— А что… согласен, — сказал Семен Семенович. — И какие же сути ты сможешь мне ввести? Какие кассеты у тебя есть?

Мальчик положил на стол книгу, которую до сих пор держал в руке (начотдела взглянул: “С. Я. Сидоров. Математика личности. Введение в теорию пси-дифференцирования и пси-интегрирования”… ого! Вот так “Мойдодыр”!), выдвинул верхний ящик:

— Выбирайте.

Звездарик и Мегре склонились к ящику так резво, что едва не коснулись лбами. Кассет было много — но все двух— или четырех-штырьковые, то есть с частными дифференциалами высоких порядков, незначительными подробностями психики вроде “способности переключаться от восприятия образной информации к восприятию логической”, “скованность при общении с лицами противоположного пола” и т. п. И свечение индикаторов в них: тлеющее алое, редко желтое — свидетельствовало о небольших баллах. Спекулянты отдавали мальцу на забаву действительно самый бросовый товар.

— Не-ет, Фима, это мне ни к чему, — сказал начальник ОБХС, распрямляясь. — А вот у тебя должен быть, нам дядя сказал, многоштырьковый блок с сильным характером… вот бы его мне, а? — он так и впился глазами в мальчика. — Так где он у тебя?

— Нету, — сказал он тихо.

— То есть как — нету? — напирал Звездарик. — Куда же ты дел блок? Кому передал?

— Никому, блок здесь… вот, — мальчик выдвинул другой ящик стола: там на чистой бумаге лежала, блестя многими посеребренными штырьками и розовыми плоскостями, большая кассета, вмещающая суть второго порядка со всеми частными подробностями, завитками и оттенками; на жаргоне спекулянтов она называлась “блок”. Розовый цвет по общегалактической маркировке означал характер.

Да, это была она, столь долго искомая кассета. Мегре и Семен Семенович потянулись к ней одновременно. У землянина рука оказалась проворней — схватил, поднес к глазам: в табличке напротив соответствующих символов были указаны те именно числа баллов, что соответствовали воле, гордыне и другим уникальным чертам лидера Суперграндии (и поперек всех шла корявая надпись синим фломастером: “Любимаму плимяннику Фиме от дяди Кости”). Но… Звездарик сначала подумал, что забивает лившийся на веранду свет солнца, повернулся в тень — и у него самого потемнело в глазах: все веточки индикатора кассеты, которым полагалось сиять бело-голубым накалом, были темны!

— Фимочка-а-а, — подойдя к мальчику, произнес Семен Семенович тем яростно-ласковым голосам, каким урезонивал загулявшего в сутях Васю, — Фимочка, друг мой, но ведь кассеточка-то пуста! А пси-заряд где?!

— Я же сказал: нету, — ответил тот, не поднимая головы.

— Как это нету? Как нету?! А где? Будь хорошим мальчиком, Фима, иначе тебя ждут серьезные неприятности. Куда делся заряд такой силы? Ведь не мог же ты…— И у начальника ОБХС слова замерли на языке; сверкнула мысль: а почему, собственно, не мог?..

Фима поднял на него свои большие глаза. На пушистых ресницах блестели готовые пролиться слезы.

— Ладно, — сказал он, шмыгнув носом, — пойдемте, покажу. Они вышли во двор. Мальчик повел детективов за сарай. Обрыв здесь выдался мыском, с него хорошо просматривалась река, противоположный берег с гиперболоидной башней пси-вокзала и гостиницами. Метрах в пяти от края стояла скамья — доска на двух столбиках. Возле нее и находилось то, что Фима решил показать: маленький, не более метра в длину, могильный холмик с пирамидкой, покрытой алюминиевой краской. На стороне ее, обращенной к скамье, была фотография под стеклом: вислоухий жизнерадостный щенок со смышленым взглядом.

— Вот…— сказал Фима, садясь на скамейку; в голосе его тоже были слезы.

Мегре и Звездарик присели по обе стороны его, глядели вопросительно. Комиссар на всякий случай снял кепку. Оба ничего не понимали. Мальчик вздохнул и начал рассказывать.

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ И КОНЧИНЫ ЩЕНКА ТОБИКА, РАССКАЗАННАЯ ЕГО БЕЗУТЕШНЫМ ХОЗЯИНОМ

Жил на свете Тобик бедный. Щенок. Ирландский сеттер коричневой масти. Мама купила на день рождения. Он был веселый, добродушный и все понимал. И аккуратный — не пачкал, не имел блох. Спали вместе. Палку мог принести, даже из воды доставал вплавь. И вообще.

Вот только другие собаки его обижали. Здесь много собак — и во дворах, хозяйских, и бродячих. Слобода под снос. И грызутся постоянно. Не то чтобы Тобик был слабый, нет — рослый, двухгодовалый, кормили хорошо. Но — незлой. Он к собакам с открытой душой, подружиться, а они его трепали. За то что красивый, ухоженный, с ошейником, ласковый. То ногу прокусят, то ухо. Собаки не любят, когда кто лучше их. А Тобик удирал, визжал — и было обидно за него.

А тут дядя Костя, мамин брат, подарил неликвидный блок. Он был “под мухой”, дядя-то: знай, мол, мою доброту! До этого Фима только кошкам пробовал вводить пси-сути. Да и то, честно сказать, неудачно. Кошки мяукают, вырываются, царапаются — боятся. Одной только соседской Мурке удалось ввести трехбалльную ненасильственность. Она перестала ловить мышей, и сосед дядя Гриша ободрал ее жене на шапку.

Но Тобик не боялся. Тобик доверял и слушался. Фима хорошо подогнал под него контактки. И ввел весь пси-заряд из блока — до нуля.

Тобик стал другим, будто переменили. Сразу завоевал положение в собачьем мире. Одной дворняге-обидчице задал такую трепку, что она визжала и выла на всю слободу. И другим тоже. Уже не они его гоняли, а он их. Да что собаки, он и Фиму, когда тот по старой памяти на него замахнулся, так цапнул за ногу! Вот… Мальчик показал следы укусов на левой лодыжке. Пусть, он не обиделся.

Но потом Тобик зарвался. Переоценил свои силы. Возомнил о себе от побед над дворнягами. И налетел на боксера. Есть тут такой пес-громила вроде бульдога, только крупнее. Тот потрепал Тобика при других собаках, опрокинул наземь. И тогда… тогда эти другие, которые уже поджимали хвосты перед Тобиком, набросились на него и растерзали. Вот.

Окончив рассказ, Фима горько заплакал. “Все правильно, — думал Звездарик, сочувственно гладя его по голове, — все как в высшем обществе. Но как нам-то теперь быть?!”

— Ваше мнение, Порфирий Петрович, — обратился он к Мегре, — возможно такое? Ведь считается, что животным пси-сути ввести нельзя.