Моих стихов желала ты —
Желанье исполняю;
Тебе досуг мой и мечты
И лиру посвящаю.
Вот повесть прадедовских лет.
Еще ж одно – желанье:
Цвети, мой несравненный цвет,
Сердец очарованье;
Печаль по слуху только знай;
Будь радостию света;
Моих стихов хоть не читай,
Но другом будь поэта.
* * *
Над пенистым Днепром-рекой,
Над страшною стремниной,
В глухую полночь Громобой
Сидел один с кручиной;
Окрест него дремучий бор;
Утесы под ногами;
Туманен вид полей и гор;
Туманы над водами;
Подернут мглою свод небес;
В ущельях ветер свищет;
Ужасно шепчет темный лес,
И волк во мраке рыщет.
Сидит с поникшей головой
И думает он думу:
«Печальный, горький жребий мой!
Кляну судьбу угрюму;
Дала мне крест тяжелый несть;
Всем людям жизнь отрада:
Тем злато, тем покой и честь —
А мне сума награда;
Нет крова защитить главу
От бури, непогоды…
Устал я, в помощь вас зову,
Днепровски быстры воды».
Готов он прянуть с крутизны…
И вдруг пред ним явленье:
Из темной бора глубины
Выходит привиденье,
Старик с шершавой бородой,
С блестящими глазами,
В дугу сомкнутый над клюкой,
С хвостом, когтьми, рогами.
Идет, приблизился, грозит
Клюкою Громобою…
И тот как вкопанный стоит,
Зря диво пред собою.
«Куда?» – неведомый спросил.
«В волнах скончать мученья». —
«Почто ж, бессмысленный, забыл
Во мне искать спасенья?» —
«Кто ты?» – воскликнул Громобой,
От страха цепенея.
«Заступник, друг, спаситель твой:
Ты видишь Асмодея».
«Творец небесный!» – «Удержись!
В молитве нет отрады;
Забудь о боге – мне молись;
Мои верней награды.
Прими от дружбы, Громобой,
Полезное ученье:
Постигнут ты судьбы рукой,
И жизнь тебе мученье;
Но всем бедам найти конец
Я способы имею;
К тебе нежалостлив творец, —
Прибегни к Асмодею.
Могу тебе я силу дать
И честь и много злата,
И грудью буду я стоять
За друга и за брата.
Клянусь… свидетель ада бог,
Что клятвы не нарушу;
А ты, мой друг, за то в залог
Свою отдай мне душу».
Невольно вздрогнул Громобой,
По членам хлад стремится;
Земли невзвидел под собой,
Нет сил перекреститься.
«О чем задумался, глупец?» —
«Страшусь мучений ада». —
«Но рано ль, поздно ль… наконец
Все ад твоя награда.
Тебе на свете жить – беда;
Покинуть свет – другая;
Останься здесь – поди туда, —
Везде погибель злая.
Ханжи-причудники твердят:
Лукавый бес опасен.
Не верь им – бредни; весел ад,
Лишь в сказках он ужасен.
Мы жизнь приятную ведем;
Наш ад не хуже рая;
Ты скажешь сам, ликуя в нем:
Лишь в аде жизнь прямая.
Тебе я терем пышный дам
И тьму людей на службу;
К боярам, витязям, князьям
Тебя введу я в дружбу;
Досель красавиц ты пугал —
Придут к тебе толпою;
И, словом, – вздумал, загадал,
И все перед тобою.
И вот в задаток кошелек:
В нем вечно будет злато.
Но десять лет – не боле – срок
Тебе так жить богато.
Когда ж последний день от глаз
Исчезнет за горою,
В последний полуночный час
Приду я за тобою».
Стал думу думать Громобой,
Подумал, согласился
И обольстителю душой
За злато поклонился.
Разрезав руку, написал
Он кровью обещанье;
Лукавый принял – и пропал,
Сказавши: «До свиданья!»
И вышел в люди Громобой —
Откуда что взялося!
И счастье на него рекой
С богатством полилося;
Как княжеский, разубран дом;
Подвалы полны злата;
С заморским выходы вином,
И редкостей палата;
Пиры – хоть пост, хоть мясоед;
Музыка роговая;
Для всех – чужих, своих – обед
И чаша круговая.
