В момент культурного кризиса в Испании, похожего на наш, Ортега-и-Гассет писал: «Фихте гениально заметил, что секрет политики Наполеона и вообще всякой политики состоит всего-навсего в провозглашении того, что есть, где под тем, что есть, понимается реальность, существующая в подсознании людей, которая в каждую эпоху, в каждый момент составляет истинное и глубоко проникновенное чаяние какой-либо части общества».
Казалось бы, чего проще: не надо ничего изобретать, провозгласи именно то, чего хочет «какая-либо часть общества». Но именно это понять сегодня в России очень трудно. И в Российской империи, и в СССР существовали в каждой части общества «форумы», на которых вырабатывалось и выяснялось чаяние каждой части. Сельские сходы и дворянские собрания, земства и экономические общества, кадеты и профессура — все это были ячейки единой сети. Через многие каналы, без всяких СМИ, из каждой ячейки в общество поступал «голос», который находил своего выразителя. И довольно точно можно было понять, каково проникновенное чаяние крестьян, рабочих, дворян, инородцев и т. д. В советское время, пока возникшие во времена Хрущева кланы региональной элиты не начали активно деформировать «голоса», также можно было понять чаяния и обиды каждой части общества. Сегодня мы впервые оказались в таком положении, когда совершенно все форумы разрушены и почти все каналы информации передают ложные сигналы. В результате невозможно сказать, например, каковы чаяния рабочих, учителей, торговцев. Они уже не являются «частями общества». Наполеон бы, конечно, не остановился перед тем, чтобы сплавить их огнем. Но у нас, слава богу, такого Наполеона пока что не видно.
Конечно, следовало бы всем, кто согласен хотя бы в отрицании, все сделать для того, чтобы через выборы отодвинуть от власти клику разрушителей. Любой положительный проект возможен лишь в том случае, если все деморализованные «части общества» реально получат голос, а каналы передачи информации перестанут злонамеренно искажать сигналы. Тогда возникнет диалог и можно будет договориться о приемлемом проекте выхода из ямы — без войны.
Белоруссия понемногу восстанавливается именно благодаря взаимодействию народа и власти. Но оно стало возможным как раз потому, что разрушение здравого смысла не достигло в Белоруссии той критической черты, которую оно перешло в России, — люди сумели выбрать президентом здравомыслящего директора совхоза. Он, в свою очередь, не совершая никаких революций, своим простым и здравым языком провозгласил то, что есть — «истинное и глубоко проникновенное чаяние» большей части общества. И результат поражает: люди преодолели ложное ощущение беспомощности. В разительном контрасте с соседними областями России белорусы распахивают сегодня все доступные клочки земли. По дорогам катятся «постсоветские» телеги на резиновом ходу, сделанные уже на промышленных предприятиях. За телегами бегут жеребята. В Минске на газонах пасутся козы, и старушки по вечерам уводят их в какие-то сараюшки из фанеры. Шушкевич еще рыдает по загубленной демократии, но уже видно — белорусы не пропадут, они вылезают из ямы.
Если в результате выборов в России удастся хотя бы на время парализовать действия нынешней клики (вычистить ее с ключевых должностей госаппарата будет намного сложнее), то восстановление здравого смысла пойдет очень быстро — вновь овладеть ситуацией команда Чубайса не сможет. Но для этого, конечно, потребуются смелые шаги — создание хаоса, подобно тому, как в 20-е годы потрясали бюрократический аппарат, на время назначая в каждое учреждение инспекторов из «рабочих от станка». Это были просто разумные люди, не связанные коррупцией. Они всюду совали свой нос и уважительно спрашивали: «А почему вы сделали вот так?». Уже этим они осаживали снюхавшихся прожженных чиновников, пока не был создан и обучен «орден меченосцев» — номенклатура, честно тянувшая лямку два поколения. Да, через два поколения она выродилась и разложилась, нужен был иной механизм. Я говорю не о том, чтобы копировать старые приемы, а о том, что мы снова встанем перед вечной проблемой — исключительной живучестью циничного и продажного правящего слоя. Этой, как говорил Сталин, «касты проклятой».
