И все-таки не хотелось торопиться с окончательным приговором. Однако последние иллюзии рассеялись очень скоро. Меньшевики и вкупе с ними Плеханов делали все, чтобы увековечить раскол.
С благословения и при содействии Плеханова меньшевики овладели «Искрой», и ее полосы использовались отныне для ревизии решений съезда. А «Искра» все так же попадала в Россию, была еще популярна в массах, и нельзя было допустить, чтобы рабочие получали ложную информацию.
Владимир Ильич посоветовал Красикову написать брошюру о Втором съезде, рассказать в ней, в противовес меньшевистской «Искре», правду о съездовской борьбе. Петр Ананьевич без промедления принялся за работу. Неделю никуда из дому не выходил. А когда рукопись была готова, отнес ее Ленину. Владимир Ильич тотчас сел читать. Он быстро перелистывал страницы, то хмурясь, то посмеиваясь. Петр Ананьевич обеспокоенно наблюдал за ним, ожидая критического суждения.
— Недурно, очень даже недурно, — сказал Владимир Ильич. — Сегодня эта вещица весьма кстати. Нужно немедленно печатать ее и переправлять в Россию. Это будет первая большевистская книжка о съезде. Рабочие прочтут ее с пользой для себя. Впрочем, и товарищам меньшевикам здесь кое-что полезно почитать. Заденет она их. Да еще как! Воображаю, как достопочтенный Георгий Валентинович со своими новыми соратниками отнесется к вашему заявлению, что они стараются «посредством заграничной кружковщины перерешить решения съезда». Обидится, как думаете? Не беда. Пусть обижается.
— Вы полагаете, он ушел от нас бесповоротно?
— А вы еще на что-то надеетесь? — Владимир Ильич помрачнел.
— Откровенно говоря, надеюсь.
— Напрасно. Как ни чувствительна для нас эта потеря, нужно смотреть правде в глаза. Каждый день Плеханова с меньшевиками все более отдаляет его от нас. Как ни прискорбно, но это факт…
О приезде в Женеву Лепешинского, бежавшего из сибирской ссылки, Красиков услышал от Гусева и тотчас поспешил по нужному адресу. Навстречу ему из подъезда вышли Мартов и Дан. «Прибегали просвещать, — сообразил Петр Ананьевич. — Нет, милостивые государи, зря стараетесь, Лепешинского на мякине не проведете!» И все же в дверь комнаты, снятой Пантелеймоном Николаевичем, он стучался с беспокойством. Чем черт не шутит!..
— Кто там? — донесся из-за двери знакомый голос. — Входите.
Едва Красиков переступил порог, как Лепешинский, исхудавший и потому словно бы помолодевший, радостно бросился к нему.
— Петр Ананьевич! Молодчина, что пришли. Я тут, понимаете, сижу, как слепой крот в мышеловке. Столько новостей странных — прямо голова кругом идет. Объясните, сделайте милость, что происходит?
— Эх вы, Пантелей этакий! Не успели приехать — и сразу в объятия Мартушки?
— Да ведь я, Ананьич, пока ничего не знаю: ни адресов, ни обстановки… Прямо как в лесу.
— И угодили же вы! Домохозяин ваш — меньшевик из меньшевиков.
— На квартирных условиях это обстоятельство не отражается.
— Согласен. И все-таки первый визит вам нанесли Мартов и Дан. Воображаю, что вы от них услышали. Хоть уяснили вы, что к чему? Вникли в ситуацию?
— В том-то и дело, что нет. Слышу, кто-то кого-то подсидел, кто-то когда-то кому-то что-то шепнул, кто-то захватил чье-то место. Кто, зачем?.. Одним словом, и корова ревет, и медведь ревет, а кто кого дерет — и сам черт не разберет.
— Погодите, сейчас все поймете.
Красиков стал рассказывать о расколе на съезде, изображал в лицах делегатов, говорил об интригах меньшевиков после съезда, об измене Плеханова. Лепешинский слушал недоверчиво, даже отчужденно.
— Знаете что, — решил Красиков, — пойдемте-ка сейчас к Владимиру Ильичу. Он вас быстро отшлифует.
Ленин обрадовался появлению Лепешинского. Крепко пожал руку, усадил гостя перед собой.
— Рассказывайте. Как доехали, где остановились? Что в России, с кем там успели повидаться?
Владимир Ильич, по обыкновению, не сводил глаз с собеседника. Слушал друга и Петр Ананьевич, размышляя, однако, о кознях меньшевиков, сумевших сбить с толку даже Лепешинского.
— Владимир Ильич, — он все же не выдержал. — Я ведь привел сего мужа, потому что он, побеседовав с Мартовым и Даном, впал в сомнения. — Лепешинский протестующе поднял руку, но Красиков будто не заметил этого. — Просветите вы его, пожалуйста, а то он и вовсе заплутает.