Возможно все в его очах,
Всему он повелитель:
И сильным бич, и слабым страх,
И хищник, и грабитель.
Двенадцать дев похитил он
Из отческой их сени;
Презрел невинных жалкий стон
И родственников пени;
И в год двенадцать дочерей
Имел от обольщенных;
И был уж чужд своих детей
И крови уз священных.
Но чад оставленных щитом
Был ангел их хранитель:
Он дал им пристань – божий дом,
Смирения обитель.
В святых стенах монастыря
Сокрыл их с матерями:
Да славят вышнего царя
Невинных уст мольбами.
И горней благодати сень
Была над их главою;
Как вешний ароматный день,
Цвели они красою.
От ранних колыбельных лет
До юности златыя
Им ведом был лишь божий свет,
Лишь подвиги благие;
От сна вставая с юным днем,
Стекалися во храме;
На клиросе, пред алтарем,
Кадильниц в фимиаме,
В священный литургии час
Их слышалося пенье —
И сладкий непорочных глас
Внимало провиденье.
И слезы нежных матерей
С молитвой их сливались,
Когда во храме близ мощей
Они распростирались.
«О! дай им кров, небесный царь
(То было их моленье);
Да будет твой святой алтарь
Незлобных душ спасенье;
Покинул их родной отец,
Дав бедным жизнь постылу;
Но призри ты сирот, творец,
И грешника помилуй…»
Но вот… настал десятый год;
Уже он на исходе;
И грешник горьки слезы льет:
Всему он чужд в природе.
Опять украшены весной
Луга, пригорки, долы;
И пахарь весел над сохой,
И счастья полны селы;
Не зрит лишь он златой весны:
Его померкли взоры;
В туман для них погребены
Луга, долины, горы.
Денница ль красная взойдет —
«Прости, – гласит, – денница».
В дубраве ль птичка пропоет —
«Прости, весны певица…
Прости, и мирные леса,
И нивы золотые,
И неба светлая краса,
И радости земные».
И вспомнил он забытых чад;
К себе их призывает;
И мнит: они творца смягчат;
Невинным бог внимает.
И вот… настал последний день;
Уж солнце за горою;
И стелется вечерня тень
Прозрачной пеленою;
Уж сумрак… смерклось… вот луна
Блеснула из-за тучи;
Легла на горы тишина;
Утих и лес дремучий;
Река сровнялась в берегах;
Зажглись светила ночи;
И сон глубокий на полях;
И близок час полночи…
И, мучим смертною тоской,
У спасовой иконы
Без веры ищет Громобой
От ада обороны.
И юных чад к себе призвал —
Сердца их близки раю —
«Увы! молитесь (вопиял),
Молитесь, погибаю!»
Младенца внятен небу стон:
Невинные молились;
Но вдруг… на них находит сон…
Замолкли… усыпились.
И все в ужасной тишине;
Окрестность как могила;
Вот… каркнул ворон на стене;
Вот… стая псов завыла;
И вдруг… протяжно полночь бьет;
Нашли на небо тучи;
Река надулась; бор ревет;
И мчится прах летучий.
Увы!.. последний страшный бой
Отгрянул за горами…
Гул тише… смолк… и Громобой
Зрит беса пред очами.
«Ты видел, – рек он, – день из глаз
Сокрылся за горою;
Ты слышал: бил последний час;
Пришел я за тобою». —
«О! дай, молю, хоть малый срок;
Терзаюсь, ад ужасен». —
«Свершилось! неизбежен рок,
И поздний вопль напрасен». —
«Минуту!» – «Слышишь? Цепь звучит».
«О страшный час! помилуй!» —
«И гроб готов, и саван сшит,
И роют уж могилу.
Заутра день взойдет во мгле.
Подымутся стенанья;
Увидят труп твой на столе,
Недвижный, без дыханья;
Кадил и свеч в дыму густом,
При тихом ликов пенье,
Тебя запрут в подземный дом
Навеки в заточенье;
И страшно заступ застучит
Над кровлей гробовою;
И тихо клир провозгласит:
«Усопший, мир с тобою!»
