Оказавшись среди своих, Николай очень волновался, но докладывал четко и по существу. Со слов своего «друга», абверовского лейтенанта Александра Кранца, ему стало известно, что в годовщину начала войны – 22 июня – немецкое командование начинает крупное наступление на Сталинград. В связи с этим «Абверкоманда-101-А» забросит в тылы наших фронтов – Брянского, Юго-Западного и Южного – около двухсот агентов, окончивших Варшавскую, Брянскую, Полтавскую разведшколы и курсы в Мариуполе, Волновахе и Харькове. Заброска будет производиться главным образом по воздуху на территории Тамбовской, Саратовской, Сталинградской и Астраханской областей, а также в Ставропольский и Краснодарский края. Рахов. подробно описал многих известных ему агентов, рассказал о методах их действий, паролях и экипировке.

Балакин срочно связался с Дубровиным, и тот принял решение возвратить Николая Рахова в «команду Локкерта». Там он должен был заявить, что своего напарника ликвидировал при его предложении явиться к советскому командованию с повинной.

Благодаря данным, полученным от Рахова, чекисты особого отдела фронта и управлений НКВД Тамбовской, Саратовской и Сталинградской областей только в июле 1942 г. арестовали 110 гитлеровских агентов. Ещё одна масштабно задуманная операция абвера была сорвана.

С момента ухода Рахова к немцам прошло уже больше трех недель, а мы не получали ни от него, ни о нем никаких известий. Никто из нас не хотел верить в наихудшее, хотя для опасений были основания. Ведь мы отправляли Рахова в спешке – срок выполнения его задания истек в день встречи его с Балакиным. Немцы могли заподозрить неладное и в тех сведениях, которыми был снабжен Николай: ведь их авиация вела в Придонъе интенсивную разведку и могла обнаружить расхождения с раховскими разведданными. Но особую тревогу вызывали показания его напарника – Петера. На одном из допросов – к большому сожалению, уже после ухода Николая – бывший петлюровец заявил, что Рахову немцы полностью не доверяют и его, Петера, приставили к нему.

Шли дни за днями, но на наши запросы Харитон Карпович отвечал, что связи с Раховым нет по-прежнему и установить его судьбу не удается. Борис Всеволодович Дубровин ходил мрачный как туча. Он терзался сознанием своего бессилия помочь Рахову. Не мог простить он себе за принятое решение о возврате его в «команду Локкерта».

Вместе с тем провал Рахова мог принести значительный ущерб нашей работе на этом участке. Наступление немцев на сталинградском направлении разворачивалось широким фронтом, а «зондеркоманде Локкерта», судя по всему, в оперативных планах гитлеровского командования отводилось далеко не последнее место. Все задержанные по ориентировке Рахова абверовские агенты показывали, что в Волновахе и Мариуполе проходят ускоренный курс обучения ещё несколько групп диверсантов для работы в ближайших тылах советских войск и в самом Сталинграде, и мы необходимое о них должны были знать от Рахова.

Взвесив всё это, руководство особого отдела фронта, который с 12 июля был переименован в Сталинградский, приняло решение направить в Мариуполь, где проживала жена Николая, нашего человека. Там нужно было в кратчайший срок выяснить судьбу Рахова и в случае его провала постарайся внедриться в «зондеркоманду Фаулидиса-Локкерта».

Начался срочный подбор кандидатуры для выполнения такого задания. Поиск её шел среди младшего командного состава. Нужен был человек смелый, энергичный, беспредельно преданный Родине и к тому же уже побывавший в немецком плену. Кроме того, нужен был если не уроженец Мариуполя, то, во всяком случае, человек, имеющий там близких родственников и, желательно, знающий, хотя бы слабо, немецкий разговорный язык.

После тщательного отбора остановились на одной из кандидатур.

