Если послушать, то я очень о себе высокого мнения? Да нет, если вы знаете правду о моем — нашем — типе. Фэнгборны, Сироты Пандоры, те, которых древние называли «Надежда» — считается, что их захлопнуло на дне ящика. Но по нашим легендам первые из Фэнгборнов выбрались наружу, и хорошо, что выбрались, потому что когда в мир выпустили зло, выпустили и средства его уничтожения. Вампиры и вервольфы — первые очищают кровь и снимают боль, вторые устраняют неискупимое зло, когда находят. Инстинкты наши безошибочны, органы чувств настроены на обнаружение зла. Истинное зло (не просто идиот, который тебя подрезает в потоке или крадет газеты у тебя из ящика) существует, и мы с ним ведем борьбу. Мы — те, кого не может коснуться зло, супергерои, которых никто никогда не видит, если мы правильно делаем свою работу. Я верю в это до самой глубины души, и ничего нет в мире лучше этого чувства.

Представьте себе, что было бы, если бы мы не приделали к злу тормозов. И это забавно, поскольку Фэнгборны во всех мифологиях описываются как самые развращенные убийцы. Существа нашей породы — не самые плодовитые в мире, и нас в Соединенных Штатах меньше тысячи, а вы, нормальные, когда перешли от охоты к земледелию, то стали размножаться как бешеные. Но мы — дети Надежды, и потому делаем что можем, и ни одно дело не пропадает зря.

И еще насчет мифов: не фазы луны, но призывы зла заставляют нас меняться — хотя я, например, и без этого могу, если очень разозлюсь. На ладонях у меня нет волос, хотя в тринадцать лет я — правда, по другим причинам, — опасался, что они там вырастут. Клодия говорит, что меня страшно достает, когда кто-то трогает мои вещи, но назовите мне хоть кого-нибудь, кто не защищает свою территорию? Когда мы заказываем пиццу, Клодия всегда просит к ней жареный чеснок. Зеркало у входной двери ей всегда напомнит, что в холода надо одеться так, как все прочие. Еще она говорит, что у нее аллергия на серебро, а на самом деле она просто считает, что серебро на ее коже выглядит безвкусно.

В реальной жизни мы очень внимательны к двум вещам: родство и тайна. Мы с Кло живем в Салеме, поскольку когда-то в восточном Массачусетсе нужна была наша семья. У деда по этому поводу юмор прорезался. «Кокта мы были приехать со старый родина, я думаль: эти люти люпят фидений? Ми им путем тафать прифидений!» И он смеялся кашляющим смехом.

Мне чертовски недостает старика, но наше присутствие никакого отношение не имеет к процессам ведьм: просто кучку немцев со странными привычками проще было спрятать среди польских и русских иммигрантов Салема девятнадцатого века. Мимикрия важнее всего. А тут не только ходят слухи о колдовстве, но и рассказывают истории про морского змея (состряпанные владельцами паромов и гостиниц), о пиратских сокровищах и домах с привидениями. На этом фоне рассказы о большой собаке под луной даже не смотрятся.

Поток машин наконец дополз до моего поворота, и я въехал на больничную парковку. Многие из Фэнгборнов работают врачами, сестрами, полицейскими, психоаналитиками, даже священниками. Любая работа с людьми, с нуждающимся в защите населением, нас устраивает.

Мне даже не пришлось опускать окно: вонь окутала кабину пикапа со всех сторон. Я едва сумел удержать лежащие на руле руки от превращения в когтистые лапы, а мозг — на слежении за правильной парковкой машины. Как только справился с приступом, выключил мотор, сжав рукой медальон св. Христофора, который ношу на шее с первого причастия. Святой он там или не святой, мне без разницы — не настолько я религиозный. Мне его дала мать, и иногда он помогает сопротивляться перемене. Клодия говорила правду: этот парень очень плохой. Смит от нее сбежал — это уже о чем-то говорит, и оставил такой след, что нормал мог бы взять — если бы сообразил, отчего это вдруг его мутит и хочется на людей бросаться. И не было слышно нигде поблизости ни зверей, ни птиц. Даже чаек.

Истинное зло пахнет гнилым мясом, разложившейся рыбой, палатой лазарета. Добавьте к этому ощущение, возникающее, когда вдруг понимаешь, что рядом происходит что-то настолько плохое, что меняет жизнь, такое, с чем ты ничего сделать не можешь, — и вы примерно представите себе, что я испытал. Только у меня чувства в сотни раз острее ваших.

