И все-таки в 1970 году четверо из знаменитого мексиканского финала еще раз встретились в одном секторе. Это произошло под занавес сезона в Турине на Всемирной универсиаде. Ажиотаж вокруг этих соревнований тогда, конечно, не сравним был с олимпийским, но все же состязания получились очень интересными: «старики» — Санеев, Дудкин, Джентилле, Пруденсио — постарались не ударить в грязь лицом, а «молодые» — Дремель, Корбу, Арета — предъявляли свои будущие олимпийские полномочия. Мне удался прыжок на 17,22. Коля, прыгнув на 17 м, сумел победить Дремеля и Корбу, а Джентилле — Арету. Только Пруденсио подкачал:— занял восьмое место в финале. Признаюсь, тогда я подумал, что в Мюнхене бразилец вряд ли будет претендентом на призовые места, южноамериканцам так же трудно выступать на европейских стадионах, как нам за океаном. Но время показало, что я ошибся, — в Мюнхене Нельсон завоевал-таки бронзовую награду.
Среди наших прыгунов в этом олимпийском цикле выделялись двое — Геннадий Бессонов и Михаил Барибан. Интересные это были прыгуны, необычные. Человек, впервые увидевший их вместе, никогда бы не сказал, что они занимаются одним и тем же видом легкой атлетики: настолько они были разными!
Миша Барибан был высок и могуч. Крепкие мышцы ног сразу выдавали в нем прыгуна. Я уже говорил, что он довольно успешно выступал во всех видах прыжков. К началу 70-х годов он сосредоточился на тройном прыжке и сразу стал кандидатом на поездку в Мюнхен. По характеру Миша — человек чрезвычайно эмоциональный. Он с трудом переносил большие, порой монотонные тренировочные нагрузки, и его тренеру Артему Агаекову стоило немалых трудов направлять на верный путь своего норовистого воспитанника. Эмоциональность и впечатлительность Барибана не всегда служили ему хорошую службу в напряженной обстановке соревнований. Бывало так, что прыжки у него, как говорится, «не шли», и тогда Михаил терялся. Но если он находился в хорошей спортивной форме, да еще прыгал с настроением, тут ему был не страшен любой соперник. Мне дважды приходилось терпеть от него жестокие поражения, причем на таких представительных состязаниях, как чемпионат СССР 1972 года и Московская универсиада-73. Но в Мюнхене Барибану не повезло. Как я уже рассказывал, квалификационные состязания надолго затянулись и потребовали от него слишком много нервной энергии. В основных состязаниях он уже ничего сделать не смог. Не попал Миша и на Олимпиаду в Монреале. Он принял участие в олимпиаде Московской — комментировал по Центральному телевидению легкоатлетические состязания, и конечно же ход борьбы в тройном прыжке.
Геннадий Бессонов был самым старшим из нас — он родился в 1944 году. Тренером его был Витольд Анатольевич Креер. Причем начал он работать с Геной еще тогда, когда сам выступал на состязаниях. Креер загодя готовился стать тренером и в работе с группой молодых ребят, в числе которых был Бессонов, проверял свою модель тренировки прыгунов тройным. Из той, первой, группы Геннадий и вышел в большой спорт. Тот, кто хорошо знаком с тройным прыжком, только увидя Бессонова, мог безошибочно назвать имя его тренера. Я не видел прыжков Креера, но, судя по кинограммам и фотографиям, Бессонов во многом перенял его технику.
Был Геннадий невысок для прыгуна — всего 176 см и легок — 67 кг. У нас его прозвали кузнечиком, так легко отскакивал он от дорожки. У Геннадия была очень тонкая голень, как у хорошего спринтера, и, глядя на его прыжки, становилось страшно, казалось, его ноги не выдержат этих страшных нагрузок, которые возникают в тройном прыжке. Бессонову было уже 27 лет, когда он попал на свою первую Олимпиаду. Видимо, повлияло отсутствие опыта крупных соревнований — выступил он неудачно. Но надо отдать должное моему товарищу, не обладая выдающимися физическими данными, он поражал нас своим трудолюбием и целеустремленностью. Ведь у нас в стране, где всегда было много сильных прыгунов, стать олимпийцем ох как непросто!
