На полпути достаю телефон, делаю прозвон. Ловит плохо, но ловит. А вот в самом вокзале ловить ни хрена не будет, работает всеволновое подавление, чтобы не было радиоуправляемого подрыва. В Багдаде таких мест немало, именно поэтому все больше и больше на улицах старомодных телефонных кабин, питающихся местными медяками. Ростелеком ставит – нашли какой-то завод в глубинке России, они еще линию по производству старых добрых общественных телефонов не успели в металлолом сдать. Теперь завод работает на полную мощность по «связанному контракту» – нефть в обмен на товары. И что удивительно – местные на телефонах всякую ерунду, как и у нас, пишут, а вот трубки – не отрывают. Вот и думай, кто цивилизованнее…
Немного притормаживаем. Жарко все-таки, как ни крути. И это мне жарко, а что там Джамиля в глухом черном никабе чувствует – я не представляю…
Навстречу мне, от вокзала, продвигается вальяжный араб лет пятидесяти с седой бородой «на грани» – то есть такой длины, чтобы захватить рукой, красиво, в парикмахерской, постриженной, а не торчащей во все стороны, как у персонажа произведений Дж. Р.Р. Толкиена. Это Салим, один из местных авторитетов, ему тут кормежка на вокзале принадлежит. Конкурентов задержали и объяснили, что торговать на вокзале не следует. Еще он шиит, так что ему можно доверять…
– Салам алейкум, рафик!
– Салам алейкум, эфенди Салим…
Несмотря на то что мы, несомненно, выше их – ко всем надо обращаться с уважением. Здесь и так слишком много врагов, чтобы плодить себе новых. А завести себе врага тут проще простого – например, не зная человека, насколько он соблюдающий, лучше не интересоваться его женой. Вообще даже не спрашивать, как она. Детьми – можно.
– Как дела, как здоровье, как дети?
– Хвала Аллаху, рафик Искандер, все хорошо. Торговля идет потихонечку, покушать хватает…
Салим, несмотря на арабское имя, имеет в своих жилах большую толику армянской крови. А рафик Искандер – это мой оперативный псевдоним. Имя, кстати, у меня уважаемое, не раз арабы говорили. Необычное здесь – но уважаемое. Как у Александра Македонского.
– Есть кто-то?
– Двое вертятся в зале…
– С оружием?
– Если только легким. Нет клади.
Вокзал охраняется со всех сторон, но люди с оружием в зале вполне могут быть. Мы же собираемся пронести…
– Заснял?
– Да.
Салим дает мне свой мобильный, через блютус я скачиваю к себе снимки и тут же по электронной почте посылаю их на телефоны Вована и Рича, то есть Джамили. Когда будет возможность – посмотрят. В ларьках Салима стоит скрытая система наблюдения, чтобы не воровали товар, веб-камеры. Однако через шнур их можно подключить к мобиле и скачать нужную инфу, а сложная компьютерная система распознания лиц автоматически создает нечто вроде установочных фотопортретов и предупреждает об опасности, сравнивая полученные изображения с фото из списков особой опасности.
– Рахмат, друг.
– Да не за что, рафик, всегда рад…
Если кто это и видел – особых выводов не сделает.
– Который? – задаю я последний вопрос.
– Вон там. У статуи сидит…
Ага, ясно. Это-то мне и нужно.
– Рахмат, друг. Дай тебе Аллах здоровья…
Оставив Джамилю на попечение Вована у сохранившегося фонаря уличного освещения, который, кажется, даже светить может, я пробираюсь в направлении, указанном мной Салимом, стараясь не попасть под отъезжающую машину и не лишиться в толчее денег и оружия. Там стоит постамент, раньше статуя Саддама была, а теперь пусто. Зато тут нищих полно, милостыню просят…
Выбрав нужного – он сидит отдельно, да еще и в черных очках, – протягиваю ему купюру в пятьсот новых динаров. Нищий старик принимает ее обеими руками – типично арабский жест, показывающий, что дар столь весом, что его можно удержать лишь таким образом.
– Да спасет вас Аллах, эфенди, да укажет он вам правильный путь… – Нищий понижает голос и добавляет: – Пост крайний справа, там пройдешь. Сколько вас?
– Трое. Жена и телохранитель.
Заплатил я вдвое больше обычного, но, наверное, жена и телохранитель сойдут и за полчеловека, так что все верно.
– И багаж.
