Каждый из парней получил четкие указания, после чего шлюпки отвели к берегу и оставили под наблюдением одного из матросов. Остальные — двадцать душ вместе с капитаном — вошли в воду и поплыли один за другим к “англичанину”, до которого и добрались никем не замеченными. Минуту спустя передовая тройка была уже на баке. Вахтенный стоял у фок-мачты, прислонясь к ней спиной.
Немец скользнул к мачте. Вахтенный не успел и пикнуть, как очутился в его железных объятиях и несколько секунд спустя, с кляпом во рту, был привязан к мачте. Столь же удачно сняли вахтенного и на юте, и Сюркуф подал ожидающим в воде знак подниматься на борт. Едва взобравшись на палубу, каждый тотчас же осторожно прокрадывался на свой пост.
Немец провел Сюркуфа с Эрвийяром к каюте капитана. Дверь была заперта изнутри на засов, и Сюркуф тихонько постучался.
— Кто там? — послышался из каюты сонный голос.
— Лейтенант, — негромко ответил Берт Эрвийяр по-английски.
— Что случилось?
— Тс-с, капитан, не так громко. На борту творится какая-то чертовщина, надо бы вам посмотреть. Пойдемте скорее!
— Сейчас выйду.
Послышалась торопливая возня и лязг оружия. Через узкую щель было видно, что Шутер зажег свечу.
— Осторожно! — прошептал Сюркуф. — Он не должен стрелять, а то разбудит своих людей. Хватай его сразу за обе руки, — сказал он немцу. — А ты, Эрвийяр, бери его за глотку. Об остальном я позабочусь.
Засов отодвинулся, и дверь открылась. В освещенной дверной раме появился Шутер. Со шпагой на поясе, в каждой руке по пистолету с невзведенными, к счастью, курками. Не успели его глаза приспособиться к ночной темноте, как он был схвачен и за обе руки, и за горло. Пистолеты выскользнули из рук, из глотки вырвался только легкий клекот. Его затолкали назад в каюту, уложили на койку, связали и заткнули рот кляпом.
Тот же самый спектакль разыграли и с лейтенантом Шутера, спавшим в каюте по левому борту. Затем немец провел их к крюйт-камере и оружейной кладовой. Здесь также все прошло абсолютно гладко. До сих пор им сопутствовала удача. Теперь предстояло управиться с людьми Шутера. Немец заверял, что все они безоружны и сейчас беспечно спят в своих подвесных койках, поэтому парни Сюркуфа зарядили найденные на “Орле” ружья и через форлюк спустились в кубрик.
Чадящая масляная коптилка скупо освещала низкое, душное помещение со множеством подвесных коек. Пробраться бесшумно по узкому, скрипучему трапу не удалось, кое-кто из матросов проснулся, а один из них разразился с досады длинным, замысловатым проклятием. Поначалу он решил было, что разбудила его сменившаяся палубная вахта, однако, увидев чужих, быстро выскочил из койки и закричал, поднимая остальных. Но у входа уже стоял Сюркуф с отобранными у их капитана пистолетами.
— Всем оставаться на местах! — приказал он громовым голосом. — Я капитан Сюркуф, и ваш корабль теперь в моей власти. Кто рискнет сопротивляться, будет повешен на рее!
Услышав имя Сюркуфа, изготовившиеся было к драке пираты безвольно опустили руки. Ни один из перепуганного экипажа “Орла” не отважился произнести в знак протеста хотя бы слово. То, что происходило сейчас, казалось им совершенно невероятным, ни на что не похожим, и тем не менее они воочию видели перед собой грозного приватира и его отважных парней. Не вдруг осознали они свое положение: ведь “Орла” не брали на абордаж, а по мокрой одежде французов было видно, что те добирались сюда вплавь.
— Вы сдаетесь безо всяких условий, — продолжал Сюркуф, — и по одному поднимаетесь на палубу. Вперед, марш!
Он схватил стоявшего рядом матроса за плечи и подтолкнул его к трапу. Потрясенный парень безропотно повиновался. Его примеру последовали остальные. Один за другим поднимались они на палубу и, не успев толком оглядеться, оказывались уже связанными. Затем их отправляли в балластный трюм, где и держали под строгим надзором караульного.
Теперь Сюркуфу оставалось только известить “Сокол” об одержанной победе. Он приказал выпустить несколько ракет, найденных в крюйт-камере, и дать пушечный выстрел. Сигнал заметили, и через полчаса французский бриг уже бросил якорь рядом с “Орлом”. Сюркуф обстоятельно осмотрел захваченный корабль и распорядился поднимать на борт оставленные у берега шлюпки. Операция против “Орла” успешно завершилась.
Однако, где же захваченный Шутером миссионер? Никто из команды вразумительного ответа на этот вопрос не дал; не действовали ни просьбы, ни угрозы — все упорно отмалчивались. Молчал и допрошенный лейтенант. Тогда Сюркуф послал за капитаном, который все еще лежал связанным в своей каюте. Сюркуф встретил его на палубе в окружении всех своих парней.
