Не менее подробно доложил и о боевом подвиге парторга одной из рот 379-й стрелковой дивизии Николая Дубинина, бывалого фронтовика, воевавшего до того под Сталинградом и на Ленинградском фронте, четырежды раненного.

…Роте была поставлена задача выбить гитлеровцев из одного населенного пункта. Командир ознакомил парторга с планом атаки. Дубинин в свою очередь побеседовал с членами и кандидатами в члены ВКП(б), с ротным комсоргом, дал каждому партийное поручение. А затем уже коммунисты и комсомольцы по его заданию довели боевую задачу до каждого бойца.

По команде «В атаку!» первым поднялся парторг Дубинин, стремительным броском ворвался во вражескую траншею. Его примеру последовали другие воины. В траншее завязалась рукопашная схватка, в ходе которой Дубинин лично уничтожил несколько гитлеровцев. А когда вышел из строя командир взвода, парторг заменил его, сам возглавил взвод. К тому времени, когда противник был выбит с занимаемого им рубежа, во взводе оставалось всего шесть бойцов. И эта крохотная группка храбрецов, возглавляемая коммунистом Дубининым, в течение дня отразила пять яростных контратак противника, пытавшегося восстановить положение. Из пулемета, автоматов и гранатами они истребили до 120 вражеских солдат и офицеров. Отвоеванный населенный пункт был удержан.

Затем я привел несколько примеров, свидетельствующих о том, что большинство командиров рот прекрасно понимает свою ответственность за политико-моральное воспитание подчиненных. А партийные и комсомольские организации заботятся об авторитете командиров.

Леонид Александрович слушал очень внимательно, по ходу доклада задал еще несколько вопросов. С нескрываемым интересом прочитал подготовленный политотделом текст листовки о совместной работе командира роты Старцева и парторга Белякова. Порекомендовал издать ее массовым тиражом, чтобы перед началом боев листовку прочли все коммунисты и комсомольцы, все воины.

Когда я закончил, полагая, что ответил на оба вопроса, обозначенных в записке маршала, Леонид Александрович спросил:

— Выходит, у вас все хорошо и нет никаких недостатков?

Это был уже явный упрек. И вполне правомерный. Я действительно слишком увлекся рассказом обо всем хорошем. А ведь были и недостатки. В частности, некоторые командиры рот не всегда с должным вниманием относились к воспитанию личного состава. В их числе были и коммунисты. Об этом я тоже доложил представителю Ставки.

— А какие меры вы принимаете к ним? — выслушав меня, поинтересовался маршал.

— Командиров рот — коммунистов критикуем на полковых партийных собраниях и партактивах, заслушиваем на бюро, объявляем взыскания тем, кто этого заслуживает.

— Правильно. С коммунистами надо построже. С них особый спрос за воспитание людей. Ну а как с беспартийными? — продолжал расспрашивать Л. А. Говоров.

Таких командиров рот в ту пору в армии было совсем немного, но с ними велась необходимая работа. Я доложил маршалу, что с беспартийными часто беседуют работники политотделов соединений, политработники частей, парторги полковых и первичных парторганизаций, разъясняют им обязанности командиров-единоначальников.

Когда речь зашла о резерве парторгов, о подборе и воспитании актива, маршал Л. А. Говоров с большим одобрением отозвался об инициативе поарма, по которой в некоторых госпиталях были созданы своеобразные школы будущих парторгов из числа легкораненых коммунистов. Там с ними периодически проводились беседы и учебные занятия по вопросам практики партийной работы. В качестве преподавателей выступали представители поарма и политотделов соединений.

— Это похвально, очень похвально, — отметил Леонид Александрович. — Хорошо даже одно то, что политотделы не порывают связи с легкоранеными коммунистами, не забывают о них. Активистов надо беречь, а после излечения непременно возвращать в те подразделения, в составе которых они ранее воевали. Ну что ж, вашим докладом я удовлетворен, товарищ полковник. Продолжайте действовать в том же направлении, — вставая из-за стола, сказал в заключение маршал, давая понять, что наша беседа подошла к концу.

В моей памяти она осталась надолго. Из нее я извлек немалую пользу для последующей работы.

