Мне повезло. Луна зашла за тучи. Костер немного приугас. На опушке леса, недалеко от меня, слышалась возня двух или трех мальчиков из отряда Совы, собирающих хворост. Комары кусали безжалостно, но все же я не мог удержаться от беззвучного смеха: до чего же мальчики Совы были уверены в своей безопасности!
Однако я чуть-чуть не понес еще одно поражение. Как раз когда я пробирался по наиболее открытой поляне между группой сосен, на одной из которых сидел оставленный мной вожак, и кустами, около которых лежали пленные, послышался крик филина. Я приник к земле. Я был на шаг от победы: от пленных меня отделял только густой куст можжевельника. И именно в эту минуту мимо меня пробежал Сова, неся большую охапку веток для костра. К счастью, он столько их набрал, что они ему закрыли лицо, и он меня не увидел. Все повторялось: я чувствовал, что и его и мои победы будут скорее плодами чужих промахов, чем собственных заслуг.
Это были, наверное, самые трудные минуты. Костер разгорелся. Дым в мою сторону не шел и не мог отогнать хотя бы одного самого маленького комара, зато доносился запах жареного над огнем кролика. И я уже не знал, что хуже: высокое ли пламя, которое могло выдать меня, или комары, или запах мяса, напоминавший, что я целый день ничего не ел.
Труднее всего бывает ждать. Я закрыл глаза, чтобы их блеск не выдал меня. Минуты тянулись, как целые месяцы. Я лежал неподвижно, как брат мугикоонс – волк, который с бесконечным терпением ожидает удобного момента.
К счастью, отряд Совы уже закончил свой пир, пламя костра снова притухло, темнота вокруг него погустела. Но разговор не смолкал. Мальчики, подражая старым воинам, продолжали похваляться своими подвигами, рассказывали, кто из них первым напал на моих разведчиков, кто кого повалил, кто больше всех мог гордиться хитростью лисицы, свирепостью волка, быстротой оленя. Я их хорошо видел, и мне снова хотелось смеяться. Один Прыгающая Сова молчал, но молчал с таким гордым видом, что мне на мгновение стало его жаль: будет ли он таким же гордым через час?
Наконец пришло мое время. Сдерживая дыхание, я медленно-медленно вполз в кусты можжевельника. Это было не очень приятно, но иголки кусали слабее, чем комары.
У костра ничего не заметили. Никто даже не пошевелился, когда под моим локтем треснула ветка. А в моих ушах этот треск прозвучал, как удар грома. Зато вздрогнул один из пленных, лежавший ближе всех ко мне, и, должен признать, на этот раз он проявил куда большую сообразительность, чем во время поражения в ущелье. Он, наверное, догадался, что ветка треснула под ногой или рукой друга, и, делая вид, что отгоняет комаров, немного передвинулся в мою сторону. Теперь достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ножом его связанных за спиной рук. Однако я ждал, пока у мальчиков, сидящих у костра, головы начнут опускаться на грудь, а жар костра ослабнет.
Наконец я протянул руку с ножом и легко разрезал путы. Нож остался в освобожденных руках моего ути, Я пополз назад.
Когда я вернулся под сосну, отряд был готов к нападению. Я повел группу, которая должна была нападать от берега озера.
Верьте мне: прекрасное это было мгновение, когда с военным кличем, полетевшим над лесом, озером и ущельем, с поднятыми вверх копьями и томагавками мы бросились на сонный, ничего не ожидавший отряд Совы!
Бой был тяжелый, и мы с Совой потом еще добрый месяц по всякому случаю вспоминали его. Закончился он перед рассветом, и только после восхода солнца мой отряд выловил последних врагов – беглецов, скрывшихся в лесу. Сладкой была победа, хотя во время утреннего купания – уже общего для победителей и побежденных – следы от ударов томагавков и копий жгли больше, чем укусы ста тысяч комаров.
Самым же лучшим было утреннее жаркое из кроликов, которых в нашу честь наловили побежденные.
За нашу победу нас хвалил Овасес и даже Танто, хотя и на этот раз он остался неумолимым и не рассказал ни слова из подслушанного ночного совета воинов. Но это была только маленькая тучка на ясном небе славы, в лучах которой я ходил целых два дня после возвращения в лагерь. К исходу двух дней меня ждало еще большее счастье.