— Пусть и их послушает. — Владимир Ильич ничуть не тревожился. — Надеюсь, Пантелеймон Николаевич в состоянии разобраться. Каждый может познакомиться с протоколами съезда и сделать вывод.
— А мы что же, будем спокойно наблюдать?
— Во всяком случае, нам незачем быть ловцами душ, подобно товарищу Мартову. Пусть каждый сам сделает выбор, — сказал Владимир Ильич и обратился к Лепешинскому: — Рассказывайте.
Если Пантелеймон Николаевич, испытанный искряк, образованный марксист, имевший под рукой протоколы съезда, сумел самостоятельно разобраться в причинах раскола партии, то многим русским рабочим не так-то просто было постичь истину. Меньшевистская «Искра», с Плехановым в числе редакторов, привлекала на свою сторону новые и новые комитеты в России. На родину отправилась группа большевиков — среди них и Красиков, — чтобы на месте дать открытый бой меньшевикам.
В Киеве Петру Ананьевичу не повезло. Уже на второй день после приезда он обнаружил слежку и принужден был уехать. За день Красикову удалось встретиться на Подоле с комитетчиками и изложить им суть большевистского взгляда на положение вещей. И хотя, он видел, основательно поколебать позицию комитетчиков он не сумел, зерно сомнения в их души заронил наверняка.
Была у него в тот день еще одна важная встреча.
Петр Ананьевич еще в Женеве слышал от Владимира Ильича, что Кржижановский склонен к компромиссу с меньшевиками. Но тогда была надежда, что это следствие нездорового заграничного климата и в России Глеб Максимилианович избавится от интеллигентского смятения. И вдруг здесь, в Киеве, услышал, что Кржижановский сделался едва ли не вождем здешних примиренцев.
Глеб Максимилианович пришел к нему на Институтскую, где он намеревался прожить хотя бы две-три недели. Петр Ананьевич понимал, что разговор будет нелегкий, и все же сразу взял быка за рога. Пожал гостю руку и спросил:
— Верно ли мне сказали, что вы и поныне стоите за мир с Мартовым?
— Не в Мартове дело, — сразу же замкнувшись, холодно ответил Кржижановский, — а в партии. Мы поднимаем склоки до уровня принципов и в итоге вместо единой партии получаем две. Вместо одной сильной — две ослабленные…
— Партия не становится слабее, очищаясь от оппортунистов. Во времена ОК, помнится, вы сами исповедовали эту веру. Не забыли слов Ленина о «дряблом хныканьи» потерпевших поражение интеллигентов? Кстати, Мартова с компанией никто не исключал, хотя я бы это сделал. Они сами поставили себя вне партии. А вы на поклон к ним идти собираетесь?
— Нет, Петр Ананьевич, — оскорбленно возразил Кржижановский, — на поклон я идти не собираюсь. Но не нахожу разумным отсекать от организации людей, с которыми в самое трудное время мы были рядом. Я согласен, они во многом ошибаются, они не правы…
— Но разве мы не сделали все возможное и невозможное, чтобы «отсеченные», как вы их именуете, возвратились под знамя партии? Разве мы их, а не они нас изгнали из редакции, разве по нашей вине Заграничная лига перечеркивала решения съезда? Они искушенные в политике люди. Потому прощать им отступничество не только глупость, но и измена.
— Это вы чересчур…
— Иначе думать я не могу и не желаю.
Петр Ананьевич распахнул окно. Филер, замеченный у афишной тумбы еще утром, стоял на том же месте. Сомнений не было, охранка «вышла на него», и теперь ускользнуть будет непросто.
Он не знал, конечно, что еще до его приезда начальник Киевского охранного отделения получил совершенно секретное уведомление, разосланное, впрочем, и в другие города. Уведомление сообщало о Втором съезде социал-демократов и его делегатах. Департамент полиции извещал, помимо всего прочего, что на съезде был «сын чиновника П. А. Красиков (псевдоним Игнат)». Кроме того, указывалось, что «съездом руководило председательствующее бюро из Ульянова, Плеханова и Красикова, а душой съезда являлся Ульянов». На беду охранка еще перехватила письма Красикова в Петербург и Ростов-на-Дону. В них сообщалось о многочисленных провалах, ненадежной обстановке. Охранка донесла Департаменту полиции о том, что Красиков теперь в Киеве. Чутье, выработанное месяцами подпольной работы, подсказало ему, что нет иного способа остаться на свободе, как покинуть Киев и перебраться в другой город. Важно было, однако, попасть туда, где шла столь же трудная борьба с меньшевиками.
