За лесочком, как понял Осип, начиналась граница. Скинув мешок на землю, Войцех достал из кармана веревку и, ловко управляясь, привязал ее к двум нижним углам и горловине мешка. Объяснил: так способней будет. И подержал мешок на весу, пока Осип просовывал руки в лямки.
Осип и сейчас мог поклясться, что ничем не обнаружил, сколь непомерна для него эта тяжесть, но Войцех должно быть, что-то заметил все же или догадался, посочувствовал вполголоса: уж больно ты хилый! Осип отмахнулся: э, чепуха, жилистый зато… Войцех вывел ею к лощине, а дальше велел уже ползти. Долго ль? Да нет, не очень, успокоил Войцех: как увидишь три дуба по правую руку — там уж Россия. Возможно, те три дуба и правда не так уж далеко были, Осипу же эта лощинка (ползком ведь! и по раскисшей, цепкой глине, от которой не оторваться! да дождь садит непрестанно! да сердце вдобавок холодеет — как бы на стражу не наткнуться!) показалась бесконечной. Но ничего, дополз. И потом, когда в целости и сохранности доставил в Ковну этот первый свой транспорт, не было на свете человека счастливее, чем он…
Тем временем очередной его хозяин, на этот раз пан Микульский, отказал Осипу в месте. Заявил при расчете, что не намерен держать работника, который позволяет себе самовольные отлучки, когда ему вздумается. Но Осип понимал: это только повод, зацепка; портных нехватка, загуляй кто другой — нипочем не уволил бы его. Просто хозяину совсем ни к чему держать в работниках человека, пользующегося репутацией «смутьяна», это все равно как на пороховой бочке сидеть…
Сколь помнится, oн, Осип, не очень-то переживал по этому поводу. Не беда, решил он; была бы шея — хомут всегда найдется. Но, вопреки ожиданиям, «хомут» не находился. Куда ни обращался — отказ. Видно, не только у пролетариев — у хозяев тоже своя солидарность…
Сколько можно жить нахлебником у брата? И так он концы с концами едва сводит: трое детей, жена, теща-старуха. Решил попытать счастья в Вильне. Ковну покидать было боязно. Бессонными ночами бередил себя: кому я нужен там, в чужой Вильне? Кто мне доверит что-нибудь путное? И ведь что любопытно: не столько волновало его тогда, найдет ли в Вильне работу, сколько то, примут ли его в свои ряды тамошние социалисты; да, одно лишь это заботило.
Но страхи были напрасны. Все в Вильне сложилось как нельзя лучше. Работа сыскалась почти тотчас по приезде (особенно не выбирал, впрочем: в первой же мастерской, где предложили сносные условия, пять рублей в неделю, и остался). Но прежде установил связи с виленскими социалистами — спасибо Зунделю, снабдил нужными адресами. Жизнь вновь обретала смысл и весомость.
Вступил в нелегальный профсоюз дамских портных, неожиданно для себя вскоре оказался выбранным сразу на две должности — секретаря и кассира этого профсоюза. Не иначе, за прыть свою великую отмечен был. Это уж точно: невероятно деятелен был и активен, до чрезмерности даже! Сто дел — и все разом. День ли, ночь — готов бежать по первому зову. И нет дела, которое показалось бы непосильным, непомерным. Теперь-то ясно, что подчас суеты было больше, чем дела. Но все ж — если быть справедливым — и полезного сделано было немало.
Однажды — было это в апреле 1899 года — Осипу сказали, что его ждут на одной квартире, где-то на окраине города. Там было собрание представителей союзов, обсуждался вопрос о праздновании 1 Мая. Решали, где собраться в этот день — как всегда в лесу, скрытно от полиции, или же на какой-нибудь улице города, на виду у властей? После долгих прений договорились провести демонстрацию в центре города. Предварительно каждый союз должен был собрать всех своих членов и убедить их в желательности такой вот — открытой — демонстрации.