Лейтенант Василий Гордиенко незадолго до начала войны окончил авиационное училище. Первый боевой вылет совершил 22 июня 1941 г. За два месяца боев сбил три фашистских самолета, за что был представлен к ордену Красной Звезды. В дни самых напряженных боев на киевском направлении подал заявление в партию. В одном из неравных воздушных боев в районе Кировограда сбил четвертого по счету гитлеровца, но и его И-16 получил несколько прямых попаданий, и обожженный лейтенант попал в плен. В бессознательном состоянии его доставили в санчасть при Днепропетровском лагере для военнопленных. Только стал на ноги – попытался бежать. Потом – вторая попытка, третья. Вначале гитлеровцы ограничивались штрафным бараком, а в начале октября отправили Гордиенко в лагерь смертников в Замостье. По дороге ему и ещё таким же пятерым смертникам удалось бежать. Все шестеро после двухмесячного скитания по лесам, полям и болотам вышли наконец к своим на участке 21-й армии.

Проверку на сборном пункте Гордпенко прошел быстро. Когда однополчане узнали, что он жив, за Василием приехал сам командир полка, к тому времени уже Герой Советского Союза майор Капустин.

За Гордиенко особистам лучше всего теперь говорил тот факт, что к моменту знакомства с Дубровиным перечень его боевых дел весьма удлинился. Прибавилось звездочек на фюзеляже его «яка», а рядом с первым орденом появился ещё один – Красного Знамени – и медаль «За отвагу». Сам Василий тоже производил очень хорошее впечатление – крепко сложенный, энергичный, с острым умом, он схватывал всё, что называется, на лету.

Не менее важным было и другое. Гордиенко родился в Запорожье, происходил из кадровой рабочей семьи. Там, на одной из заводских окраин, в маленьком домике жил его отец-пенсионер. К нему в самом начале войны эвакуировалась жена Гордиенко – Надя, медицинская сестра по специальности. Надины же родители жили в Мариуполе.

Такое стечение обстоятельств плюс личные качества Василия Гордиенко делали его подходящей кандидатурой для осуществления задуманной операции. Об этом прямо сказали лейтенанту, добавив, что последнее слово остается за ним.

– Я считаю, что рассуждать тут долго нечего. Партийная дисциплина для всех одна, – ответил он Дубровину.

– Но в данном случае речь идет не об обыкновенном риске.

– К опасности нам не привыкать. Когда фашистская сволочь из всех стволов по тебе шпарит, бывает, что за пару секунд всю жизнь вспомнишь. Я считаю, если моя личность по всем статьям для дела подходит, то мне его и делать. Вот подучиться некоторым тонкостям не мешало бы. Я ведь, знаете, больше по лобовым атакам специалист.

– За этим, лейтенант, дело не станет.

Потянулись дни учебы. И когда Дубровин лично убедился, что Василий готов к выполнению задания, ему вручили аусвайс, сделанный по образцу раховского, и в ночь на 8 августа отправили самолетом в партизанский отряд Беспалько. Приземлился Гордиенко удачно и на следующий день встретился с Харитоном Карповичем, который на месте детально ознакомил молодого разведчика с обстановкой.

От Рахова по-прежнему не было никаких вестей. Поэтому решили, как об этом и было оговорено с Дубровиным, что лучше всего Василию сразу же пробираться в Запорожье к отцу и жене, обжиться там, войти в доверие к гитлеровским властям, а потом, при первой же возможности, съездить в Мариуполь к родственникам жены.

Аусвайс сработал безотказно. Меньше чем за двое суток Гордиенко добрался до Запорожья и ещё до начала комендантского часа был на пороге отчего дома. Встреча была и радостной, и горькой. Услыхав голос мужа, от которого целый год не было никаких вестей, Надя едва не лишилась чувств и с большим трудом смогла открыть дверь. Искренне обрадовался сыну и старик. Но даже при встрече кадровый запорожский металлист не сумел подавить в душе горькое чувство – не такой доли желал он своему младшенькому. Ведь строго придерживаясь легенды, Василий рассказал, что он отпущен из Бобруйского лагеря военнопленных к семье по состоянию здоровья и в связи с болезнью отца. И уже за скудным ужином старый Гордиенко не выдержал.

– Радость для нас с Надеждой большая, сынку, что живой ты. Но лучше бы ты сюда не приходил…