И мир не будет твой удел:
Ты адово стяжанье!
Но время… идут… час приспел.
Внимай их завыванье;
Сошлись… призывный слышу клич.
Их челюсти зияют;
Смола клокочет… свищет бич…
Оковы разжигают». —
«Спаситель-царь, вонми слезам!» —
«Напрасное моленье!» —
«Увы! позволь хоть сиротам
Мне дать благословенье».
Младенцев спящих видит бес —
Сверкнули страшно очи!
«Лишить их царствия небес,
Предать их адской ночи…
Вот слава! мне восплещет ад
И с гордым Сатаною».
И, усмирив грозящий взгляд,
Сказал он Громобою:
«Я внял твоей печали глас;
Есть средство избавленья;
Покорен будь, иль в ад сей час
На скорби и мученья.
Предай мне души дочерей
За временну свободу,
И дам, по милости своей,
На каждую по году». —
«Злодей! губить невинных чад!» —
«Ты медлишь? Приступите!
Низриньте грешника во ад!
На части разорвите!»
И вдруг отвсюду крик и стон;
Земля затрепетала;
И грянул гром со всех сторон;
И тьма бесов предстала.
Чудовищ адских грозный сонм;
Бегут, гремят цепями,
И стали грешника кругом
С разверзтыми когтями.
И ниц повергся Громобой,
Бесчувствен, полумертвый;
И вопит: «Страшный враг, постой!
Постой, готовы жертвы!»
И скрылись все. Он будит чад…
Он пишет их рукою…
О страх! свершилось… плещет ад
И с гордым Сатаною.
Ты казнь отсрочил, Громобой,
И дверь сомкнулась ада;
Но жить, погибнувши душой, —
Коль страшная отрада!
Влачи унылы дни, злодей,
В болезни ожиданья;
Веселья нет душе твоей,
И нет ей упованья;
Увы! и красный божий мир
И жизнь ему постылы;
Он в людстве дик, в семействе сир.
Он вживе снедь могилы.
Напрасно веет ветерок
С душистыя долины;
И свет луны сребрит поток
Сквозь темны лип вершины;
И ласточка зари восход
Встречает щебетаньем;
И роща в тень свою зовет
Листочков трепетаньем;
И шум бегущих с поля стад
С пастушьими рогами
Вечерний мрак животворят,
Теряясь за холмами…
Его доселе светлый дом
Уж сумрака обитель.
Угрюм, с нахмуренным лицом
Пиров веселых зритель,
Не пьет кипящего вина
Из чаши круговыя…
И страшен день; и ночь страшна;
И тени гробовыя
Он всюду слышит грозный вой;
И в час глубокой ночи
Бежит одра его покой;
И сон забыли очи.
И тьмы лесов страшится он:
Там бродит привиденье;
То чудится полночный звон,
То погребально пенье;
Страшит его и бури свист,
И грозных туч молчанье,
И с шорохом падущий лист,
И рощи содроганье.
Прокатится ль по небу гром —
Бледнеет, дыбом волос;
«То мститель, послан божеством;
То казни страшный голос».
И вид прелестный юных чад
Ему не наслажденье.
Их милый, чувства полный взгляд,
Спокойствие, смиренье,
Краса – веселие очей,
И гласа нежны звуки,
И сладость ласковых речей
Его сугубят муки.
Как роза – благовонный цвет
Под сению надежной,
Они цветут: им скорби нет;
Их сердце безмятежно.
А он?.. Преступник… он, в тоске
На них подъемля очи,
Отверзту видит вдалеке
Пучину адской ночи.
Он плачет; он судьбу клянет;
«О милые творенья,
Какой вас лютый жребий ждет!
И где искать спасенья?
Напрасно вам дана краса;
Напрасно сердцу милы;
Закрыт вам путь на небеса;
Цветете для могилы.
Увы! пора любви придет:
Вам сердце тайну скажет,
Для вас украсит божий свет,
Вам милого покажет;
И взор наполнится тоской,
И тихим грудь желаньем,
И, распаленные душой,
Влекомы ожиданьем,
Для вас взойдет краснее день,
И будет луг душистей,
И сладостней дубравы тень
И птичка голосистей.
