– Звучит как китайская модель.
– Да. Он же поддерживает Наксалбари.
– Наксалбари? А что это?
Через несколько дней в своем почтовом ящике на факультете Субхаш нашел письмо от Удаяна. Оно было написано по-бенгальски, ровными абзацами, и отправлено в октябре, а сейчас на дворе уже стоял ноябрь.
Если письмо это дойдет до тебя, уничтожь его потом. Не нужно компрометировать нас обоих. Но поскольку вторгнуться в Соединенные Штаты я могу только письмом, то не могу устоять. Я только что вернулся из очередной поездки, встречался с товарищем Санъялом. Имел возможность сидеть с ним рядом, разговаривать. Мне пришлось надеть на глаза черную повязку. Когда-нибудь расскажу тебе об этой встрече.
Почему от тебя нет вестей? Неужели так пленила тебя флора и фауна мощнейшего мирового капиталиста? Но вот если ты смог порвать бы свои путы и попытаться принести пользу… Я слышал, у вас там антивоенное движение набирает силу.
А у нас здесь происходят обнадеживающие изменения. Формируется Красная гвардия, ее отряды разъезжают по деревням, пропагандируют учение Мао Цзэдуна. Наше поколение – это передовой авангард, студенческая борьба – это часть вооруженной борьбы крестьянства. Так говорит Маджумдар.
Ты вернешься в изменившуюся страну, в более справедливое общество, в этом я уверен. И родной дом тоже изменится. Папа взял в банке ссуду. Они хотят расширяться. Считают, что это просто необходимо. Что мы не сможем обзавестись семьями под крышей такого тесного дома.
Я сказал им, что это пустая трата денег, какая-то причуда, ведь ты даже не живешь здесь. Но они не стали меня слушать, а теперь поздно вмешиваться, уже приезжал архитектор, дом весь в строительных лесах. Родители говорят: стройка займет год или два.
Без тебя здесь как-то скучно. И хоть я не простил тебя за то, что ты не поддержал движения, призванного улучшить жизнь миллионов людей здесь, надеюсь, что ты простишь меня за доставленные тебе разочарования. Поскорей бы ты уж закончил то, чем ты там занимаешься. Обнимаю тебя с братскими чувствами.
Он закончил письмо цитатой: «Война принесет революцию, революция остановит войну».
Субхаш перечитал письмо несколько раз. Казалось, будто их и не разделяло расстояние длиной в полмира, будто Удаян был здесь, разговаривал с ним, поддразнивал его. Субхаш сейчас остро ощутил эту их взаимную привязанность. Она натянулась почти до разрыва из-за того, что стояло сейчас между ними, но все же не рвалась.
Конечно, Субхаш мог сохранить это письмо, написанное на бенгальском языке, но он понимал: Удаян прав – его содержание, упоминание о Санъяле, окажись данное письмо не в тех руках, могли грозить неприятностями им обоим. На следующий день он взял письмо с собой в лабораторию. Под вымышленным предлогом задержался там после занятий, дождался, когда останется совсем один. Тогда он положил письмо в лабораторную раковину, чиркнул спичкой и стал смотреть, как начали обугливаться края бумаги, как исчезали в огне слова, написанные братом.
Я занимаюсь изучением процесса окисления осадочных пород в эстуариях в период отлива. И различными процессами взаимодействия, происходящими между полосами барьерного рифа и материковой частью. Например, таким явлением, как почернение песка под воздействием сульфида железа.
Может, это звучит странно, но, когда небо здесь заволакивает тучами, что-то в прибрежном пейзаже, в воде, в траве, в запахе навевает мне воспоминания о доме. Передо мной всплывают картины нашей низины, наших заливных лугов. Конечно, рис здесь не растет – только мидии и всякие другие моллюски, которых любят употреблять в пищу американцы.
Болотную осоку здесь называют «спартиной». Я узнал тут недавно, что она, оказывается, умеет выделять соль, поэтому ее стебли и листья часто покрыты белым кристаллическим налетом. По ее стеблям ползают улитки. Она растет здесь на местных торфяниках уже миллионы лет. Ее корни укрепляют берег. Вот ты знал, например, что она размножается спорическими ризосомами? Как наши мангровые деревья в Толлиганге. Нет? Мне просто очень хотелось рассказать тебе это.
