3 ноября, под праздник 24-й годовщины Великой Октябрьской революции, немцы разбросали над Ленинградом листовки. В них было сказано примерно следующее:

"Готовьтесь! 5-го и 6 ноября мы будем вас бомбить.

В праздник же свой — 7-го и 8-го — найдется для вас дело: будете хоронить!"

В тот же день к летчикам 125-го бомбардировочного полка явилась делегация старых питерских рабочих. По их просьбе командир полка Владимир Александрович Сандалов собрал летный состав. И вот люди в ватных телогрейках, кожанках, в комбинезонах обступили седовласых ветеранов-кировцев.

Первым взял слово старый литейщик. Извлек из кармана скомканную бумажку и спросил:

— Товарищи красные летчики!.. Читали?..

Летчики сумрачно молчали, и было ясно, что содержание листовки всем известно.

— Неужто так будет? Я из числа тех, кто штурмовал Зимний. И вот теперь обращаюсь к вам: неужели зарвавшийся враг рода человеческого учинит такое злодеяние в нашем священном городе?.. Нет, товарищи, соберите все силы, используйте до предела технику, сделайте, наконец, невозможное, но сорвите чудовищное смертоубийство, затеваемое врагом в великий праздник! Обрушьте на вражеские аэродромы все ваши бомбы, чтоб от «юнкерсов» и «хейнкелей» клочья полетели! Защитите Ленинград, ленинградцев!

Потом вперед вышла пожилая работница. Пальтецо не скрывало ее худобы. А глаза, ввалившиеся, большие, серые, светились ясно, когда она вглядывалась в лица летчиков. И взгляд ее остановился на Владимире Ромашевском — ладном, могучем парне, с чубом непокорных светлых волос, выбивавшимся из-под фуражки. Он и впрямь мог представиться в эту минуту олицетворением мужества русского народа. И женщина шагнула к нему и дрожащими, трепетными руками протянула свои цветастые варежки.

— Я прошу тебя, сыночек, принять от меня подарок, чтоб у тебя не стыли руки, когда ты поведешь свой самолет на врага, грозящего растерзать наш Ленинград. Ты не прогневайся, что эти варежки из двенадцати разноцветных ниток — это все остатки, что нашлись у меня, — но варежки очень теплые, они согреты моим сердцем. Они согреют твои руки, как бы ни было холодно! Летай же с победой, дорогой ты наш богатырь!

Летчик склонился низко, она поцеловала его в лоб, а он прильнул к ее сморщенным, посиневшим рукам.

В тот момент всем наблюдавшим, очевидно, подумалось, что и ее бедным рукам пригодились бы варежки. И каждый понимал, конечно, что отказаться от подарка немыслимо… Когда «Ромка», кусая губы, комкал в своих ручищах варежки, трудно было ему побороть в себе подступающие слезы.

На другой день, 4 ноября, на ближайшие немецкие аэродромы, где враги, обнаглев, сосредоточили несколько сотен своих самолетов, налетели бомбардировщики Ленинградского фронта. Вражеская авиация, уже не ожидавшая от наших потрепанных во многих боях авиационных соединений серьезного противодействия, тут понесла столь сокрушительный урон (уничтожено и повреждено было до 260 фашистских самолетов!), что в течение последующих двух недель не предпринимала никаких попыток бомбить Ленинград.

Отлегло от сердца! Одержав такую победу, летчики 125-го полка торжественно праздновали день 24-й годовщины Октября.

Вот как об этом, уже в наши дни, вспоминает бывший старший инженер одной из эскадрилий 125-го полка, ветеран дальней авиации гвардии полковник Леонид Иванович Захаров:

"Комиссар полка Марьяновский Я.Ф. и начштаба майор Шней В.М. нашли в блокадном Ленинграде эстрадный ансамбль под управлением Коралли, где пела Клавдия Шульженко, и пригласили их к нам на праздник 7 ноября.

Начальник штаба решил удивить нас и гостей изысканной кухней. Он разыскал знаменитого на весь Ленинград шеф-повара из ресторана «Астория» и привез его. Все офицеры полка (нас тогда было около 35 человек) договорились 7-го на завтрак и обед не ходить, а все, что полагалось на сутки, приготовить на ужин, чтобы хватило и гостям.

Кроме ансамбля — семь человек — были приглашены летчики прикрывавшего нас истребительного полка — человек пятнадцать.

