У плода две половины. Сегодня они соединятся. Ты вспомнишь то, что старался забыть. Судьба тебя все-таки схватит за шиворот. Ты зевнешь: зачем вспоминать? Зевнешь: представления и чувства сглаживаются, растрачиваются по пути. Да, там, позади, был сад. Но разве можно теперь вернуться к нему, разве увидишь его хоть в конце… Зевнешь: однако ты ведь живешь на той же самой земле. Зевнешь: ты же находишься в этом саду, только на голых ветвях нет плодов, в сухом русле не найти воды. Зевнешь: потянутся дни - разные, одинаковые, далекие, близкие, скоро забудутся волнения, тревоги, порывы. Ты зевнешь, откроешь глаза и увидишь их обеих возле себя с выражением притворного беспокойства. Прошепчешь их имена: Каталина, Тереса. Они чувствуют себя обманутыми и оскорбленными, но будут и впредь скрывать раздражение и неприязнь к тебе, ибо сейчас им надо прикинуться заботливыми, обеспокоенными, страдающими. Твоя болезнь, твой вид, правила приличия, чужое мнение и обычай заставляют их напялить маску участия. Ты зевнешь, закроешь глаза. Зевнешь: ты, Артемио Крус,- или он. Станешь думать, закрыв глаза, о некоторых своих днях:
( 6 июля 1941 года )
Он екал в автомашине к своей конторе. Машину вел шофер, а он читал газету. Случайно взглянув в сторону, увидел их обеих у входа в салон мод. Прищурился было, чтобы рассмотреть, но автомобиль рванул вперед, и он снова стал читать сообщения из Сиди-Баррани и Аламейна, посматривая на фотографии Роммеля и Монтгомери. Шофер, вспотевший от жары, терзался, не смея включить радио, а он думал, что правильно сделал, заключив контракт с колумбийскими кофейными плантаторами, когда началась война в Африке… Они же обе вошли в салон, и служащая попросила их - будьте любезны, пожалуйста! - сесть и подождать, пока она позовет хозяйку (потому что знала, кто они такие, мать и дочка,- хозяйка велела сразу же сообщать об их появлении). Служащая неслышно скользнула по коврам в заднюю комнату, где хозяйка, сидя за обтянутым зеленой кожей столом, подписывала рекламные карточки. Когда служащая вошла и сказала, что пришла сеньора с дочерью, хозяйка уронила пенсне, закачавшееся на серебряной цепочке, вздохнула и пробормотала: «Ах, да, ах, да… Скоро празднество». Поблагодарив помощницу, она нахмурила брови, взбила лиловатые волосы и погасила ментоловую сигарету.
Две женщины, сидевшие в зале, не обмолвились ни словом до появления хозяйки. Завидев ее, мать, весьма считавшаяся с условностями, продолжила не имевший начала разговор и громко сказала: «…эта модель гораздо красивее. Не знаю, как ты, но я выбрала бы именно эту модель. Она действительно очень изящна и очень мила». Девушка поддакивала, прекрасно зная, что слова матери адресованы не ей, а этой женщине, которая приблизилась к ним и протянула руку - только дочери: мать она приветствовала широчайшей улыбкой, низко склонив лиловатую голову. Дочь хотела было подвинуться, чтобы могла сесть и хозяйка, но мать остановила ее взглядом и чуть заметным движением пальца у самой груди. Дочь осталась сидеть на месте и дружелюбно глядела на женщину с крашеными волосами, которая стояла перед ними и спрашивала: на какой же модели они решили остановиться? Мать ответила, что нет-нет, они еще ничего не решили и хотят еще раз посмотреть все модели, ведь от этого зависит и все остальное, то есть такие детали, как цветы, платья подруг невесты и прочее.
- Мне, право, неудобно вас утруждать, но хотелось бы…
- Ради бога, сеньора. Нам приятно угодить вам.
- Да. Мы хотим быть уверены в выборе.
- Конечно.
- Не хотелось бы ошибиться, чтобы потом, в последнюю минуту…
- Вы правы. Лучше выбрать не спеша, чтобы потом…
- Да, мы хотим быть уверены…
- Я пойду, велю манекенщицам одеваться.
Они остались одни, и дочь вытянула ноги. Мать с испугом взглянула на нее и зашевелила всеми пальцами сразу - надо опустить юбку и намочить слюной спущенную петлю на левом чулке. Дочь оглядела ногу, нашла дырочку, послюнявила указательный палец и приложила к чулку. «Меня что-то в сон клонит»,- сказала она матери. Сеньора улыбнулась, похлопала ее легонько по руке, и обе снова замолчали, удобно расположившись в креслах, обитых розовой парчой. Наконец дочь сказала, что проголодалась, и мать ответила, что потом они зайдут в Санборн [12] , хотя сама она есть не станет: за последнее время слишком располнела.