В назначенный день и час Осип созвал собрание, ждали оратора-интеллигента, который сделает соответствующий доклад, а оратора этого, как на грех, все нет и нет. Пришлось самому выступить перед товарищами: не срывать же собрание! То была первая его речь, и как же он волновался!.. Не оттого даже, что в свои семнадцать был намного моложе всех остальных, и не оттого, что понятия не имел, как произносятся такие речи. Больше всего он боялся, что не сумеет толком объяснить, почему нынешнюю маевку решено провести по-новому, и убедить согласиться с этим решением. Сложность тут была немалая: до той поры рабочие знали лишь одно — экономическую борьбу с хозяевами; теперь же предстояло обосновать необходимость перехода к борьбе политической. Судя по результату, все же ему удалось растолковать главное. Подробности той речи, конечно, стерлись, только основная мотивировка запомнилась. Поскольку, говорил он, стачки, особенно за последнее время, фактически ничего нам, рабочим, не дали, ибо с таким трудом вырванные копеечные уступки, как правило, сменяются новыми притеснениями, нам остается последнее — показать, и не отдельному хозяину, а властям, в первую очередь высшему правительственному чину в городе, губернатору фон Валю, что рабочие недовольны своим положением и активно протестуют.
Осип ожидал возражений, споров, но все прошло на редкость гладко. Дамские портные были единодушны в своем мнении: что ж, другого выхода, как видно, нет — даешь демонстрацию! Осип ни на минуту не обольщался: отнюдь не «красноречие» его так подействовало на них, просто — накипело, наболело, назрело… Тут же были назначены «десятники», каждый из них должен был 1 Мая явиться вечером, после работы, в Замковый переулок, примыкающий к Большой улице, вместе с девятью товарищами.
В назначенный срок Осип привел свою девятку, не подвели и остальные. Народу набилось в переулке — не протолкнуться; не только ведь портные пришли, а и представители всех остальных профсоюзов. Что особенно запомнилось — праздничный подъем, оживление, непринужденность. Незнакомые люди легко заговаривали друг с другом; улыбки, шутки, веселье. Все это было необычно, но воспринималось как нечто естественное, самоочевидное. Возможно, Осип уже тогда понимал (или хотя бы догадывался), что дело, ради которого люди со всех концов города собрались здесь, и роднит их всех, делает по-братски близкими друг другу…
Вечер был теплый, почти летний. По Большой, как обычно, фланировала богатая публика. Почтенные буржуа прохаживались парами, с нарочитой замедленностью шага; что-то ненатуральное, манекенное было в этих словно бы механических фигурках: Осип наблюдал за ними издали, из переулка.
Но вот раздалась команда, и колонна рабочих выплеснулась на Большую улицу; где-то впереди взметнулся красный флаг; и — тысячеустая «Варшавянка»!
Дальше все происходило так… Исчезли, прямо-таки улетучились, праздные гуляки; потом захлопали ставни и двери спешно закрывавшихся магазинов; и лишь потом возникли в конце улицы и двинулись навстречу демонстрации конные казаки и полиция… До сих пор загадка: как это полиции удалось так скоро прибыть к «месту происшествия»? Ведь и пяти минут не прошло. Неужели полиция кем-то заранее была оповещена о предстоящей демонстрации? Рабочие и казаки меж тем неотвратимо сближались. Сошлись. Засвистели нагайки, казаки хлестали ими направо и налево. Лошади теснили людей, сбивали с ног. Камни мостовой темнели пятнами крови.
Демонстрация рабочих, первая массовая демонстрация на улицах Вильны, была разогнала. Немало оказалось избитых, раненых. Некоторые попали за решетку, но ненадолго — на день, на два, самое большее, на неделю.
Отчего-то Осипу сейчас вспомнилось, как он ожидал, что кое-кто начнет роптать: дескать, зачем было и затевать демонстрацию, если нас все равно разогнали? Но нет, недовольных, к немалой его радости, ни единого не было, по крайней мере среди дамских портных. Это оттого, верно, что никто не питал чрезмерных иллюзий. Уже то одно, что они во всеуслышание заявили губернатору (свет клином почему-то сошелся тогда на губернаторе!) о своих насущных нуждах, значило очень много. Пусть сегодня не наша взяла, но мы и в другой раз выйдем все вместе на улицу; сегодня полиция нас одолела, может быть, еще не раз одолеет, но рано или поздно все равно наступит день, когда никаким казакам, пусть хоть целая армия, не справиться с нами… Да, несомненно: большинство именно так и думало. Чем иным в противном случае объяснить, что и на следующий год, и еще через год, и еще уже не было нужды как-то особо агитировать в пользу демонстрации и что раз от разу участников таких манифестаций становилось все больше?..