И дни блаженства не придут;
Страшитесь милой встречи;
Для вас не брачные зажгут,
А погребальны свечи.
Не в божий, гимнов полный, храм
Пойдете с женихами…
Ужасный гроб готовят нам;
Прокляты небесами.
И наш удел тоска и стон
В обителях геенны…
О, грозный жребия закон,
О, жертвы драгоценны!..»
Но взор возвел он к небесам
В душевном сокрушенье
И мнит: «Сам бог вещает нам —
В раскаянье спасенье.
Возносятся пред вышний трон
Преступников стенанья…»
И дом свой обращает он
В обитель покаянья:
Да странник там найдет покой,
Вдова и сирый друга,
Голодный сладку снедь, больной
Спасенье от недуга.
С утра до ночи у ворот
Служитель настороже;
Он всех прохожих в дом зовет:
«Есть хлеб-соль, мягко ложе».
И вот уже из всех краев,
Влекомые молвою,
Идут толпы сирот, и вдов,
И нищих к Громобою;
И всех приемлет Громобой,
Всем дань его готова;
Он щедрой злато льет рукой
От имени Христова.
И божий он воздвигнул дом;
Подобье светла рая,
Обитель иноков при нем
Является святая;
И в той обители святой,
От братии смиренной
Увечный, дряхлый, и больной,
И скорбью убиенный
Приемлют именем творца
Отраду, исцеленье:
Да воскрешаемы сердца
Узнают провиденье.
И славный мастер призван был
Из города чужого;
Он в храме лик изобразил
Угодника святого;
На той иконе Громобой
Был видим с дочерями,
И на молящихся святой
Взирал любви очами.
И день и ночь огонь пылал
Пред образом в лампаде,
В златом венце алмаз сиял,
И перлы на окладе.
И в час, когда редеет тень,
Еще дубрава дремлет
И воцаряющийся день
Полнеба лишь объемлет;
И в час вечерней тишины —
Когда везде молчанье
И свечи, в храме возжжены,
Льют тихое сиянье, —
В слезах раскаянья, с мольбой,
Пред образом смиренно
Распростирался Громобой,
Веригой отягченный…
Но быстро, быстро с гор текут
В долину вешни воды —
И невозвратные бегут
Дни, месяцы и годы.
Уж время с годом десять лет
Невидимо умчало;
Последнего двух третей нет —
И будто не бывало;
И некий неотступный глас
Вещает Громобою:
«Всему конец! твой близок час!
Погибель над тобою!»
И вот… недуг повергнул злой
Его на одр мученья.
Растерзан лютою рукой,
Не чая исцеленья,
Всечасно пред собой он зрит
Отверзту дверь могилы;
И у возглавия сидит
Над ним призра́к унылый.
И нет уж сил ходить во храм
К иконе чудотворной —
Лишь взор стремит он к небесам,
Молящий, но покорный.
Увы! уж и последний день
Край неба озлащает;
Сквозь темную дубравы сень
Блистанье проникает;
Все тихо, весело, светло;
Все негой сладкой дышит;
Река прозрачна, как стекло;
Едва, едва колышет
Листами легкий ветерок;
В полях благоуханье,
К цветку прилипнул мотылек
И пьет его дыханье.
Но грешник сей встречает день
Со стоном и слезами.
«О, рано ты, ночная тень,
Рассталась с небесами!
Сойдитесь, дети, одр отца
С молитвой окружите
И пред судилище творца
Стенания пошлите.
Ужасен нам сей ночи мрак;
Взывайте: искупитель,
Смягчи грозящий гнева зрак;
Не будь нам строгий мститель!»
И страшного одра кругом —
Где бледен, изможденный,
С обезображенным челом,
Все кости обнаженны,
Брада до чресл, власы горой,
Взор дикий, впалы очи,
Вопил от муки Громобой
С утра до поздней ночи —
Стеклися девы, ясный взор
На небо устремили
И в тихий к провиденью хор
Сердца совокупили.