Старик делает нетерпеливое движение рукой – пройдешь, мол.
– Аллах вам в помощь, уважаемый…
Мухоморы на пропускных пунктах на подступах к вокзалу шмонают отправляющихся на предмет оружия и взрывчатки – и то и другое в поездах и на вокзале находиться не должно. Красные береты – гордость воссозданных служб безопасности. Усатые молодцы, крепкие. Красные береты, точнее малиновые, как в старые времена в советских ВДВ – им не сразу дали голубые. Потому и мухоморы. Современное снаряжение, автоматические винтовки BREN 805. На крыше вокзала видны прикрывающие их снайперские пары – даже если террорист каким-то образом прорвется через оцепление, до здания он не добежит. Проблема в том, что кому надо – тот беспрепятственно проходит. Путем, описанным выше.
Мы покорно отстаиваем очередь – не слишком длинную, но на жаре это конкретная жесть. Офицер проверяет мои документы, документы на супругу. Телохранитель сам подает карточку, выданную полицией. Лицо его бесстрастно, как у индейского вождя. Просит поставить багаж на столик, проводит вокруг него ручным сканером. Выключенным.
Аллах Акбар.
– Проходите. Счастливого пути…
Вот тут все так и идет…
Внутри архитектура вокзала чем-то напоминает московские аналоги с их высоченными потолками – наверное, наши строители строили, хотя и не знаю точно. Народу прилично, работают на всю мощь кондиционеры. Потому все и предпочитают ждать поезд здесь, с удобствами. Несколько униформированных постов мухоморов, и еще больше – скрытых, наблюдают за порядком и общей безопасностью. Вокзалы, как и аэропорты, – объекты повышенной опасности, прикрывают их серьезно…
Каждый из нас знает, что делать. Не раз здесь работали.
– Я в туалет…
Я убеждаюсь, что Джамиля остается рядом с чемоданами, и протискиваюсь к кассам, осматриваясь по сторонам.
Билетов конечно же нет. Но мне они и не нужны, мы не отъезжаем, мы – встречаем…
Чего же мы тут делаем. О’кей, расскажу. Хоть это и совсекретно, но, судя по табло со временем прибытия поезда через сорок одну минуту, секретность не будет иметь никакого значения.
Началось все с того, что год назад во время блестящей спецоперации в суннитском районе Багдада разгромили исламский комитет, ликвидировали военного амира Аль-Каиды в Ираке и прихватили кое-какую информацию. Сразу же после операции захвата, ради обеспечения секретности выполнявшейся русскими и потому ставшей для местных джихадистов полной неожиданностью, специальная полиция, отряды Мухабаррата, обрушились на город, реализуя «по горячему» полученную информацию. Так взяли еще человек триста – кого ни за что, кого за что, а кого – очень даже за что. Фильтры тогда два дня без передыху работали, устанавливая людей.
В числе прочих попался один упырек из идейных. Инфа на него была, хотя и староватая. Суннит по вероисповеданию, ребенком он воевал против американцев. Потом американцы ушли, сражаться стало не с кем – бедствовал, перебивался поденщиком. Потом не было ни гроша, да вдруг алтын. В Сирии началась гражданская война, иракских ваххабитов там полно было, особенно поначалу – он пошел туда, встал на джихад. Умудрился не погибнуть. Как вахов погромили, отступил в Иорданию, там были лагеря подготовки. В Иордании полно палестинских лагерей – а теперь подавай еще и ваххабитские. Потом король Абдалла Второй решил, что с него достаточно, и после нескольких инцидентов со стрельбой приказал вахам убираться. Упырек помотался по странам Магриба, был к чему-то причастен в Сирии. Потом вернулся на родину, зажил вроде честно и порядочно. Но при этом его имя оказалось в списках джамаата, которые удалось перехватить. А в Абу-Грейбе он встретил рафика Рашида, тогда еще старшего майора. И рафик Рашид сильно тому обрадовался, потому что он воевал в Сирии на стороне правительственных войск Асада и опознал того упырька. Его, естественно, сильно избили и бросили в Абу-Грейб, где начали требовать показания о том, как он Родину продавал. Для стимула периодически пытали утоплением – как американцы научили. Но урод был идейным и гордо молчал. А если что и говорил, так сплошную нецензурщину. Рафику Рашиду это надоело, и он попросил меня оказать практическую помощь службам безопасности. Потому что чуял – за этим скотом что-то есть – и отпускать не хотел.