- Тебе-то пока не о чем беспокоиться.
- Почему?
- У тебя фигура девочки. Но в дальнейшем будь осторожна. В нашем роду у всех женщин в молодости прекрасные фигуры, а после сорока мы расплываемся.
- Но ведь ты не расплылась.
- Ты меня не помнишь в молодости, потому так говоришь. Ты ничего не помнишь. А кроме того…
- Сегодня я страшно хотела есть, когда проснулась. Позавтракала с таким аппетитом…
- Сейчас тебе не о чем беспокоиться. Но потом остерегайся.
- А после родов очень полнеют?
- Ерунда! Это не так страшно. Десять дней диеты - и талия снова как у осы. Вот после сорока - другое дело.
Внутри, в мастерской, нервно суетилась вокруг двух манекенщиц хозяйка - на коленях, с булавками во рту,- попрекая девушек короткими ногами: разве может женщина быть элегантной, если у нее такие короткие ноги? «Надо делать гимнастику, играть в теннис, заниматься верховой ездой, все это придает фигуре стройность». Но девушки ей ответили, что она сегодня чем-то очень раздражена, и хозяйка согласилась: в самом деле, эти две женщины действуют ей на нервы. Сеньора не имеет привычки подавать руку; девочка более любезна, однако ужасно рассеянна, словно не от мира сего. В общем же, она их мало знает, и потому трудно еще что-нибудь сказать, но, как говорят американцы, the costumer is alwais right [13] , и потому в салон надо всегда входить, улыбаясь, говоря: «Cheese, cheese, cheese» [14] . Приходится трудиться, хотя и не все люди рождаются для труда; привыкаешь и к капризам этих современных богачек. Слава богу, по воскресеньям можно посидеть со старыми приятельницами, подругами детства, поиграть в бридж и хоть раз в неделю почувствовать себя человеком.
Так говорила хозяйка девушкам, а потом хлопнула в ладоши - значит, одевание закончилось. Жаль только, ноги коротки. Вынув изо рта булавки, бережно воткнула их в бархатную подушечку.
- А он явится на shower [15] ?
- Кто? Твой жених или твой отец?
- Папа.
- Откуда я знаю, скажи на милость!
Он видел, как мимо пронеслись толстые белые колонны и апельсиновый купол Дворца изящных искусств, но глаза его были устремлены вверх, туда, где, соединяясь и расходясь, летели провода - не провода, а он сам, запрокинув голову на мягкую серую спинку сиденья,- летели параллельно друг другу или вырывались лучами из одной точки. Промелькнули массивные полногрудые скульптуры и рога изобилия - Мексиканский банк. Охристый венецианский портал почтамта. Он нежно погладил шелковый кант своей коричневой фетровой шляпы и носком ботинка покачал ремень на откидном сиденье перед собой. Вот и голубые изразцы Санборна, и шлифованный дымчатый камень монастыря св. Франциска.
Лимузин остановился на углу улицы Изабеллы Католической; шофер открыл дверцу и снял фуражку, а он, напротив, надел шляпу, пригладил пальцами волосы на висках. Тут же его окружили продавцы лотерейных билетов и чистильщики ботинок, женщины в домотканых индейских шалях и сопливые, шмыгавшие носами дети и проводили до двери-турникета. Глядя на себя в стеклянную дверь, он поправил галстук, а сзади, в другой стеклянной двери, догонявшей его со стороны улицы Мадеро, его двойник, окруженный нищими и тоже одетый в такой же самый костюм из плотной ткани, как и он, поправил узел галстука такими же желтыми от никотина пальцами, а потом, опустив вместе с ним руку, повернулся спиной и зашагал назад, на улицу, сам же он шел вперед, ища глазами лифт.
Ее снова вывели из душевного равновесия протянутые руки нищих, и, сжав локоть дочери, она втолкнула девушку в нереальную духоту теплицы, в аромат мыла, лаванды и типографский запах пестрой оберточной бумаги. Она остановилась у зеркальной витрины с косметикой и посмотрела на себя; потом, прищурившись, стала изучать флаконы, тюбики и коробочки, лежавшие на красной тафте. Попросила кольд-крем «Тэа-трикэл» и два тюбика губной помады цвета этой тафты. Порывшись в сумке из крокодиловой кожи, обратилась к дочери; «Найди мне бумажку в двадцать песо». Получив сверток и сдачу, они вошли в кафе и заняли столик на двоих. Девушка заказала апельсиновый сок и ореховые вафли, а мать, не удержавшись, велела официантке, одетой теуаной [59] , принести булочку с изюмом в растопленном масле. Обе огляделись, ища знакомые лица. Девушка попросила разрешения снять свой желтый жакет: солнце нещадно палило даже сквозь жалюзи.