О вид, угодный небесам!
Так ангелы спасенья,
Вонмя раскаянья слезам,
С улыбкой примиренья,
В очах отрада и покой,
От горнего чертога
Нисходят с милостью святой,
Предшественники бога,
К одру болезни в смертный час…
И, утомлен страданьем,
Сын гроба слышит тихий глас:
«Отыди с упованьем!»
И девы, чистые душой,
Подъемля к небу руки,
Смиренной мыслили мольбой
Отца спокоить муки:
Но ужас близкого конца
Над ним уже носился;
Язык коснеющий творца
Еще молить стремился;
Тоскуя, взором он искал
Сияния денницы…
Но взор недвижный угасал,
Смыкалися зеницы.
«О дети, дети, гаснет день». —
«Нет, утро; лишь проснулась
Заря на холме; черна тень
По долу протянулась;
И нивы пусты… в высоте
Лишь жаворонок вьется». —
«Увы! заутра в красоте
Опять сей день проснется!
Но мы… уж скрылись от земли;
Уже нас гроб снедает;
И место, где поднесь цвели,
Нас боле не признает.
Несчастные, дерзну ль на вас
Изречь благословенье?
И в самой вечности для нас
Погибло примиренье.
Но не сопутствуйте отцу
С проклятием в могилу;
Молитесь, воззовем к творцу:
Разгневанный, помилуй!»
И дети, страшных сих речей
Не всю объемля силу,
С невинной ясностью очей
Воскликнули: «Помилуй!»
«О дети, дети, ночь близка». —
«Лишь полдень наступает:
Пастух у вод для холодка
Со стадом отдыхает;
Молчат поля; в долине сон;
Пылает небо знойно». —
«Мне чудится надгробный стон». —
«Все тихо и спокойно;
Лишь свежий ветерок, порой
Подъемлясь с поля, дует;
Лишь иволга в глуши лесной
Повременно воркует».
«О дети, светлый день угас». —
«Уж солнце за горою;
Уж по закату разлилась
Багряною струею
Заря, и с пламенных небес
Спокойный вечер сходит,
На зареве чернеет лес,
В долине сумрак бродит». —
«О вечер сумрачный, постой!
Помедли, день прелестный!
Помедли, взор не узрит мой
Тебя уж в поднебесной!..
О дети, дети, ночь близка». —
«Заря уж догорела;
В туман оделася река;
Окрестность побледнела;
И на распутии пылят
Стада, спеша к селенью». —
«Спасите! полночь бьет!» – «Звонят
В обители к моленью:
Отцы поют хвалебный глас;
Огнями храм блистает». —
«При них и грешник в страшный час
К тебе, творец, взывает!..
Не тмится ль, дети, неба свод?
Не мчатся ль черны тучи?
Не вздул ли вихорь бурных вод?
Не вьется ль прах летучий?» —
«Все тихо… служба отошла;
Обитель засыпает;
Луна полнеба протекла;
И божий храм сияет
Один с холма в окрестной мгле;
Луга, поля безмолвны;
Огни потухнули в селе;
И рощи спят и волны».
И всюду тишина была;
И вся природа, мнилось,
Предустрашенная ждала,
Чтоб чудо совершилось…
И вдруг… как будто ветерок
Повеял от востока,
Чуть тронул дремлющий листок,
Чуть тронул зыбь потока…
И некий глас промчался с ним…
Как будто над звездами
Коснулся арфы серафим
Эфирными перстами.
И тихо, тихо божий храм
Отверзся… Неизвестный
Явился старец дев очам;
И лик красы небесной
И кротость благостных очей
Рождали упованье;
Одеян ризою лучей,
Окрест главы сиянье,
Он не касался до земли
В воздушном приближенье…
Пред ним незримые текли
Надежда и Спасенье.
Сердца их ужас обуял…
«Кто этот, в славе зримый?»
Но близ одра уже стоял
Пришлец неизъяснимый.
И к девам прикоснулся он
Полой своей одежды:
И тихий во мгновенье сон
На их простерся вежды.
На искаженный старца лик
Он кинул взгляд укора:
И трепет в грешника проник
От пламенного взора.
