- Макс, не ругайся, - улыбнулась я, - всё в полном порядке.

- Что ты называешь полным порядком? – звенящим голосом вопрошал он, - то, что ты опять вляпалась в идиотскую детективную историю? Что ты опять подняла на уши весь наш отдел? И из-за того, что тебе нравится изображать из себя Пуаро и мисс Марпл, пострадал человек!

- Знаешь что?! – подскочила я, - я вот сейчас возьму, соберу

вещи, и уеду от тебя. Ещё раз на меня голос повысишь! –

заорала я не своим голосом, и врач схватил меня за руку.

- Девушка, девушка, успокойтесь, - воскликнул он, - и перестаньте кричать. Здесь всё-таки больница.

- Я тебя дома убью, - пообещала я Максиму.

- Нет, это я тебя убью, - с улыбкой проговорил Максим.

- Думаю, мне надо сбежать, а то попаду в эпицентр, - хохотнул Дима, - как бы от взрывной волны не пострадать.

- Трус! – хором крикнули мы с Максом.

- Я кому сказал, прекратите, - прикрикнул на нас врач, - устроили тут балаган! Завтра он очнётся от наркоза, и придёте. А сейчас идите кричать в другом месте.

- Пошли, - пнула я ногой Макса.

- Ты несносная бестия, - воскликнул он.

- А ещё фурия, гарпия, и амазонка в одном флаконе, - улыбнулась я, - уж извини, такая я есть.

Макс, конечно же, от души покричал, когда мы прибыли домой, и я поспешила кинуться ему на шею. Знаю один способ, который быстро его успокаивает, впрочем, почти всех

мужчин на планете.

Потом он уехал, а я стала пить кофе, потом играть с

Василинкой, вообщем, надо же побыть матерью, не всё же всяких бандиток отлавливать.

А на следующий день, я, в костюме цвета апельсина, красных шпильках, и сетчатых колготках, заявилась к Генриху.

- Привет, - сунула я нос в палату, - как себя чувствует больной?

- Замечательно, - Генрих выглядел очень трогательно в голубой рубашке, - если не считать шока. Я ведь был к ней неравнодушен.

- А она в тебя и не стреляла, - улыбнулась я, входя в палату, - зачем под пули полез?

- Начальник в ответе за своего главного редактора, - хмыкнул Генрих, - пусть даже главный редактор – такое редкостное пугало.

- Кто пугало? Я? – подскочила я, - сейчас я тебе травм добавлю.

- Ты на себя в зеркало глядела? Тебя ещё не сняли на ближайшем повороте в этих чулках? Вкус у тебя, скажу я, только в цирке клоуном работать.

- Кто из нас клоун, ещё надо разобраться, - ухмыльнулась я.

- Ты, - хохотнул Генрих.

- Я, милый, художник, - уселась я на подоконник, и закинула ногу на ногу, - и одеваюсь художественно.

- И что означает сия картина, маэстро? – засмеялся Генрих.

- Это грейпфрут, - сердито воскликнула я.

- А, - протянул он, - эти ядовито-зелёные пуговицы, наверное, листва. Красный, либо мякоть, либо бок фрукта. А вот что означает цвет чулок, даже думать боюсь. Твой фрукт что, слегка подгнил? Ты заснула себе под подушку Босха? Другого объяснения твоему вдохновению в выборе одежды я не нахожу.

- Интересно, а тут есть травмотологическо-стоматологическо-хирургическое отделение? – задумалась я, - через пять минут тут будет клиент по этому профилю.

- Какая ты жестокая, - хохотнул Генрих, - я тебя от пули заслонил, а ты мне ещё хочешь травм добавить.

- Ну, уж какая есть, - засмеялась я.

- Кстати, я бы хотел нанять ей адвоката, - сказала вдруг Генрих.

- Ты с ума сошёл? – удивилась я.

- Нет, просто мне её жалко, - вздохнул он, - и я к ней неравнодушен.

- Даже после всего?

- Даже после всего.

И что мне было ему сказать? Вот, вот, нечего.

Поэтому я лишь покрутила пальцем у виска, и занялась выпуском в свет очередного номера.

Ни начальника, ни, как вы понимаете, заместителя главного редактора, не было, и всё упало на мои хрупкие плечи.

Утром, я была в это время в душе, раздался звонок в дверь, я поспешила вниз, и увидела Анфису Сергеевну, с интересом читающую журнал.

