Проблему грядущего символистского синтеза, вслед за Белым и Ивановым, затрагивал в статье «Нечто о каноне» (1912. № 1) и Вл. Пяст, отстаивавший идею следования «внутреннему канону», завещанному величайшими художниками как императив свободного творческого самовыражения. Имена, на которые опирались теоретики «Трудов и Дней», обосновывая свои представления о символизме, возникали с разной частотой и в различных сочетаниях, но все они неизменно выводили за рамки символизма как исторически сформировавшегося литературного направления. Гомер, Данте, Шекспир, Гёте, Тютчев, Гоголь, Ницше, Вагнер служили утверждению надысторической концепции символизма как некоего сверхискусства, опирающегося на величайшие художественные достижения человечества.
Подобно «Весам» в первые годы их издания, «Труды и Дни» не имели беллетристического отдела. Журнал был теоретическим, печатавшим и чисто философские статьи, но, в отличие от «Весов», в нем почти не было «злобы дня». Критические отклики, хроникальные материалы встречались скорее в виде исключения, чем как непременное для периодического издания правило, и трактовали они избранный предмет не на фоне современной литературной панорамы, а в сугубо умозрительном ключе. Примечательна в этом отношении статья С. Н. Дурылина «О лирическом волненьи» (1913, № 1/2), написанная в связи с выходом первой книги стихов Юлиана Анисимова «Обитель». Стихи начинающего автора рассмотрены в ней вне поэтического контекста, да и самый критический анализ как таковой заменен возвышенными и отвлеченными медитациями, которые подкреплены цитатами из «Обители» и ссылками на «Цветочки Франциска Ассизского», св. Серафима Саровского, П. А. Вяземского, Пушкина, Фета и т. д. Такой подход был прямым следствием того понимания символизма и подлинных художественных задач, которое насаждалось мэтрами «Трудов и Дней». «Дни» «Мусагета», если пытаться судить о них только по «Трудам и Дням», вообще протекали как бы вне движущегося времени, по собственным имманентным предустановлениям. Ориентация на «вечные» ценности и тщательно оберегаемая эзотеричность[1808] замыкали теоретиков журнала в сферах, далеких от живого литературного процесса. Подобное отрешенное отстаивание «заветов символизма» на вечные времена гораздо очевиднее свидетельствовало о кризисе, переживавшемся символистским направлением, чем любые критические приговоры, провозглашенные извне.
Более года спустя после начала издания журнала А. С. Петровский (переводчик, близкий друг Белого и Метнера) сообщал: «Слышал (не без приятного удивления) от нескольких посторонних и не кружковых лиц большие похвалы „Трудам и Дням“. Их очень ценят и выделяют. Подите же!»[1809] Удивление Петровского не должно, в свою очередь, удивлять: действительно, «Труды и Дни» с самого начала зарекомендовали себя как издание сугубо «кружковое» и неспособное вызвать сколько-нибудь широкий общественный резонанс. Откликались на «Труды и Дни» по существу только «в своем углу», и эти отклики, как правило, заключали весьма серьезную критику. Даже столь сочувственно относящийся к символизму и его приверженцам мыслитель, как Н. А. Бердяев, ощутил историческую несвоевременность и обреченность красноречиво начатой «мусагетским» двухмесячником символистской проповеди. «Думаю, что журнал этот преждевременен, и боюсь, как бы он не оказался мертворожденным, — со всей откровенностью писал он Белому по прочтении первого номера „Трудов и Дней“. — В нем слишком чувствуется компания добрых друзей и есть опасность кружковщины. Лозунг символизма вряд ли может соединить и вызвать живую активность. Может образоваться догматика и даже схоластика символизма, что, конечно, нежелательно. Журнал должен быть боевым, внутренно, идейно боевым, должно чувствоваться, что от этой идейной борьбы зависит жизненная судьба. Боевыми журналами были „Мир Искусства“, „Новый Путь“, „Весы“. Символизм не может быть сейчас боевым лозунгом <…> Мы живем во времена такого потрясения основ культуры, такого кризиса культуры, что вряд ли годен для нас идеал культуртрегерства. Вот этот запах германского культуртрегерства в „Трудах и Днях“ вызывает во мне протест»[1810].