«О! кто ты, грозный сын небес?
Твой взор мне наказанье».
Но, страшный строгостью очес,
Пришлец хранит молчанье…
«О, дай, молю, твой слышать глас!
Одно надежды слово!
Идет неотразимый час!
Событие готово!» —
«Вы лик во храме чтили мой;
И в том изображенье
Моя десница над тобой
Простерта во спасенье».
«Ах! Что ж могущий повелел?» —
«Надейся и страшися». —
«Увы! какой нас ждет удел?
Что жребий их?» – «Молися».
И, руки положив крестом
На грудь изнеможенну,
Пред неиспытанным творцом
Молитву сокрушенну
Умолкший пролиял в слезах;
И тяжко грудь дышала,
И в призывающих очах
Вся скорбь души сияла…
Вдруг начал тмиться неба свод —
Мрачнее и мрачнее;
За тучей грозною ползет
Другая вслед грознее;
И страшно сшиблись над главой;
И небо заклубилось;
И вдруг… повсюду с черной мглой
Молчанье воцарилось…
И близок час полночи был…
И ризою святою
Угодник спящих дев накрыл,
Отступника – десною.
И, устремленны на восток,
Горели старца очи…
И вдруг, сквозь сон и мрак глубок,
В пучине черной ночи,
Завыл протяжно вещий бой —
Окрестность с ним завыла;
Вдруг… страшной молния струей
Свод неба раздвоила,
По тучам вихорь пробежал,
И с сильным грома треском
Ревущей буре бес предстал,
Одеян адским блеском.
И змеи в пламенных власах —
Клубясь, шипят и свищут;
И радость злобная в очах —
Кругом, сверкая, рыщут;
И тяжкой цепью он гремел —
Увлечь добычу льстился;
Но старца грозного узрел —
Утихнул и смирился;
И вдруг гордыни блеск угас;
И, смутен, вопрошает:
«Что, мощный враг, тебя в сей час
К сим падшим призывает?»
«Я зрел мольбу их пред собой». —
«Они мое стяжанье». —
«Перед небесным судией
Всесильно покаянье». —
«И час суда его притек:
Их жребий совершися». —
«Еще ко благости не рек
Он в гневе: удалися!» —
«Он прав – и я владыка им». —
«Он благ – я их хранитель». —
«Исчезни! ад неотразим». —
«Ответствуй, Искупитель!»
И гром с востока полетел;
И бездну туч трикраты
Рассек браздами ярких стрел
Перун огнекрылатый;
И небо с края в край зажглось
И застонало в страхе;
И дрогнула земная ось…
И, воющий во прахе,
Творца грядуща слышит бес;
И молится хранитель…
И стал на высоте небес
Средь молний ангел-мститель.
«Гряду! и вечный божий суд
Несет моя десница!
Мне казнь и благость предтекут…
Во прах, чадоубийца!»
О всемогущество словес!
Уже отступник тленье;
Потух последний свет очес;
В костях оцепененье;
И лик кончиной искажен;
И сердце охладело;
И от сомкнувшихся устен
Дыханье отлетело.
«И праху обладатель ад,
И гробу отверженье,
Доколь на погубленных чад
Не снидет искупленье.
И чадам непробудный сон;
И тот, кто чист душою,
Кто, их не зревши, распален
Одной из них красою,
Придет, житейское презрев,
В забвенну их обитель;
Есть обреченный спящих дев
От неба искупитель.
И будут спать: и к ним века
В полете не коснутся;
И пройдет тления рука
Их мимо; и проснутся
С неизменившейся красой
Для жизни обновленной;
И низойдет тогда покой
К могиле искупленной;
И будет мир в его костях;
И претворенный в радость,
Творца постигнув в небесах,
Речет: господь есть благость!..»
Уж вестник утра в высоте;
И слышен громкий петел;
И день в воздушной красоте
Летит, как радость светел…
Узрели дев, объятых сном,
И старца труп узрели;
И мертвый страшен был лицом,
Глаза, не зря, смотрели;
Как будто, страждущ, прижимал
Он к хладным персям руки,
И на устах его роптал,
Казалось, голос муки.