- Вика, это ты написала? – спросила моя любимая свекровь.

- И каково ваше мнение? – улыбнулась я, одёргивая свой любимый, красный костюм.

Короткая, слегка клёш, юбка, приталенный жакет, и красные остроносые лодочки на высоченных, умопомрачительно острых шпильках. На шее у меня красовался золотой череп, в ушах подвески, а на щиколотке звякали колокольчики.

- У тебя талант, - улыбнулась она, - только Максу не показывай.

И иди завтракать.

Я с удовольствием съела чудесный, шоколадный рулет с орешками, выпила чёрный кофе. Потом собрала все свои фотографии, сложила их в папку, и, прихватив очередной выпуск журнала, поехала к Генриху.

Тому уже было гораздо лучше, шёл на поправку, следствие тоже шло полным ходом, и сегодня Макс пригласил меня в отделение.

Но, влетев в больничный холл, я налетела на медсестру, которая тут же выронила из руки какие-то, наверное, очень важные, бумаги, и покачала головой.

- Что ж вы так носитесь-то? – воскликнула она, присела на корточки, и стала собирать бумаги, а я ей помогать.

- Простите, - улыбнулась я.

- А вашего друга выписали, - сказала она.

- Как? – подскочила я.

- Так ранение было лёгким, - пояснила медсестра, - и оправился он быстро.

- Почему мне никто ничего не сообщил? – возмутилась я, подала ей листки, и поехала в издательство.

Уладила дела там, и только тогда рванула к Максу. С Димой мы приехали одновременно, его тоже позвали, и он тут же подхватил меня под руку.

- Что ты опять учудила? – улыбнулся он, - твой Макс ругается.

- Он всегда ругается, - улыбнулась я, - это его привычное состояние.

- А, это ты его доводишь, - хохотнул Дима.

- Радуйся, что мы развелись, - хмыкнула я, - а то тебе нервную систему подорвала бы.

Он мне ничего не сказал, а у Макса в кабинете мы обнаружили Генриха, причём совершенно невредимого.

- Привет, - усмехнулся он, - что, уже была в больнице?

- Была, конечно, - кивнула я, садясь на стул, - и зачем опять сбор? Вроде, всё и так ясно.

- Я ничего не знаю, - развёл руками Генрих, и кивнул на

Макса, - с него весь спрос.

- Ты, Вика, ошиблась, - сказал мой муж, - Мила ни в чём не виновата.

- Как? – онемела я, да так и застыла с сигаретой, почти

донесённой до губ, - она же во всём призналась. Она в меня стреляла!

- Да, - согласился Максим, - но её пытались подставить, а она решила спасти близкого ей человека, и взять всё на себя.

- О ком ты говоришь? – протянула я, взмахнула рукой, и сигарету попала Стасу прямо в чай.

Тот только вздохнул, вынул из стакана размякшую сигарету, и швырнул её в мусорное ведро. И стал дальше размешивать свой чай.

- Давай с самого начала, - вздохнул Макс.

Странные отношения были в семье Нефедовых. Татьяна Федоровна, будучи уже в возрасте, вдруг решила во второй раз родить. Знакомые и близкие отговаривали её от необдуманного поступка; во-первых, она уже не молода, и был риск, что она сама может погибнуть. Во-вторых, могут возникнуть осложнения женского плана, да и ребёнок может родиться, наконец, больным.

Но отговорить её так и не могли, она родила девочку, и

нарекла Машей.

Маша родилась здоровой девочкой, она была энергична, подвижна, жизнь била из неё ключом, но она оказалась невероятной эгоисткой. Она лютой ненавистью ненавидела старшую сестру, а Кларисса только смеялась, когда Маша пыталась обратить на себя внимание в её присутствии.

Кларисса была мягкой, живой, непосредственной. Своими голубыми глазами и светлыми волосами она сводила с ума мужчин, а ещё она была лёгкой в общении и заражала всех своим звонким смехом.

Маша, в отличие от сестры, была тяжёлым человеком. Её к тому же бесило, что она не унаследовала нежную внешность матери. Она была какой-то безликой.

Её бесило всё, бесила красавица Кларисса, и она с ума сходила от злости, когда Татьяна Федоровна сюсюкала с маленькой Милой.

С возрастом её злоба не уходила, и она искренне радовалась, глядя, как Кларисса мучается от своей любви.