох, ответил я, — потерпите немного.

Близ Клина за нашей машиной увязался вражеский истребитель. С небольшой высоты он зло поливал пулеметными очередями. Морозов, негромко ворча, творил невероятное. Зорко следя за самолетом, он временами ехал на предельной скорости, потом резко тормозил и, выждав какой-то миг, снова пускал машину вперед. В те казавшиеся бесконечными минуты мы не перекинулись с Морозовым ни словом.

После одной из таких атак, когда «мессер» дал несколько длинных пулеметных очередей, с носилок послышался голос Михайлова:

— Остановитесь! Ложитесь в канаву! Зачем из-за нас?..

Я обернулся и шире распахнул дверцу, отделявшую кабину от кузова.

— Молчите! Бросьте в благородство играть! Как это «из-за нас»?!

Михайлов умолк. Морозов одобрительно кивнул головой.

Наконец истребитель прекратил атаки. Морозов на ходу открыл дверцу кабины и посмотрел ему вслед:

— Горючего, видать, не хватило. За новой порцией полетел.

Мне стало жалко Михайлова и неловко за свою резкость.

Въехали в Клин. Улицы небольшого городка были запружены войсками. На окраине артиллеристы поспешно оборудовали огневые позиции. Им помогало население. Быстро надвигалась темнота. В небе отчетливо слышался [74] гул: немецкие самолеты летели к Москве. А в Клин вливались все новые группы солдат, многие с повязками. Они шли от Ново-Петровского, с рубежей 16-й армии, и с севера — от 30-й...