На следующий день староста нашей группы сказал мне, чтобы я зашел к товарищу Гуго Хуперту.

Это был темноволосый мужчина среднего роста, с темными глазами и слегка горбатым носом на узком лице. Он тепло поздоровался со мной.

— Отго Рюле? Уж не сын ли вы Отто Рюле — депутата рейхстага от Социал-демократической партии? Автора «Истории культуры и нравов»? В годы Первой мировой войны он вместе с Карлом Либкнехтом голосовал против военных кредитов. Что с ним стало теперь?

— Этого я, к сожалению, не могу сказать. Я знаю только то, что мой отец Отто Рюле был ректором одной из школ в Дрездене и что он ровно на сорок лет старше меня. Мои родственники по линии отца — швабы. Так что депутат рейхстага — не мой родственник.

— Значит, случайное совпадение фамилий. А вы, я вижу, внимательно прочли мою «Сибирскую смену». Ваша статья в стенной газете заинтересовала меня. Сибири действительно принадлежит будущее. Уму непостижимо, как изменился этот край! Война приостановила там мирное строительство, но, несмотря на это, производственная мощь Сибири с каждым днем растет за счет предприятий, эвакуированных из западных районов страны.

— Так что старые представления о Сибири нужно выбросить на свалку?

— Точно. В этой стране я живу и работаю уже более десяти лет. И все время учусь.

Гуго Хуперт познакомился в Советском Союзе с Владимиром Маяковским и даже перевел некоторые его стихи на немецкий язык.

Однажды вечером он рассказал нам о своих встречах с Маяковским и о том, как трудно было переводить на немецкий язык его поэму «Хорошо». Даже само название заставило Гуго немало подумать.

— Перевести название поэмы просто словом «Гут» казалось мне явно недостаточным. Поэма говорила о большем. И тогда я решил, что к слову «хорошо» следует добавить еще и «прекрасно». Таким образом, я перевел название поэмы «Хорошо» как «Гут унд шен» — «Хорошо и прекрасно». Вот я сейчас кое-что вам из нее прочитаю.

Хуперт раскрыл книжку с портретом Маяковского и начал читать. Поэт призывал к штыку приравнять перо. Читал Гуго настолько взволнованно, что я забыл обо всем на свете. Громкие аплодисменты вернули меня к действительности. Потом Гуго читал нам отрывки из поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Левый марш».

Равнодушных здесь не было. Большинство восторженно встретило чтение этих стихов, однако были и такие, которым стихи Маяковского пришлись не по вкусу.

— Я не знаю, — проговорил Роман, когда мы возвращались домой, — искусство ли это? Мне кажется, Маяковский перешагнул привычные границы жанра. По-моему, это не поэзия, а агитплакат.

— Без всякого сомнения, как содержание, так и форма стихов Маяковского для нас, представителей буржуазного мира, несколько необычны, — заметил я. — Маяковский в своих стихах клеймит старый мир и всего себя отдает делу революции и социализма.

— Это и есть агитация…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что социализм не признает искусства? — спросил я.

— Нет, я так не думаю, — ответил мне Роман. — Но поэтический язык Маяковского мне кажется слишком грубым.

— Язык у него разный. Все зависит от того, о чем он пишет. Когда поэт клеймит капитализм, он специально употребляет грубые слова. Когда же Маяковский говорит о новом человеке, о социализме, в его стихах звучат неподдельные лирические интонации.

— Возможно, ты лучше меня разбираешься в поэзии, — возразил он. — До меня же это не доходит.

Лежа на нарах, я еще долго думал о стихах Маяковского, мысленно продолжая свой спор с Романом. Да, поэт не стеснялся в выражениях, когда речь шла о разоблачении капиталистического общества. Но в этом, собственно говоря, и были партийность поэта, его вера в социализм.

После знакомства с Гуго Хупертом я по-настоящему увлекся поэзией Владимира Маяковского.