В 1973 году я тренировался примерно так же, как и в 1969-м,— по апробированной модели послеолимпийского сезона. Кстати, именно тогда и возникла у меня мысль снова начать сезон в качестве «перворазрядника». Помню даже, что на первую тренировку я пришел в костюме, на лацкане которого был привинчен значок I спортивного разряда, что послужило поводом для шуток моих товарищей. Но шутки шутками, а с помощью этой игры мне постепенно удалось войти в хорошую форму и выиграть несколько серьезных соревнований. В частности, на международных соревнованиях динамовских команд, так называемой «Динамиаде», и на Универсиаде в Софии мне удались 17-метровые прыжки.
В конце сезона в Сухуми проводились традиционные соревнования на приз Санеева. Они впервые были включены в календарь через год после мексиканской победы — 17 октября 1969 года. Состязания эти собирают только мастеров тройного прыжка всех возрастов. В 1973 году на этот старт приехал сильный польский прыгун Михал Иоахимовский, которого участники, зрители и судьи сразу начали называть просто Мишей. По правде говоря, сам я не собирался участвовать в состязаниях, хотя в прошлые годы и выступал на них: мне пока принадлежит и рекорд этих состязаний — 17,34. Но, узнав, что в Сухуми приехал гость из-за рубежа, решил составить ему компанию. Дуэль была нелегкой: мы оба прыгнули за 17 м и порадовали зрителей зрелищем красивой борьбы. Поскольку по положению этих соревнований я выступал в них вне конкурса, первый приз — огромный мандариновый венок — был вручен Иоахимовскому. Такого приза он никогда не видел и был от него в восторге. Расстались мы с ним друзьями, что, впрочем, не помешало Мише на следующий год зимой победить меня на зимнем чемпионате Европы.
Именно Иоахимовского, да, пожалуй, еще Карола Корбу, я и считал своими основными соперниками на предстоящем в 1974 году летнем чемпионате Европы в Риме. Я очень тщательно готовился к этим соревнованиям, был в хорошей форме и подумывал об установлении нового мирового рекорда. Была еще одна, личная, причина, по которой мне хотелось выступить как можно лучше. Вместе с группой туристов в Вечный город приехала моя жена Татьяна. Она ждала ребенка, но все-таки решилась на поездку. Не мог же я огорчить ее неудачным выступлением!
Накануне внимательно ознакомился с сектором, на котором уже проводились прыжки в длину, и не без тайного удовлетворения отметил, что там все время дует легкий, в пределах нормы (не более 2 м/сек) ветер. Условия были самыми благоприятными, и, казалось, все способствовало установлению мирового рекорда.
Можете представить себе мое разочарование, когда в день соревнований организаторы решили, что мы будем прыгать прямо в противоположную сторону (ямы были расположены по обе стороны дорожки для разбега). Попутный ветер превратился во встречный! Как ни старался, но дальше чем на 17,23 прыгнуть не смог. В этих условиях установлению рекорда могло бы помочь напряженное соперничество, но состязания сложились так, что никто не смог оказать мне конкуренции, хотя среди участников были и Корбу, и Иоахимовский, и Дремель. Даже занявший второе место на чемпионате Карол Корбу проиграл мне больше полуметра! Так мне и не удалось подарить Татьяне вместе с золотой медалью мировой рекорд.
Мысль о рекорде не оставляла меня и в следующем, 1975 году. Реальны ли были эти мечты? Думаю, что да. Достаточно сказать, что к осени 1975 года в моем активе было более пятидесяти прыжков за 17 м. Причем мне удавалось показывать результаты, близкие к рекорду, даже в условиях, которые не очень-то способствовали установлению мирового достижения: на гаревой и резинобитумной дорожке, в условиях холодной, иногда дождливой погоды, при встречном ветре, при пустых трибунах и без сильных соперников. И все-таки рекорд ускользал от меня. Я был близок к нему на VI Спартакиаде народов СССР, которая проводилась в Москве в 1975 году. В одном из прыжков приземлился на отметке 17,33. Если бы в тот день в Лужниках сложилась атмосфера соперничества, борьбы, то рекорд наверняка не устоял бы. Но... в тот год наши ребята тоже не смогли составить мне конкуренции. На Спартакиаде вторым призером стал рижанин Николай Синичкин, но ведь он проиграл мне целых 65 см.