И спящих лик покоен был:
Невидимо крылами
Их тихий ангел облачил;
И райскими мечтами
Чудесный был исполнен сон;
И сладким их дыханьем
Окрест был воздух растворен,
Как роз благоуханьем;
И расцветали их уста
Улыбкою прелестной,
И их являлась красота
В спокойствии небесной.
Но вот – уж гроб одет парчой;
Отверзлася могила;
И слышен колокола вой;
И теплятся кадила;
Идут и стар и млад во храм;
Подъемлется рыданье;
Дают бесчувственным устам
Последнее лобзанье;
И грянул в гроб ужасный млат;
И взят уж гроб землею;
И лик воспел: «Усопший брат,
Навеки мир с тобою!»
И вот – и стар и млад пошли
Обратно в дом печали;
Но вдруг пред ними из земли
Вкруг дома грозно встали
Гранитны стены – верх зубчат,
Бока одеты лесом, —
И, сгрянувшись, затворы врат
Задвинулись утесом.
И вспять погнал пришельцев страх:
Бегут, не озираясь;
«Небесный гнев на сих стенах!» —
Вещают, содрогаясь.
И стала та страна с тех пор
Добычей запустенья;
Поля покрыл дремучий бор;
Рассыпались селенья.
И человечий глас умолк —
Лишь филин на утесе
И в ночь осенню гладный волк
Там воет в черном лесе;
Лишь дико меж седых брегов,
Спираема корнями
Изрытых бурею дубов,
Река клубит волнами.
Где древле окружала храм
Отшельников обитель,
Там грозно свищет по стенам
Змея, развалин житель;
И гимн по сводам не гремит —
Лишь веющий порою
Пустынный ветер шевелит
В развалинах травою;
Лишь, отторгаяся от стен,
Катятся камни с шумом,
И гул, на время пробужден,
Шумит в лесу угрюмом.
И на туманистом холме
Могильный зрится камень.
Над ним всегда в полночной тьме
Сияет бледный пламень.
И крест поверженный обвит
Листами повилики:
На нем угрюмый вран сидит,
Могилы сторож дикий.
И все как мертвое окрест:
Ни лист не шевелится,
Ни зверь близ сих не пройдет мест,
Ни птица не промчится.
Но полночь лишь сойдет с небес —
Вран черный встрепенется,
Зашепчет пробужденный лес,
Могила потрясется;
И видима бродяща тень
Тогда в пустыне ночи:
Как бледный на тумане день,
Ее сияют очи;
То взор возводит к небесам,
То, с видом тяжкой муки,
К непроницаемым стенам,
Моля, подъемлет руки.
И в недре неприступных стен
Молчание могилы;
Окрест их, мглою покровен,
Седеет лес унылый:
Там ветер не шумит в листах,
Не слышно вод журчанья,
Ни благовония в цветах,
Ни в травке нет дыханья.
И девы спят – их сон глубок;
И жребий искупленья,
Безвестно, близок иль далек;
И нет им пробужденья.
Но в час, когда поля заснут
И мглой земля одета
(Между торжественных минут
Полночи и рассвета),
Одна из спящих восстает —
И, странник одинокий,
Свой срочный начинает ход
Кругом стены высокой;
И смотрит в даль и ждет с тоской:
«Приди, приди, спаситель!»
Но даль покрыта черной мглой…
Нейдет, нейдет спаситель!
Когда ж исполнится луна,
Чреда приходит смены;
В урочный час пробуждена,
Одна идет на стены,
Другая к ней со стен идет,
Встречается и руку,
Вздохнув, пришелице дает
На долгую разлуку;
Потом к почиющим сестрам,
Задумчива, отходит,
А та печально по стенам
Одна до смены бродит.
И скоро ль? Долго ль?.. Как узнать?
Где вестник искупленья?
Где тот, кто властен побеждать
Все ковы обольщенья,
К прелестной прилеплен мечте?
Кто мог бы, чист душою,
Небесной верен красоте,
Непобедим земною,
Все предстоящее презреть
И с верою смиренной,
Надежды полон, в даль лететь
К награде сокровенной?..
1810