Лужайка перед учебными корпусами была теперь вся засыпана опавшей сухой листвой, ее ворошил осенний ветер. Ноги по щиколотку утопали в этих листьях, которые то и дело дыбились и взвихрялись, словно под ними что-то живое пыталось подняться, но потом залегало снова.
Субхаш получил водительские права, и теперь у него были ключи от машины Ричарда. Тот уехал на междугородном автобусе на неделю праздников Дня благодарения к своей семье. Университет на праздники закрылся, даже библиотека не работала, так что пойти было совершенно некуда.
Днем он садился в машину и ехал наугад, безо всякой цели. Ездил через мост в Джеймстаун, Ньюпорт и обратно. В дороге слушал по радио эстрадные песни и сводки погоды на суше и на море: «Ветер северный, от десяти до пятнадцати узлов в секунду, во второй половине дня с переходом в северо-восточный. Высота волны от двух до четырех футов. Видимость – от одной до трех морских миль».
Вечер наступал быстро – в пять часов уже надо было включать фары. Однажды он решил поужинать в итальянском ресторанчике, где он иногда бывал с Ричардом. Он сидел за барной стойкой, пил пиво, ел сытную итальянскую еду и смотрел по телевизору футбол. Из посетителей он был там один. Когда он расплачивался, ему сказали, что в праздник Дня благодарения ресторанчик будет закрыт.
В тот день дороги были совсем пустынны, весь город словно вымер. Даже никаких признаков празднования на улицах. Никаких массовых мероприятий, никаких праздничных церемоний, о которых он был наслышан. Если не считать толпы, привалившей на футбольный матч на стадионе студенческого городка.
Еще он ездил по жилым кварталам, где жили многие преподаватели. Из каминных труб поднимался дым, на пустынных, шуршащих палой листвой улицах стояли припаркованные машины с номерными табличками разных штатов.
Он доехал до самых окраин Чарльзтауна, до зарослей теперь уже покоричневевшей осоки – спартины. Яркое солнце клонилось к закату. У соленого лимана Субхаш съехал на обочину.
В высокой болотной траве, почти сливаясь с ней сероватым оперением, стояла цапля – так близко от дороги, что Субхаш даже разглядел похожий на янтарную бусинку глаз птицы. Шея ее была изогнута изящной буквой S, а длинный острый клюв походил на нож для распечатывания писем, который родители подарили ему на память перед его отъездом.
Он опустил окошко. Цапля стояла неподвижно, потом ее длинная шея вдруг вытянулась и задрожала, словно птица почувствовала на себе взгляд Субхаша. В Толлиганге цапли в низине не были такими толстыми и такими царственно-важными.
Он наблюдал за птицей с интересом – как покатилась каплями вода с перьев у нее на груди, когда она окунула голову в воду, как она смешно перебирала длинными сгибающимися назад ногами, когда величаво ступала по воде.
Он долго бы еще любовался птицей, но на узкой, чавкающей грязью боковой дорожке показалась приближающаяся машина, и Субхаш вынужден был тронуться с места. Когда он объехал кругом и вернулся, цапли уже не было.
На следующий день он снова приехал на то место, долго бродил по краю болотистой заводи, выискивал глазами долговязую фигуру птицы. Потом стоял, любуясь горизонтом и золотистым закатом. Он решил уже, что птица, наверное, улетела на зимовку в теплые края, когда вдруг услышал хриплое настойчивое кряканье.
Это была цапля. Она летела над водой, медленно и размашисто хлопая большими крыльями, и выглядела сейчас ничем не обремененной и свободной. Ее длинная шея была втянута в туловище, темные ноги свободно висели. На фоне неба она казалась черным силуэтом.
Субхаш приехал туда и на третий день, но птицы нигде не нашел. Впервые в жизни он почувствовал в душе какую-то беспомощную любовь.