В конце второго дня, когда в селении уже разжигали вечерние костры, чтобы зажарить убитого Сломанным Ножом оленя, к Месту Большого Костра примчался один из молодых воинов нашего рода. Я сразу узнал его – это был Желтый Мокасин. Он был весь покрыт красновато-серой пылью большой равнины. Он вел за собой неоседланного коня. Мы, самые младшие, сразу окружили воина, с любопытством разглядывая коней. Он же, вместо того чтобы спросить кого-нибудь из взрослых воинов, обратился прямо к нам:
– Я Желтый Мокасин. Меня прислал сюда Высокий Орел, чтобы я отыскал его младшего сына.
Сердце у меня сильно забилось. Я вышел из круга мальчиков и, подняв руку вверх, воскликнул:
– Я ути, сын Высокого Орла. С чем прислал мой отец великого воина Желтого Мокасина?
Я был маленьким мальчиком, но мои слова, наверное, понравились прибывшему. Он улыбнулся и слегка наклонился ко мне.
– Желтый Мокасин, не жалея своего коня, мчался к лагерю Молодых Волков весь день и всю ночь, чтобы передать сыну Высокого Орла отцовский подарок.
И тут, в этот счастливый миг, он бросил повод коня мне в руки! Это был мой конь! Мой первый конь!
Желтый Мокасин уже отъехал к палатке Овасеса, а я все еще стоял неподвижно, держа повод коня в руке и едва сдерживая желание засмеяться или заплакать и закричать от радости. Стоявшие вокруг сверстники тоже замерли в восторженном изумлении.
Мой конь! Это был обыкновенный индейский мустанг. Ничего в нем не было красивого, ничего такого, что могло бы восхитить человеческий глаз красотой линий и очертаний. Но для меня это был самый прекрасный конь в мире. Он мне казался не конем, а птицей, самым лучшим из всех коней, каких я когда-либо видел. Правда, он не был слишком красив. Он низко опустил большую, тяжелую голову и спокойно стоял на коротких сильных ногах с немного вывернутыми внутрь коленями. Но каждый знаток индейских коней сумел бы его оценить. Под длинной шерстью вырисовывались сильные мышцы выносливого бегуна, широкая грудь говорила о равномерности дыхания, длинное туловище – о приятном волнистом галопе.
Конечно, мы позабыли о наших кострах. Я повел коня к речке, а за мной все ути, больше увлеченные, чем завидующие, шли помочь купать его. Ведь они знали, что, хотя отец подарил его мне, я никому не откажу, если кто-нибудь из них захочет испытать моего коня. Мустанг был спокойный и добродушный. Он стоял в воде и тихо ржал, когда мы массировали его мягкими веточками вербы. У него были большие умные глаза и мягкие ноздри. Я прижимался к ним лицом так нежно, как когда-то прижимался щекой к материнской руке. Это был наш конь!
Когда он обсох, мы начали его украшать, вплетая в гриву и хвост самые красивые перья, какие только имели. И вскоре конь наш стал красивее коней всех воинов из лагеря Молодых Волков и больше напоминал верхового коня какого-нибудь великого вождя, чем единственного коня многих маленьких ути.
Мы быстро проверили, что он умеет. Отец постарался дать нам умного друга. Конь был хорошо объезжен, нам не стоило никакого труда сесть на него. По свисту он ложился на землю, потом снова по свисту поднимался, менял шаг и направление по едва ощутимому прикосновению руки. Галоп у него был плавный и длинный, а на его спине легко могли поместиться даже три знаменитых всадника из селения Молодых Волков.
Как раз заходило солнце, когда я на украшенном коне, окруженный сверстниками, подъехал в сиянии красных и желтых лучей к палатке Танто, чтобы поделиться с братом своей гордостью и радостью.
Танто внимательно осмотрел коня, одобрительно кивая головой, сел на него и, меняя ход от шага до галопа, проехал вокруг Места Большого Костра и осадил его на полном скаку так, что копыта мелькнули прямо над нашими головами.
Танто улыбался.
– Хороший конь, – сказал он. – Береги его и будешь иметь друга, который сумеет тебя уберечь.
