Имаи согласно кивал. Он был благодарен Ямакава за несколько минут прикосновения к миру прекрасного.

— Вы не брали уроков икебана? — поинтересовался Ямакава.

— Нет, мои родители были далеки от искусства. Отец всю жизнь занимался медициной, ничто другое его не интересовало, и желал, чтобы дети тоже стали врачами. Но я вот не захотел, а старший брат, хотя и закончил медицинский институт, любит поэзию и сам пишет стихи, — разоткровенничался Имаи.

— Врачи понимают искусство лучше других людей, — сказал Ямакава, — потому что искусство — это психология, а психология близка врачам, которые хорошо чувствуют, что происходит внутри человека.

— Наверное, вы правы, — согласился Имаи.

Ямакава чему-то улыбнулся.

— Посмотрите, сколько в цветах скрытой силы, движения, экспрессии.

Он показал Имаи букет, состоявший всего лишь из одной ветки вишни и цветка камелии, на этот раз красной.

— Представьте себе, что грубая ветка вишни — мужчина, а тоненькая веточка камелии — женщина, и они то сплетаются, то отталкиваются, то прислушиваются друг к другу, то демонстрируют презрение. Драма в цветах, не так ли?

Уходя, Имаи заметил:

— Вам кто-нибудь помогает по дому? Для ваших лет вы слишком много трудитесь.

Ямакава распахнул калитку.

— Видите ли, я считаю, что старость наступает тогда, когда человек начинает беречь себя, приговаривая: «Мне уже много лет, надо поменьше работать». И так в двадцатом столетии люди почти совсем перестали трудиться физически, нарушили извечный баланс: труд — отдых. Если не поработал хорошо, то и отдых бесполезен. В организме, которому не хватает нагрузки, возрастает энтропия — невосстановимое рассеивание энергии. Так вот работа в саду — это борьба с энтропией.

— Забавный старик, — сказал молодой полицейский, когда они сели в машину.

— А чем он занимается? — поинтересовался Имаи.

— Точно не скажу, — пожал плечами полицейский. — Кажется, врач.

«Врач? Охота ему торчать в такой глуши?» — удивился Имаи.

— Отвезти вас в город?

— В город? Нет, давай обратно к мосту. Посмотрим, откуда мог появиться этот несчастный самоубийца.

В Саппоро было чуть прохладнее, чем в Токио, и шел дождь. Усевшись в такси, Ватанабэ спросил у шофера, сколько до города, услышал ответ, удовлетворенно кивнул и откинулся на удобные подушки. Нажал кнопку, стекло немного опустилось, и воздух, пропитанный озоном, приятно освежил его. Уставившись немигающим взором в затылок водителя, он сосредоточенно перебирал в памяти каждый свой шаг с момента, когда в аэропорту Ханэда расстался с Морита. Ватанабэ был одним из курьеров, нелегально провозивших в Японию наркотики. В чемоданчике, оставшемся в машине Морита в Токио, была очередная порция героина, который предназначался для местных торговцев наркотиками. И хотя он уже отделался от груза, напряжение не спадало.

Испортившаяся погода согнала с улиц людей. В сравнении с Токио столица острова Хоккайдо показалась ему сонным царством. Вечерний город был пустынен. «Саппоро гранд-отель», старое мрачноватое здание, ему неожиданно понравился. В отличие от неуютной атмосферы токийских стеклобетонных громадин, спокойная тишина гостиницы располагала к душевному покою.

У стойки минутное напряжение — надо заполнить регистрационный бланк. «Ватанабэ Ёсинори… служащий… „Санва гинко“… десять дней». Взгляд на клерка, взявшего бланк. Вроде все в порядке.

— Мне нужно арендовать машину.

— Пожалуйста.

В номере взял из холодильника маленькую бутылочку сока, открыл, сделал небольшой глоток, вытащил упакованный в целлофановый пакет набор сушеных рыбных закусок, пожевал. Переодевшись в лежавшее на постели юката — легкое летнее кимоно, отправился в ванную. Потом лег в постель и тут же уснул.