Вечер прошел очень хорошо. Гвоздем кулинарной программы шеф-повара было блюдо, состоящее из одной целой запеченной картофелины среднего размера, из тех, что привез командир, и отдельно какая-то каша.

После того как пропустили по фронтовой, аппетит разгорелся еще больше и обнаружилось, что хлеб уже кончился. Чтобы не ударить перед гостями в грязь лицом, отрядили делегацию к начпроду с просьбой отпустить еще по двести граммов хлеба. Просьба была удовлетворена. Зато потом образовавшуюся хлебную задолженность с нас удерживали долгих пять суток".

В числе тех, кто громил тогда немцев и кто принимал участие в застольном праздновании, были два закадычных друга, два сибиряка — Владимир Ромашевский и Иван Черных.

Летчиками 125-го бомбардировочного полка они стали еще в 1939 году. Их полк СБ[9] дислоцировался тогда в Могилеве. Они были в звене у Виталия Александровича Гордиловского: маленький, щуплый Черных и рослый блондин с золотым зубом для красоты, Ромашевский. «Ромка», "Рома" — иначе летчики полка его и не называли, забыв, что настоящее его имя Владимир.

Воевать они начали с первого дня войны.

И вот в один из первых труднейших дней, когда полк атаковал наступающую вражескую колонну, в самолет Ромашевского угодили снарядные осколки; моторы, лишенные охлаждающей жидкости, один за другим заклинило, и Ромке ничего не оставалось, как выбрать подходящую площадку и садиться. Но каково было ему приземлять машину на три точки, когда нигде вокруг не видно было никаких укрытий: ни кустов, ни лесочка! А вдалеке, у деревни, уже пылили гитлеровские мотоциклисты. Надежды, казалось, никакой.

Выбираясь из кабины, он горестно взглянул в сторону улетавших самолетов своего полка, и тут — о чудо! — увидел, как один СБ, отколовшись от строя, пошел на снижение; круто разворачиваясь, направлялся к их беспомощному теперь, с застывшими винтами среди поля, бомбардировщику.

— Братва! — вскрикнул Ромашевский, обращаясь к своему штурману и стрелку-радисту. — Да это Ваня Черных! Чтоб мне не сойти с этого места, ручаюсь вам! Вот это друг!..

Сорвав с себя шлем в радостном порыве, летчик принялся яростно размахивать им, как вымпелом, сам не зная зачем. СБ низко шел к их полю, намереваясь поточней примоститься рядом с подбитым самолетом. Несколько десятков секунд, и Черных, не выключая моторов, выскочил на крыло. Ромка и его два парня кинулись к остановившемуся самолету. Черных уже кричал им:

— Скорей на мое место, Рома!.. Я к тебе на колени; так и поведу машину. А штурман и стрелок пусть лезут к моим в кабины. В тесноте, да не в обиде! Скорей, скорей! Немчура уже в овраге. Благодарить будете, когда долетим.

Через час Черных, сидя на коленях у Ромашевского, привел самолет на базу.

За ужином Ромашевский, обращаясь к боевым товарищам, к командиру полка, попросил его выслушать.

— Товарищи, я несказанно счастлив, что опять с вами. А был момент сегодня, когда и не думал, что вас увижу. И вы знаете прекрасно, что наш экипаж не угодил сегодня в лапы врага исключительно благодаря Ване Черныху.

Вот он, глядите, уткнулся в тарелку. Никогда не забуду, Ванюша, твоего подвига во имя дружбы! И если тебе будет трудно, клянусь перед полком, поспешу к тебе на помощь!

Нет, не знал Ромка, что не в силах будет помочь Ивану. 15 декабря, в хмурый день, Ваня Черных вылетел на одиночном самолете Пе-2 № 67 бомбить вражеские батареи. С наших передовых позиций было видно, как возле его самолета разорвался снаряд. Машина вспыхнула. И тогда Ваня Черных направил свой № 67 круто вниз, прямо на вражеские батареи…

В один из ноябрьских дней того же первого года войны между Москвой и Ленинградом висела низкая облачность, налетали снежные заряды. Это радовало Сергея Сугака: в такую погоду едва ли можно было встретиться с вражескими истребителями. С легким сердцем он отправился в очередной рейс в осажденный город на Неве, имея на борту своего ТБ-3 более трех тонн мясных консервов, сала, масла, медикаментов.