В зыбком мерцании подвешенных к мачтам фонарей стоял перед ними, щурясь от света, этот недобрый человек. Был он долговяз и телом тощ, а лицо его отнюдь не внушало доверия. Ему развязали ноги, вынули кляп изо рта, руки же оставили связанными. Быстролетные события роковой этой ночи и всю их важность для себя он, казалось, еще толком не осознал. Глаза его сверкали, лицо от гнева пошло красными пятнами, он совсем не чувствовал себя выбитым из седла и, едва вступив в круг, раздраженно заорал:
— Что здесь творится? Кто посмел распоряжаться на моем корабле?
— На вашем корабле, мистер Шутер? — вопросом на вопрос ответил Сюркуф. — Полагаю, теперь он мой!
— Какая наглость! Кто вы такой?
— Я Робер Сюркуф, гражданин французской республики, а корабль у правого борта — мой “Сокол”, знакомства с которым вы так добивались. Надеюсь, вы благодарны мне за то, что я избавил вас от хлопот разыскивать меня?
Услышав имя победителя, капитан побледнел, однако это было единственным признаком его испуга, потому что отвечал он вполне самоуверенно:
— Робер Сюркуф? Гм-м… Да. Припоминаю, что слышал однажды где-то это имя. Вы моряк?
— С самого малолетства.
— Что вы ищите на борту “Орла”?
— Я ищу капитана Шутера.
— Ну, вот он перед вами, это я. Что дальше?
— Дальше я ищу одного священника, миссионера, которого вы увезли силой с Явы несколько дней назад. Не будете ли вы так любезны назвать его теперешнее местопребывание?
— Нет, я не буду так любезен, господин Сюркуф! Я обязан…
— Ха! — оборвал его Сюркуф резким окриком. — Мне наплевать на то, что вы кому-то изволите быть обязанным. Теперь имеет силу только моя воля. И не считайте меня человеком, перед которым можно ломать комедию. Допускаю, что вы все еще не в состоянии правильно оценить свое теперешнее положение. Где миссионер?
— Какому-то там Сюркуфу капитан Шутер отвечать не намерен.
— Ну ладно, вы — мой пленник, отвечать отказываетесь: придется развязать вам язык. Лейтенант Эрвийяр! Всыпьте этому человеку линьком тридцать горячих по голой спине!
Услышав этот приказ, Шутер яростно топнул ногой.
— Что вы сказали? — заорал он, дрожа от гнева. — Вы намерены выпороть меня! Меня, офицера! Капитана “Орла”, перед которым трепещет любой враг!
Сюркуф невозмутимо пожал плечами:
— Надеюсь, вы не считаете меня и моих бравых парней людьми, которые станут пугать вас попусту? Да, я велел развязать вам язык и добьюсь этого — хоть линьками, хоть кошкой!
Вместо ответа у Шутера вырвался хриплый крик. Затем, сглотнув слюну, он суетливо запричитал:
— Нет, вы не решитесь на это! Существует же еще международное право! Я не пират, а приватир, снабженный полноценным каперским патентом! И если вы не примете это во внимание, то, будьте уверены, капитан Шутер все равно добьется удовлетворения! Месть моя будет ужасна! Вы захватили мой корабль, и с этим я сейчас ничего не могу поделать: за ротозейство приходится расплачиваться. Но вы обязаны отпустить меня в ближайшем порту, и тогда я покажу вам, что значит угрожать человеку моего ранга линьками!
— Я вижу, ваш гнев дурно влияет на разум, — ответил Сюркуф. — Ни мои приказы, ни мои поступки обсуждать, а тем более осуждать, никто здесь не вправе, однако, учитывая ваши расстроенные мыслительные способности, я согласен все же кое-что пояснить. Да, существует международное право. Именно оно и запрещает каперу действовать по-пиратски. А от каждого честного капитана требует поступать с любым пиратом, как с морским разбойником. Так что, будь у вас хоть дюжина каперских патентов, мне безразлично. У меня есть доказательства, что вы нападаете на безоружных колонистов и убиваете мирных мореплавателей, сдавшихся вам безо всякого сопротивления; что вы ведете истребительную войну против священников, не имеющих иного оружия, кроме слов любви и увещеваний. С вашим каперским патентом я могу не считаться, потому что вы не приватир, а морской разбойник. И в удовлетворении я вам вынужден отказать, так как ни один вор или разбойник правом вызова на дуэль не обладает. Ваша месть меня не страшит. Я вовсе не должен высаживать вас в ближайшем порту. Более того, я имею полное право и даже обязан отправлять любого морского разбойника на виселицу. С вами же, как видите, я еще объяснялся, и притом слишком долго. Дальнейшая ваша судьба может решиться двояко: вы отвечаете на мои вопросы, и тогда я передаю вас губернатору ближайшего к моему курсу французского владения как пленного пирата и прошу отдать вас в руки правосудия. Ну, а предпочти вы молчание, я прикажу сперва высечь вас, затем подвергнуть килеванию[15] и, наконец, если и это не даст результатов, повесить на рее.