Ватанабэ в этом году исполнилось тридцать пять. Десять лет, почти треть своей жизни, он занимался наркотиками. Он был одним из немногих удачливых курьеров: за десять лет ни одного ареста. Он сам поражался своему везению. Обычно курьер не работал больше двух лет. Полиция ловила его, и венцом карьеры была либо смертная казнь, либо длительное тюремное заключение, в зависимости от законов страны, где его арестовали. Однако недостатка в курьерах бизнес на наркотиках не ощущал: прикосновение к этому товару сулило невиданные, фантастические барыши.

На стыке территорий Таиланда, Бирмы и Лаоса, в труднодоступной гористой местности живущие там племена яо, мео, акха, лису, качин выращивают опиумный мак. Эта опиумная кладовая мира и называется «золотым треугольником», хотя наркотики значительно дороже любого из драгоценных металлов. Тем, кто выращивает мак, сборщик опиума платит за килограмм опиума-сырца 50 — 100 американских долларов. Килограмм героина (в который перерабатывают опиум-сырец тайные лаборатории прямо в «золотом треугольнике») продают в США за 100 тысяч долларов. Килограмма героина (он попадает наркоманам уже не в чистом виде, а смешанный для веса с сахаром) достаточно для 20 тысяч инъекций. Таким образом, урожай, снимаемый в «золотом треугольнике», обходится наркоманам почти в 8 миллиардов долларов. Ватанабэ всегда поражался прибылям, которые оседали в карманах хозяев этого бизнеса. Но кое-что перепадало и им, простым курьерам.

Масару Имаи окружающие, за редким исключением, не любили. Высокомерный, независимый, резкий, он не слишком располагал к себе. Однокурсники в полицейской академии называли его лощеным типом и пижоном, но никто не мог отрицать: когда речь шла о деле, Имаи вовсе не был пижоном.

Он был прежде всего упрям. Тогда как большинство людей ищут себе оправдание в неблагоприятных обстоятельствах и охотно отказываются от неприятных дел, Имаи, сталкиваясь со все новыми трудностями, не раздражался, не стремился побыстрее закончить расследование. Напротив, проникался желанием выяснить все до конца.

Так было и на этот раз. Уединившись в небольшой комнате, которую ему отвели в полицейском отделении, Имаи сгреб чужие бумаги со стола и разложил подробную карту местности.

Ни денег, ни билета, ни документов, ни визитных карточек — убитый не был похож на приезжего. Но с другой стороны, его фотографию никто из жителей округи до сих пор не опознал, и — что более важно — не поступило никаких сигналов об исчезновении человека в этом районе.

Теперь Имаи, изучая карту, искал подтверждения мысли, только что мелькнувшей у него. Тот человек мог прийти к повороту не только по дороге, но и напрямик, через поля. Это предположение расширяло круг поисков.

Но несколько крестьянских дворов, расположенных неподалеку, в трех-четырех километрах, отделены речкой. Вброд не перейдешь, сказали ему, а мост в стороне. Если идти через мост — Имаи с помощью циркуля измерил расстояние, — выходило километров шесть-семь. В населенных пунктах по другую сторону реки полицейские уже провели опрос.

Имаи с раздражением отбросил циркуль, с шумом отодвинул стул, встал. Громко позвал молодого полицейского, который сопровождал его. Тот немедленно появился.

— Иди-ка сюда, — поманил его Имаи. — Что тут расположено?

Полицейский нагнулся над столом, неловко вытянув шею.

— А-а, так это лечебница профессора Ямакава, с которым вы утром разговаривали.

Имаи прикинул расстояние: от дороги километра два с половиной. «Странно, — подумал Имаи, — кто же располагает больницу так далеко от людей? Но она находится близко к месту происшествия». Имаи колебался.

— Профессор Ямакава сказал бы, если бы пропал кто-то из его клиники, — заметил полицейский.

— Поехали, посмотрим сами, — коротко сказал Имаи.

— Скажите, Росовски, вы читали Юкио Мисима?

Росовски удивленно посмотрел на Аллена. Вопрос показался ему странным. Они сидели в посольском кабинете Аллена, который не пожелал обосноваться в здании ЦРУ возле кладбища Аояма. Посол, как говорят, лично распорядился отвести ему временно пустовавший кабинет одного из советников. Прежнего хозяина кабинета перевели в Австрию, замену Вашингтон пока не прислал.