Бои, нацеленные на ликвидацию курляндской группировки противника, начались в 10 часов утра 16 октября. Они сразу же приняли ожесточенный характер. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Нашим войскам, правда, удалось прорвать основной и промежуточный рубежи их обороны, и все-таки продвижение шло медленно. За первые четыре дня наступления части 171-й, 28-й и других стрелковых дивизий сумели продвинуться вперед всего лишь на 8—12 километров.

19 октября я выехал в 171-ю стрелковую дивизию. Ее новый начальник политотдела подполковник А. Т. Сотников, только что перед моим приездом возвратившийся из 525-го полка, доложил:

— Дерутся там люди здорово, а вот продвижения вперед почти что нет. Многие населенные пункты по нескольку раз переходят из рук в руки. Подразделения части несут большие потери.

— Да, так, пожалуй, много не навоюешь, — дополнил комдив полковник Негода. — За неделю такого «наступления» можно потерять полдивизии. Доложите об этом командарму, товарищ полковник, — попросил он меня.

— О потерях командарму известно.

— Хотя, что я… Конечно, известно, — махнул рукой Негода. — Это в общем-то так, к слову пришлось, а вообще-то, можете и не докладывать.

И тем не менее, вернувшись из дивизии, я сообщил генералу Симоняку и о потерях, и о настроении комдива.

— Знаю, трудно им, — сказал командарм. — Мы вот тут посоветовались с командующим фронтом и решили перегруппировать основные силы армии несколько южнее. Нанесем удар на новом направлении. Букштынович уже работает над планом перегруппировки.

Вскоре, выполняя это решение, части 7-го и 79-го стрелковых корпусов сдали свои участки в районе Добеле дивизиям 100-го стрелкового корпуса и под прикрытием темноты в течение нескольких ночей передислоцировались на южный фланг армии, в район Вегеряя, где сосредоточились в готовности к продолжению наступления. Теперь они получили задачу прорвать оборону врага на участке Юргайш, Вегеряй, в дальнейшем наступать в обход Ауце с юга и во взаимодействии с соединениями 10-й гвардейской армии в первый же день достигнуть рубежа Тевеле, Румбениеки.

На 23 октября командарм назначил совещание командиров соединений, чтобы обсудить с ними вопросы, связанные с наступлением на новом направлении. Ожидалось, что в нем примет участие и командующий фронтом генерал А. И. Еременко.

Утром в назначенное время командиры корпусов и дивизий собрались на командном пункте армии. Туда же, как и предполагалось, приехал и командующий фронтом.

— Пора начинать, — сказал он. Повернувшись к командарму, спросил: — Все прибыли?

— Не все, товарищ командующий, — ответил Симоняк. — Еще не приехал исполняющий обязанности командира семьдесят девятого корпуса генерал Шерстнев.

— Так позвоните. Узнайте, почему опаздывает.

Из штаба корпуса сообщили, что генерал Шерстнев вместе с группой офицеров выехал на КП армии еще рано утром и должен быть уже на месте.

В молчаливом ожидании прошло еще несколько минут. И вдруг посыльный одного из полков принес нам горестную весть: машина, на которой ехали генерал Г. И. Шерстнев, командующий артиллерией корпуса полковник Н. Б. Лифшиц и начальник оперативного отдела штаба подполковник П. Я. Ветренко, подорвалась на противотанковой мине. Все трое погибли. А произошло это совсем недалеко от КП армии, на дороге, по которой до того проехали сотни машин. А тут вдруг — верьте. Даже на фронте трудно было примириться с такой нелепостью.

Погибшие при взрыве мины были похоронены с воинскими почестями. Тело генерала Шерстнева перевезли в Ригу, где и захоронили на кладбище имени Райниса.

Дня через два в командование 79-м стрелковым корпусом вновь вступил возвратившийся из госпиталя генерал-майор С. Н. Переверткин.

Наступление войск армии в районе Вегеряя, начавшееся 27 октября, оказалось более результативным, нежели в районе Добеле. Оно шло почти без пауз и продолжалось 10 суток. За это время соединения 7-го и 79-го стрелковых корпусов вместе с соседней 10-й гвардейской армией продвинулись вперед на 40–50 километров. Только войска 3-й ударной армии освободили здесь 550 населенных пунктов, истребили свыше 7 тысяч гитлеровцев, а 1176 солдат и офицеров противника взяли в плен, уничтожив в боях много боевой техники врага.