– И мальчики-озорники! – упорно твердил Бульбук.

– Договаривались, договаривались, – снова пробормотал Мураш, – а он – бац, и снова все перевернул…

– Пой, пой! – сказал командир. – Еще куплет есть?

– Есть!

Вот Мудрик с Оюшкой идут

За Дилидоном и поют:

– А Живилька-то нету! – подхватили Бульбук с Дилидоном.

– И Мудрик наш пропал… – закончил Мураш.

– Ой-ой-оюшки… – застонал парикмахер. – Рано мы распелись, ой, рано…

– Слишком лирично!.. – сказал Бульбук. – Походная песня должна быть бодрая, чтоб вдохновляла. И опять же – зачем подчеркивать, что Дилидон – командир. Хватит уже. Нельзя ли как-нибудь по-другому… Ну, скажем, вот так:

– Конечно, можно и так! – согласился Дилидон.

– Теперь он себя выпятил… – сказал Дайнис. – Чем это лучше?

Но Бульбук не растерялся:

– Раз говорим: «Убери копыто!» – так уж надо их как следует пугнуть… Ведь и у нас есть силачи! Верно?

Но тут за стволами деревьев в лунном свете сверкнуло озеро, забелела новая крыша дома Гедрюса, пора было кончать песни и споры. Оставшийся до улья путь гномы прошли молча, и каждый думал – только бы удалось…

Подошли гномы, смотрят – а это что такое?! Леток улья не залеплен! А где же пленник? Где Мудрик?

– Говорил же я… – прошептал Дилидон. – Говорил, надо послать разведчика…

– Зайдем, может, следы обнаружим, – предложил Дайнис.

– Эй, есть там кто?! – постучал Бульбук в стену.

– Ага, заходите! – откликнулся из улья ученый. По-видимому, он только что оторвался от книги.

– Раззява! Совсем очумел! – закричали гномы, забравшись в улей. – Чего ты тут расселся? Ведь леток отковыряли!

– Знаю, – ответил Мудрик. – Все думают, что меня здесь нет, и никто не лезет. Кот удрал, мышь сбежала – такая тишина – читай, сколько душе угодно.

– Тишина!.. – не выдержал Бульбук. – Двое суток мы трудились в поте лица, а он тут прохлаждается! Пошли отсюда, пока всех не замуровали.

– Погодите, погодите! – отмахнулся ученый. – Кажется, я нашел… только что… Вот послушайте!

«Рожденный соловьем, соловьем и угаснет. На золотое зерно не клюнет, угрозами не заставишь его умолкнуть и не петь. Помолчит, выслушает твои увещевания и продолжит соловьиную песнь. Никогда не будет подражать ни дрозду, ни жаворонку, ни иволге. Только ДРУГИЕ, быть может, пожелают петь по-соловьиному. Один-другой из добрых побуждений, или сами того не ведая, настолько ему уподобятся, что и соловьи их не отличат от своих. Что ж, пускай живут и поют с ними».

Мудрик, приближаясь к цели, все повышал голос да растягивал слова – казалось, он сейчас запоет…

– «Но если самые близкие пожелают его вернуть… – Мудрик перевернул страницу, – вернуть…»

А на новой странице было изображение соловья. Какой-то шутник пририсовал соловью красный петушиный гребень и черные шпоры. Мудрик нетерпеливо пробежал, взглядом соседнюю страницу… А там речь уже шла о другом. О лягушках…

Значит, самая нужная страница, которую столько времени искал Мудрик, была ВЫДРАНА!

– Как это выдрана? – не мог поверить Дилидон. – Кто же ее выдрал? И почему?..

Даже невозмутимый ученый на сей раз вышел из себя и горько повторял, качая головой:

– Выдрана… выдрана…

– Это уж работа Живилька, не иначе, – решил Дайнис. – По дорисованному гребню видно.

Бульбук даже побагровел от гнева.

– Как вы хотите, ребята… Из-за одного этого надо вернуть Живилька – чтоб хоть раз выдрать хорошенько неслуха.

– Ой-ой-оюшки… Только не говори так, не говори…

– А что прикажешь говорить?

– Он ведь бумажных голубей делал, я знаю…

– Как не знать… Сам его научил! – вспомнил Мураш.

– Тише, не сердитесь, – попросил Оюшка. – У меня еще есть несколько… на память… из вещиц Живилька. Голубок и…

– Го-лубо-ок… – передразил его Бульбук. – А где же этот твой голубок?

Парикмахер со вздохом расстегнул курточку и достал из-за пазухи плоскую берестяную коробочку с завязками. По тому, как осторожно он распутывал узелки и как бережно держал в руках, было видно, что Оюшка хранит в нем то, что ему всего дороже.

В коробочке был и платок Живилька, который он называл своей «записной книжкой», и бумажный голубь. Он был сделан как раз из недостающего листа! Мудрик аккуратно выровнял страничку, вставил на место клочок, оторванный для хвоста голубя, и, нагнувшись к свече, прочитал:

– «Но если близкие пожелают его вернуть… – напомнил он начало предложения, – а их должно быть не менее семи, попытайтесь применить такой метод:

Когда взойдет полная луна, встаньте все семеро над ручьем, который полюбился соловьям, в том числе и ЕМУ, и, произнеся вслух его имя, бросьте в воду по подарку, хоть и недорогому, но выбранному от всего сердца, – и ни с кем не советуясь, что дарить.

Поющий с соловьями неожиданно вспомнит близких, сердце его дрогнет, он подумает о горе покинутых отца, матери, сестер и братьев, друзей!.. С этой мыслью он вдруг забудет свою песнь и уж, верно, возвратится к своим. Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…»

– Вот и всё, – закрыл книгу Мудрик. – Все поняли?

– Чего тут не понять, – улыбнулся Мураш. – Ни в озеро нырять, ни через костер прыгать не надо…

– Только вот последняя фраза мне не нравится, – признался Дилидон. – Как там сказано?

– «Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…» – повторил Мудрик.

– Конечно, неизвестно, – подхватил Дайнис. – Если мы собираемся его сечь…

– Хватит шутить! – одернул их Бульбук. – В книге сказано: семеро, а нас только шестеро.

– И правда шестеро! – удивился Оюшка. – Всегда бывало семеро.

– Расяле на помощь позовем! – сказал Дилидон.

– Тоже мне… близкая… – негромко проворчал Бульбук, наверное, все-таки понимая, что лучшего помощника им не найти.

Выбравшись из улья, они задрали головы и уставились на небо – не прозевали ли они полнолуние, в книге ведь сказано, что должна быть полная луна.

– Идет к полнолунию, – обрадовался Мудрик и объяснил другим: – Если серп месяца повернут так, что получается буква «С», значит, луна стареет. А теперь, как видите, серп смотрит в другую сторону, и, если пририсовать к нему черточку, получится «Р». Значит, луна растет. И еще будет расти два дня.