Есть тут и хорошая сторона: это ощущение влечет за собой перемену, а перемена — силу.

Я осторожно открыл дверцу. Ветер переменился, и я почувствовал, что могу от перемены удержаться, так что пошел в приемное отделение. Сестры сказали мне, что врача, который осматривал «Дж. Смита», уже нет.

Я поблагодарил и пошел в кабинет Клодии. Здесь запах был сильнее — вероятно, из-за нападения на Клодию, но было еще что-то, чего я не определил, отчего у меня зубы заныли. Секретарша, которая у Кло общая с другими психиатрами, мне сказала, что с сестрой я только-только разминулся, и что у нее было сильное потрясение от одного из пациентов. Я изобразил удивление: у Клодии могла быть масса неприятностей, если бы узнали, что она говорила со мной об этом случае, тем более дала мне историю болезни, — и сказал, что я с ней свяжусь.

Запах я проследил обратно до парковки, и ребята в будке парковщика мне сказали, что этот человек поймал такси, привезшее посетителя, и на нем уехал. Такси местной компании.

Тут вышла Эйлин, невысокая миловидная сестра, у которой всегда находились для меня чашка кофе и доброе слово, когда я работал в полиции. Клодия сказала, что Смит из ее пациентов. Мы поздоровались.

— Ты слышал про Клодию?

— Да уж. — Я присвистнул.

— Да все в порядке. Привезли хулигана, его надо было зашить — он сказал, поскользнулся. Но я рану от разбитой бутылки не впервые видела. Наверняка уличная драка.

Я кивнул.

— Клодия мне подала знак, и я его послала к ней. Посттравматическая беседа, сказала я ему. А! — Эйлин что-то вспомнила. — Вот как было: его привез Вимс. Сказал, что нашел его на улице и привез заштопать. Жалко, ты с ним разминулся, могли бы вспомнить старые времена. — Она недобро улыбнулась: все знали, что мы с Вимсом друг друга терпеть не можем.

— Да, не повезло мне. — Я сунул руки в карманы. — А вообще как, работы много?

Она покачала головой:

— Последние два дня почти нет. Даже замерзших бродяг не привозили. — Она глянула в стальное небо. — Это ненадолго — сегодня вечером снегопад.

Я кивнул — тоже это чуял. Мы оба знали, что из-за холода, праздников и закона больших чисел скоро посыплются аварии, пьяные водители, домашние свары и замерзшие бомжи. Как обычно.

— Ладно, зато деткам нравится. — Она застегнула куртку. — Сегодня у них в школе последний день. Уже из шкуры выпрыгивают, пострелята.

— Да брось ты, — ответил я. — Детям полагается любить Рождество.

Я тоже люблю Рождество. Люблю, как люди стараются угодить друг другу. И подарки люблю. Люблю надежду — для нас, Фэнгборнов, Надежда — это все.

— Вот они и любят. — Но вид у Эйлин был озабоченный. — Знаешь, Джерри, какое-то нехорошее у меня чувство. Будто все на грани. Может, давление падает, или полнолуние наступает, но что-то такое в воздухе. Ты поосторожнее.

Приемное отделение «Скорой» всегда в полнолуние лихорадит. Его мощь чует не только моя порода.

— Постараюсь. И ты береги себя. Да и не только себя.

Эйлин просто ахнула:

— Откуда ты…

Я улыбнулся во весь рот:

— Ты уже пять минут как вышла из здания и еще не закурила.

Я не стал ей рассказывать, что слышу изменение запаха одежды, вижу легкое прибавление в весе, ощущаю, как гудят у нее нервы оттого, что не тянется она за облегчением из смятой пачки.

Еще раз пожелав ей счастливого Рождества, я уехал. След от такси был совсем уничтожен уличным движением и расположенной неподалеку свалкой, поэтому я направился к пончиковой «Зиггис» в Салеме, где тусуются таксисты. Ну, к тому же там работает Энни — девушка, на которую я уже какое-то время поглядываю.

Я взял пончики с вареньем, потому что сегодня Энни была за прилавком. Я все пытаюсь собраться с духом и позвать ее на свидание. Одно из новогодних решений, принятых на этот год. А пока что мы с ней болтали, пока она готовила мне пончик, и я ничего глупого не сказал, что уже счел успехом. Может, даже знамением. Так что пока я не сделал ничего дурацкого, я нашел себе место и сел. А скоро придется: год кончается, а я свои обещания выполняю.