Весь вечер я так и просидел за столом, неторопливо переворачивая одну за другой густо исписанные страницы летных книжек. В памяти всплывали давно позабытые дни, отдельные эпизоды и целые пласты жизни. Самолеты, самолеты, самолеты… Каких только здесь нет! И с каждым непременно связана частица моего бытия, мои мысли, думы, переживания. Вот, например, юность, начало пути: У-2, Р-1, Р-5, И-2, И-3, И-4, И-5, И-15, И-16, И-153… А вот самолеты военной поры: Ла-5, Ла-7, МиГ-3, ЛаГГ-3, Ил-2, или «черная смерть», как прозвали его фашисты, — я тоже на нем летал. В войну, кстати, летные книжки не велись, не до того было… А вот и зарубежные марки. На них — трофейных и поступавших по ленд-лизу — приходилось летать и на фронте, и в первые послевоенные годы. Пресловутые «мессеры»: Ме-109, Ме-109ф — с форсированным двигателем, Ме-262; английские истребители: «спитфайр», «харрикейн», американская «аэрокобра» и прочие — «мартинсайд», «арадо», «бюккер», «физилер-шторх», «зибель», на котором возили в Прагу загадочного пассажира — вратаря-футболиста… А это «яки». Сколько же их: Як-1, Як-3, один из лучших фронтовых истребителей военных лет, Як-6, Як-7, Як-9, Як-11, Як-12, Як-15, Як-17, Як-25, Як-28, Як-50… Какие-то из них пошли в серийное производство, иные существовали лишь в опытных образцах. А затем пошли самолеты сверхзвуковые: МиГ-19, МиГ-19С, МиГ-19П, МиГ-21, МиГ-21Ф. Конечно есть и еще. Но, пожалуй, хватит. Пожалуй, стоит прервать ряд. Всех не перечислишь, все не назовешь. Да и нет в том надобности. Сорок пять лет, почти целых полвека, летал я на истребителях. И не только на них. Правда, остальные типы самолетов скорее исключение… Сорок пять лет жил профессией военного летчика-истребителя. Почти тринадцать тысяч часов налета. А если уж абсолютно точно — 12943 часа. Если поделить на те 24 часа, которые имеются в сутках, получается ровным счетом полтора года. Полтора года в воздухе! Не всякому удается столько прожить в небе на истребителе. А вот мне повезло…

Еще как повезло! Овладеть одной из лучших в мире профессий — по крайней мере мы, летчики-истребители, именно так считаем — и почти полвека летать… А мои ученики, ставшие, как и я, людьми воздуха… Их не меньше, чем типов самолетов, которыми я овладел. Какое там — не меньше! Больше. Куда больше. И все они, думается, благодарны мне, а я — им. За преданность избранному делу, за беззаветную любовь к нему и бескорыстное ему служение.

Не знаю, может, кто-то летал и больше. Но вряд ли. А уж на истребителях — наверняка. Во всяком случае, мне неизвестно имя ни одного летчика-истребителя, который летал бы на боевых машинах до шестидесяти четырех лет. «Летал? — спросил я мысленно в тот вечер себя. — Почему вдруг в прошедшем времени? Ты вроде бы и теперь летаешь. Вроде бы не собираешься бросать».

И тут я окончательно понял: пора! Пора прекращать полеты. Пусть медики еще не сказали «нет». Это слово, это горькое для летчика-истребителя слово, должен сказать я сам. Не потому, что надоело испытывать судьбу, не потому, что устал или вот-вот выдохнусь. Это вовсе не так и не об этом речь. Просто всему есть конец. И пусть конец этот будет не принудительным, не навязанным кем-то или чем-то извне, а добровольным. Надо уметь вовремя сойти со сцены.

И я решил, что следующий мой полет будет последним. Пять тысяч пятьсот восемьдесят пять посадок я сделал. Сделаю пять тысяч пятьсот восемьдесят шестую — и точка…

В тот вечер я лукавил перед самим собой. Делал вид, что просто листаю летные книжки, листаю, потому что давно не заглядывал в них, А мысли… Какие мысли? Мало ли что взбредет в голову, когда коротаешь в мирной обстановке собственного дома свободный вечер! Мне очень не хотелось сознавать, что я принял окончательное решение. И я сделал вид, будто никаких решений не принимал. Просто свободный вечер… Просто сижу и перелистываю свои летные книжки…

Ложась спать, я попытался забыть обо всем. Иначе бы со сном ничего не вышло.

И вот теперь я стою возле готовой устремиться в пространство боевой машины. Стою и знаю, что это будет мой последний полет. Мне не удастся зачеркнуть ни тот недавний вечер, ни тем более пролетевшие — такие емкие и такие быстролетные — годы. Я понимаю это и потому медлю….

Но — время! Пора в кабину. Рядом стоит техник и ждет, когда я возьму из его рук свой гермошлем. Это не Володя Гладков. Это другой техник. Его зовут Дмитрием Федоровичем, и эта машина закреплена именно за ним. Я беру у него из рук гермошлем, надеваю его и встаю на ступеньку стремянки. С этой минуты ни о чем, кроме полета, думать нельзя. И мне сразу становится легче.

…Когда через полчаса перехватчик коснулся колесами шасси бетонки, когда я зарулил на стоянку, на душе было спокойно. Решать уже ничего не надо — все решено. Полет был сложным. И во время таких полетов посторонние мысли не приходят. Да в них больше и не было нужды.

Выбравшись из кабины, я подошел к острому конусу кока перехватчика, который только что рассекал на огромной скорости стратосферу, похлопал по нему рукой н поцеловал.

Техник смотрел на меня изумленно. Видимо, чтобы прервать молчание, он спросил:

— Прикажете готовить самолет ко второму вылету? По плану в ту ночь у меня значился еще один полет. Но я повернулся к технику и сказал:

— Второго вылета не будет. — Помолчав секунду, я негромко добавил: — Все, Дмитрий Федорович. Маршал Савицкий кончил летать. Это был его последний полет.

Техник смотрел на меня во все глаза. Наверно, я выглядел немного странно, говоря о себе в третьем лице. А может, он просто не верил моим словам.

Я улыбнулся, дружески тряхнул его за плечо, дескать, ничего страшного, все в порядке, и, круто повернувшись, молча зашагал в сторону служебного помещения, где находилась летная комната. Там, как всегда, было много летчиков, много суеты и шума. Людям между полетами нужна разрядка.

Завидя меня, летчики прервали разговор и встали. Это были мои товарищи по профессии, такие же влюбленные в свое дело люди, как и я. Но устав уставом. Я жестом руки показал, чтобы они сели, а сам подошел к шкафу, где хранилось летное обмундирование. Сложил туда все, что мне больше никогда не понадобится, и подозвал сержанта: