У Быстрой Стрелы на спине была рана такая большая, как две сложенные вместе ладони. Пуля попала ему в грудь – Быстрая Стрела не поворачивался к врагу спиной, но, выходя через спину, она вырвала кусок мяса, будто удар медвежьей лапы.

Быстрая Стрела не стонал Глаза его были полузакрыты. Он часто дышал, а по лицу скатывались большие капли пота. Жена беззвучно плакала Глаза толстого малыша блестели, словно у перепуганного зверька…

Перед самым нашим типи я пустился бежать. С радостным криком я бросился на грудь отцу, потом обнял брата Они были утомлены и молчаливы. Тинагет так же молча готовила еду. Говорила только мать. Она говорила о том, как ждали мы их возвращения, как мальчики охотились, а женщины собирали ягоды и грибы. Ее низкий голос звучал, как воркованье голубя. Хотя говорила она о незначительных вещах, я хорошо знал, что за этим скрывается. Но не полагалось ни ей, ни сестре, ни мне задавать какие-либо вопросы о походе, если отец сам ничего не рассказывал. Я чувствовал, как эти невысказанные вопросы просятся матери на язык, как ежеминутно посматривает она то на Тинагет, то на меня, то на Танто, ища помощи, поддержки.

Наконец она решилась.

– Заслужил ли, – спросила она, – заслужил ли Танто того, чтобы и в дальнейшем ходить тропою воинов?

Танто даже не вздрогнул, зато отец удивленно и недовольно посмотрел на мать. У нас в семье было известно, что мать поступает иначе, чем другие женщины племени, настоящие индианки Мы знали также, что некоторых женщин, которые пытались следовать ее примеру, сурово наказывали их мужья. Отец никогда даже голоса не повышал на мать Но все же он не мог сдержать движения тихого гнева перед этим нарушением старых обычаев племени.

Но осмелевшая мать, улыбаясь, повторила вопрос:

– Заслужил ли Танто?..

– Танто, – перебил ее будто бы сурово отец, – Танто заслужил одобрение лучших воинов.

Танто делал вид, будто все это его не касается и его больше интересует кроличья печенка, которую готовила Тинагет. Однако он не мог сдержаться, чтобы не бросить быстрый взгляд на мать и на меня и не поднять гордо голову. А я? Я уже забыл о Быстрой Стреле. И теперь только завидовал брату, завидовал, как никогда в жизни. За то, что отец похвалил его перед женщинами важным и суровым голосом, можно было пойти на все. Даже на страдание. Может быть, и на большее.

Я мечтал, чтобы брат скорее кончил есть: я оттащил бы его тогда в сторону и расспросил бы обо всем. Я был уверен, что похвала отца развяжет ему язык, и я узнаю все о походе. Но я не предвидел одного. Я просто не предвидел, что… отклонится шкура палатки и войдет незваная и непрошеная Тинглит.

А Тинглит действительно вошла. Она была, как мать и Тинагет, празднично одета в платье из тонкой оленьей кожи, расшитое блестящими цветными бусами. В косы она вплела яркие лесные цветы, на лоб надела повязку из белого конского волоса.

И хотя она нарушила все мои планы, хотя по одному взгляду брата я понял, что Танто уже для меня потерян, я не мог на нее сердиться. Я сразу вспомнил Прекрасную, Тинглит была, как молодая весна.

Мой взгляд, должно быть, был слишком уж красноречивым, так как Тинагет не выдержала и фыркнула:

– Сат-Ок, братишка, ты смотришь на Тинглит, как медведь на медовые соты.

Меня охватил стыд и гнев, потому что даже отец громко рассмеялся.

– Сат-Ок, Сат-Ок, – смеялся он, – берегись! К такому меду прилипнуть легко, но оторваться трудно даже воину.

От стыда я забыл о всякой осторожности.

– Мне это не страшно! – крикнул я, показывая на Танто. – Не ко мне приклеится Березовый Листок! Не обо мне расспрашивают красивые девушки!

Взгляды Танто и обеих девушек были остры, как стрелы. Даже мать посмотрела на меня с укором. Невольно я коснулся вещей более серьезных, чем мог предположить. Теперь и Тинглит и Танто пылали румянцем. Отец нахмурился и начал внимательно присматриваться к ним. Наконец он спросил, и голос его звучал сурово и неприятно:

– Танто!

– Да, отец.

– Виделся ли ты с этой девушкой последнее время?

– Да, отец.

Я испугался.

Старые законы племени не разрешали молодому воину перед посвящением видеться ни с одной женщиной три новолуния.

К посвящению молодой воин должен прийти чистым, как вода потока. Признание Танто угрожало ему отстранением от посвящения на долгое время и позором перед всем племенем. Я затаил дыхание, даже мать побледнела.

Отец же как будто не понял слов Танто.

– Я спрашиваю, виделся ли ты с ней? – повторил он.

– Только… Только издали, отец.

В палатке наступила тишина. И во всем был виноват я! Один я! Из-за меня Танто мог быть наказан, а Тинглит опозорена.

Они виделись. Ну так что же из того? Это же, как в песне о Прекрасной, о которой рассказывал Овасес.

Что решит отец?

Обо мне уже все забыли. Смотрели только на отца. Отец встал, подошел к очагу, зажег трубку, потом остановился перед Тинглит и долго смотрел на нее. Девушка даже не вздрогнула, она опустила свои большие черные глаза с ясными искорками на дне, и только ее темные щеки все больше краснели. Мать тоже встала, сделала какой-то жест, будто хотела сказать что-то. Но отец остановил ее движением руки и обратился к Танто:

– Я говорил здесь твоей матери, твоей сестре и брату, что ты заслужил похвалу воинов. Ты признался, что виделся с этой девушкой. Ты виделся с ней издали?

– Да, отец.

– Не разговаривали друг с другом?

– Нет, отец.

– Не касались друг друга?

– Нет, отец.

Я глубоко вздохнул, будто миновала большая опасность. Лицо отца немного смягчилось.

– Если так, я прощаю тебя. Через двадцать дней состоится Праздник Посвящения, и поэтому я прощаю тебя. Пройдешь посвящение и станешь мужчиной. Сегодня ты пойдешь в горы и там будешь просить Великого Духа, чтобы он помог тебе выдержать испытание крови. Ты же, девушка, – обернулся он к Тинглит, – иди отсюда.

Он повернулся к выходу из палатки, но на мгновение задержался на пороге и… улыбнулся Тинглит.

– Если захочешь… если захотите оба, вернешься в типи. Но уже в типи этого воина, – добавил он, показывая на Танто, и, смеясь, вышел.

Так я сначала стал причиной несчастья, а потом благодаря мне отец значительно раньше, чем Танто в Тинглит могли об этом мечтать, согласился, чтобы Тинглит вошла в типи его сына. И я стал причиной радости. Когда девушка ушла, Танто ударил меня ремнем по спине, но это был уже притворный гнев. А мать меня просто расцеловала. Лишь Тинагет не хотела со мной разговаривать. Я пообещал, что напущу в ее платье красных муравьев. Тогда Танто бросился ко мне, и мы начали бороться. Он сразу победил меня, но в его голосе была радость, а в ударах только игра.

Однако отец приказал ему сразу выступать в дорогу. Мать с сестрой вышли приготовить коня. Я же помогал ему осмотреть стрелы, почистить нож, приготовить праздничную одежду, и он в конце концов согласился, чтобы я немного проводил его. Он был счастлив. Через двадцать дней он должен был стать воином. Отец похвалил его, разрешил жениться. Нужно было воспользоваться радостью брата. Поэтому, когда мы двинулись в путь, я несмело спросил:

– Ты мне расскажешь, Танто?

– О чем? – притворился он, будто не понимает.

– О… о походе и битве.

– Отец запретил.

– Танто!

Я провожал его в глубь долины, в сторону Черных Скал. Танто ехал на своем небольшом неспокойном мустанге, глядя на ясный диск луны. Я не раз хотел прервать его задумчивость, но у меня не хватало храбрости. Однако он сам придержал коня.

Мы сели на большую черную каменную плиту среди глубокой ночной тишины.

Я долго ждал первых слов брата. И вот он заговорил:

– Запомни: белые из Королевской Конной не слепы и не глухи. Я говорю тебе это, потому что, до того как выйти на военную тропу, я так думал. Я думал, что перед храбростью наших воинов Вап-нап-ао и его люди убегут с плачем, как маленькие дети Я не знал, Сат-Ок, что пуля быстрее стрелы, что их кони так же сильны, как и наши, что их глаза достаточно внимательны, чтобы высмотреть цель и заметить след на дорогах чащи. Отец хотел завести их далеко в лес, к мокрым болотам, туда, где тропа кончается на дне трясины и где даже лоси чаще находят смерть, чем дорогу. Но Вап-нап-ао недаром носит имя Белой Змеи Он ядовит, как змея, и хитер, как змея. Когда мы двинулись в сторону болот, он не пошел по нашему следу, а расставил дозоры на тех дорогах, по которым мы могли возвратиться. И когда мы возвращались от болот, меня послали вперед как разведчика. Я наскочил на один такой дозор Тогда я убил человека.