Выборы могут дать много, но они сами по себе не решают главной проблемы: «сборка» общества начнется лишь тогда, когда удастся преодолеть борьбу множества несовместимых «чаяний», которые нам успели насовать в головы. Когда мы хотя бы в общих чертах договоримся о том, чего же мы хотим (или, для начала, чего мы не хотим). Для этого мы должны хотя бы в части нашей оппозиции перейти на язык, исключающий отработавшие идеологические штампы и расхожие, навязанные нам метафоры. Хотя они привычно слетают у людей с языка и политики их охотно применяют, «чтобы быть понятными людям», сегодня они, в большинстве своем, лишены глубокого смысла, который бы мог соединить людей. Как говорил в той же работе Ортега-и-Гассет, «в эпохи кризисов расхожие суждения не выражают истинное общественное мнение».
На днях я делал доклад в одном патриотическом собрании. Как ни юлил, расстроил старых уважаемых обществоведов. Один из них, отбросив дипломатию, прямо спросил меня: «Вы, такой-сякой, в конце-то концов, какой идеологии придерживаетесь?». Хотел я ответить, как Чапаев, но, вижу, ситуация другая. Чапаевы-то вот они, с шашками наголо сидят, — а я перед ними безоружный крестьянин. До двери не добежать. Говорю: «Коммунистической!». Угадал я, все обошлось, даже цветы мне подарили. Помню, в преддверии XX съезда к одному из моих дядьев подошел у пивного ларька здоровенный мужик, взял за шиворот, приподнял и спросил: «Ты за кого, за Сталина или за Хрущева?». Дядька мой в гражданскую и после был беспризорником, жизнь знал и ответил: «Я — как народ!». Мужик был очень доволен: «Правильно, друг! Так и надо!».
Сегодня, в момент вполне реального, а не надуманного, кризиса идеологий, неразумно верить человеку или проклинать человека в зависимости от того, как он себя назвал. «Расхожие суждения» вроде коммунист, социал-демократ или демократ потеряли четкий смысл, если они не сопровождаются набором содержательных утверждений. Ведь на том собрании, где я объявил себя коммунистом, допрос могли продолжить — и сразу бы все переругались. И Лукьянов коммунист, и Рыжков, и Анпилов, и, говорят, даже какой-то Бузгалин. Что получится, если мы начнем трясти друг друга за шиворот: «Ты за какой Интернационал?». Моим уважаемым товарищам, которые до сих пор верят в старые штампы, я бы напомнил проверенный на опыте факт: они давно утратили способность определять, кто коммунист и кто нет. Не действуют старые признаки, да и подзабыли они их. Начиная с 1987 г. Горбачев быстро и необратимо отходил не только от коммунизма, но даже и от социал-демократии — а на каждом пленуме ЦК КПСС его выбирали генсеком компартии и аплодировали. Шипели в коридоре, но по второстепенным вопросам. Пока в 1991 г. сам Горбачев с хохотом не запретил компартию. Только тогда смекнули.
Мой вывод может показаться пессимистическим, но лучше не строить несбыточных иллюзий: победа на выборах, даже убедительная, лишь создаст условия для починки общества и остановит падение в пропасть. Но она еще не приведет к согласию достаточного ядра народа на то, чтобы предпринять решительные и болезненные усилия по выходу из кризиса. Слишком большая часть молодежи «еще не нагулялась». Силой загнать ее к станкам и за парты невозможно, она должна дозреть. Сейчас и телевидение режима, и некоторые лидеры оппозиции вселяют надежды: России простят часть долга (кстати, на каких политических условиях?), наши сыщики вернут из-за границы часть украденных денег— это же миллиарды долларов, о-го-го! А там, глядишь, патриотическое правительство национализирует нефть и газ. Вот и подкормимся, никакой кризис нам не страшен.
Не знаю, зачем оппозиция навевает этот сон золотой. Простые подсчеты показывают, что все это — крохи. По сравнению с теми средствами, которые Россия потеряла из-за разрушения производственной системы, все эти доходы — мелочь. Особенно пострадала основа всего, сельское хозяйство, — утрачивает плодородие почва без удобрений, добита техника, вырезана половина крупного скота и почти все овцы. В этом году капиталовложения в село примерно раз в 200 меньше, чем в 1988 г., а ведь то, что вкладывалось тогда, лишь поддерживало стабильное производство с небольшим ростом.