Ту же искусственность и самозамкнутость «Трудов и Дней» сразу почувствовал и А. Блок, при всей своей первоначальной близости к организационному ядру «Мусагета». «Первый № — номер Вячеслава Иванова; над печальными людьми, над печальной Россией в лохмотьях он с приятностью громыхнул жестяным листом» — так охарактеризовал Блок программные ивановские «Мысли о символизме», увидев их ущербность в оторванности не только от реального жизненного трагизма, но и от исторического развития: Иванов, подчеркивает Блок, восклицает о катарсисе «тем же тоном в 1912 году, как в 1905 году»[1811]. Превознесение философических отвлеченностей над собственно человеческим, непосредственным началом представлялось Блоку слабейшей стороной деятельности журнала. «…Опять я в недоумении от „Трудов и Дней“, — признавался он Белому по получении второго номера. — Ужасно все „умно“! <…> Мне очень дорог тот лад, на который себя настроили „Труды и Дни“, но не исполнение»[1812]. Для подлинного «жизнетворчества» («лад» «Трудов и Дней»), по Блоку, «надо воплотиться, показать свое печальное человеческое лицо, а не псевдо-лицо несуществующей школы»[1813]. Этим принципом он, видимо, и руководствовался, публикуя в «Трудах и Днях» свою статью «От Ибсена к Стриндбергу» (1912. № 2) и предполагая написать туда же вторую статью, специально посвященную Стриндбергу[1814], чей образ зримо вобрал для него тогда представления об искомом сугубо человеческом начале. Блок очень быстро охладел к «Трудам и Дням» (и вообще к «мусагетскому» объединению, в особенности после организации осенью 1912 г. в Петербурге издательства «Сирин», с которым он сблизился), и статья «От Ибсена к Стриндбергу» осталась его единственным вкладом туда, вопреки предварительно заявленному «ближайшему участию» и еще ранее вынашивавшейся идее «тройственного союза». «Если я Вам — помощник, то, конечно, только внутренно, так мало, к сожалению, умел я для Вас сделать», — писал Блок Э. К. Метнеру 18 ноября 1912 г., как бы официально устраняясь от дальнейшей деятельности в журнале[1815].
«Компания добрых друзей», о которой говорил применительно к «Трудам и Дням» Бердяев, также не смогла выдержать необходимого единства. Среди сотрудников журнала, кроме маститых и начинающих символистов, числились и философы-идеалисты, участвовавшие в выходившем при «Мусагете» «международном ежегоднике по философии культуры» «Логос», — С. И. Гессен, Ф. А. Степун, Б. В. Яковенко. Между этими двумя группами с самого начала происходили трения и конфликты. Действительно, трудно было согласовать методологически строгие неокантианские построения Яковенко, например, с мистическим визионерством Эллиса и импровизационной метафорической стихией статей Белого. «Культуртрегер» Метнер, оставаясь верным своему рационалистическому, регламентированному строю мышления, поддерживал «философскую» фракцию, триумвирату же символистов она была в целом антипатична, и Белый всеми силами, пуская в ход свои редакторские полномочия, стремился приглушить роль «Логоса» в «Трудах и Днях»[1816], вплоть до снятия принятых Метнером материалов (в частности, он приостановил печатание резко критической статьи Яковенко о «Философии свободы» Бердяева). Опубликованная в «Трудах и Днях» статья Белого «Круговое движение (Сорок две арабески)» (1912. № 4/5), важнейшая для понимания его духовных исканий этого времени, стала основанием для печатной полемики: Ф. Степун поместил в том же номере журнала «открытое письмо» Белому, в котором, отдавая должное его исключительному дарованию и критическому мастерству, упрекал в совершении «головоломных скачков» и «безответственных обобщений»[1817], в неправомерном переносе на действительность событий своей внутренней жизни; в ответе Степуну (1912. № 6) Белый стремился убедить в подспудной закономерности своих идейных исканий. Эллис подметил в выступлении Степуна лишь «абсолютное непонимание, что на афоризмы и гениальные парадоксы нельзя отвечать стилем чеховского учителя», и дополнительное доказательство того, что в «Трудах и Днях» между символистами и «филозофутиками» заключен «ложный брак», переходящий в «добрую ссору»[1818].