Две недели лил дождь. Стояла распутица, и лишь в начале ноября установилась зимняя погода. Солнце почти не показывалось, но когда оно изредка прорывалось сквозь густую пелену облаков, то было таким ослепительным, что все вокруг преображалось.

После окончания курсов слушатели антифашистской школы собрались в лекционном зале на прощальный вечер. В президиуме рядом с нашими преподавателями-немцами сидели начальник школы подполковник Парфенов и венгерский профессор Рудаш. Доклад сделал товарищ Рудольф Линдау. Он подробно остановился на актуальных политических и военных проблемах.

Гитлеровская военная коалиция была расчленена на части. Летом 1943 года Италия выпала из фашистского блока и объявила Германии войну. На этот же путь встали Румыния и Болгария. Финляндия подписала в Москве договор о прекращении военных действий. Флоренция, Париж, Брюссель, Афины были освобождены союзниками при активной помощи национальных войск и борцов движения Сопротивления. Однако, несмотря на это, судьба всей войны по-прежнему решалась на восточном фронте. Войска Советской Армии накинули гигантскую петлю на группу армий «Север». 11 октября советские войска вступили на территорию восточной Пруссии. Советские солдаты вместе с югославскими партизанами освободили Белград. Дуйсбург, Эссен, Кёльн подвергались налетам англоамериканской авиации. Аахен заняли американские войска, Бельфорт и Мюльхаузен — французские. Американцы наносили удары по Японии.

Германия находилась перед крахом. Сбывалось предсказание Национального комитета «Свободная Германия»: «Скоро все резервы у Гитлера кончатся».

В своем докладе товарищ Линдау подчеркнул, что в настоящий момент немецкие трудящиеся должны подняться на всеобщую борьбу. Только рабочий класс может преобразовать германское государство, так как коренные интересы нации полностью совпадают с интересами рабочего класса. Необходимо сплотить все антифашистские демократические силы, чтобы поскорее покончить с этой войной и приступить к строительству новой Германии — без империалистов, без милитаристов и фашистов.

— Работать и бороться ради этой высокой цели, товарищи, — святой долг каждого из нас! — сказал в заключение докладчик.

Все присутствующие в зале встали и зааплодировали. Затем выпускники антифашистской школы приняли присягу…

— Я — сын немецкого народа, торжественно клянусь из любви к своему народу, к своей родине и своей семье бороться во имя того, чтобы мой народ сбросил ярмо гитлеровского режима и стал свободным и счастливым.

Я торжественно клянусь все свои знания, все свои силы, а если нужно — и жизнь отдать этой борьбе. Клянусь быть верным своему народу до последней капли крови!

Пусть эта присяга объединит меня со всеми антифашистами, с которыми я буду сражаться до полной победы нашего святого дела.

Начальник школы поздравил нас с окончанием учебы. С ответным словом выступил один из выпускников.

Настало время применить на практике полученные знания. Первое испытание обрушилось на нас раньше, чем мы этого ожидали.

В канун двадцать седьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции погода стояла холодная, пасмурная. И все же я каждый вечер любил немного прогуляться. Накануне лагерное начальство разрешило мне вместе с другими товарищами поехать в Талицу. Я обрадовался этой поездке.

— Пойдем подышим свежим воздухом, — предложил мне Макс.

— Пойдем, только на четверть часа. В такую погоду долго не нагуляешь.

Надев шинели и меховые шапки, мы вышли во двор. Моросило. Окруженные туманным ореолом, тускло светились электрические лампочки на столбах вдоль забора.

— Два года назад в это самое время я был под Сталинградом, — заговорил я. — Помню, части Красной Армии устроили там грандиозный фейерверк. Это был салют по случаю 7 ноября. Мы еще смеялись тогда, что русские не забыли отметить свой революционный праздник. Мы же считали, что русская твердыня на Волге вот-вот падет.

— А через две недели кольцо окружения было затянуто, — заметил Макс. — С тех пор прошло всего-навсего два года, а у нас, бывших врагов Советской власти, в этот день праздничное настроение. Разве это еще раз не доказывает преобразующую силу идей Октября?