— Слушай, тут такое дело с этим кастингом…

— Что опять? — чуть не взвыл Макс.

— Они тебя утвердили.

— Ты… ты… ты домой лучше не приходи! Я тебя убью! — завопил парень. — Думай лучше, как теперь выкручиваться. Ты меня втравил в это дело. Я тебе помочь хотел… для массовки… а я теперь…

— Тихо, без паники! — уговаривал его дядя.

— Я не буду фотографироваться. Я не умею! И этот Воскресенский — последняя сволочь, гад и садист. Я к нему за километр не подойду.

— Ну, значит, не всё с тобой так плохо, раз он тебя выбрал. Может, у тебя дар, талант…

— Это у тебя дар во всякую дрянь влезать. Я не пойду, понял? Сам решай, что ты им скажешь!

— Ладно, давай без истерик. Дома поговорим, — Стас положил трубку.

Макс читал про такое только в книгах и никогда не думал, что сделает это сам, но он кусал со злости подушку: злился парень и на Воскресенского, за то, что тот его выбрал, и на дядю, за то, что втянул его в идиотскую афёру, и на себя самого, за то, что согласился в тот самый первый вечер сфотографироваться для отбора. А ещё он понимал, что как ни бесись, как ни ругайся, подушку хоть на куски порви, а идти на фотосессию ему придётся ради Стаса.

Вечером они для вида и очистки совести наизобретали пару десятков отмазок (одна нелепее другой), но все они в конечном итоге ударили бы по бизнесу Стаса. Он уже вложился в этот проект, и потеря контракта выльется в неминуемые убытки, не фатальные, конечно, но чувствительные для маленького рекламного агентства.

До старта проекта оставалось около двух недель. За этот период Максу надо было подготовиться к съёмкам (такое ощущение, что на подготовку к сессии всем было плевать). Маргарита выслала список того, что ему нужно было сделать. В конце она приписала отдельно большими буквами: «ВОЛОСЫ НЕ ТРОГАТЬ!!!» и пояснила, что на первую фотосессию приедет стилист из Москвы и подстрижёт модель сам, а то вы, мол, в своём Мухосранске настрижёте такого… (Последнюю фразу она, конечно, не писала, но и так было понятно.)

Из всей подготовки существенно сказались на Максе только две вещи. Во-первых, ему пришлось каждый день ходить в спортзал (хотя он не верил, что за две недели занятия дадут хоть какой-то заметный эффект). Во-вторых, ему сделали — естественно, по указке этой стервы Полушиной — совершенно ужасный пилинг. Он пошёл в салон, даже не зная толком, что это такое. Там тётка втёрла ему в лицо какую-то дрянь, от которой кожу жгло так, что слёзы из глаз лились (гадина сидела рядышком и вытирала их ватным тампончиком). Это был ад. Пятнадцать минут в камере пыток. Ненависть к Воскресенскому и его подручным укреплялась.

На прощание тётенька-косметолог выдала ему баночку крема и сказала мазать каждый день: такие процедуры летом обычно не делают, и теперь лицо надо серьёзно защищать от солнца. Утешила она его тем, что делается пилинг обычно шесть раз, а у него время только на один.

Но то, что было потом, превзошло даже экзекуцию в салоне. Кожа сначала покраснела, потом стала коричневой, а потом вообще начала облезать клочками. Стас во искупление вины возил его на консультации и экзамены на машине. Максу даже в такси с такой рожей было стыдно садиться. По университетским коридорам он пробегал тайком, словно ниндзя, как можно ниже натянув на лицо капюшон толстовки. Разумеется, от одногруппников такое было не скрыть. Он соврал, что лицо ему обожгло паром в русской бане. Никто не усомнился. Девчонок у них в группе было всего пятеро, да и те, видимо, никогда таких издевательств над собой не допускали, так что даже они не догадались, что это был пилинг. Слово-то какое противное… Ему этот пилинг до конца жизни вспоминали бы.

К началу съёмок лицо пришло в относительно нормальный вид. Кожа действительно стала более гладкой. «Как у поросёночка», — комментировал Стас.

На этот раз Воскресенский приехал не на поезде, а на своей машине, между прочим, «Кадиллаке-Эскалейд». Соня прикатила на «Лансере», у которого вся задняя половина была забита под потолок каким-то фотобарахлом.

Первый день был отведён на подготовку к съёмкам. Стас увёз Воскресенского с ассистенткой куда-то за город смотреть «декорации». Макса отдали в распоряжение того самого стилиста, который оказался невысоким, худым, похожим на серую птичку мужчиной лет сорока. Он очень обыкновенно выглядел, очень обыкновенно одевался, но стоило ему сказать два слова, как сразу становилось понятно, что он гей. Макс не то чтобы ожидал, что стилист явится в перьях или кожаной кепке на голове и с радужным флагом наперевес, но Влад выглядел уж очень заурядно.

Парень опасался, что на голове ему устроят такое, что опять будет непонятно, как и какими тайными тропами проникать в университет, но всё обошлось: волосы лишь чуть-чуть осветлили, а стрижка оказалась вполне классической, разве что впереди чёлка осталась длиннее основных прядей.

— Её можно будет по-разному укладывать в зависимости от образа, — пояснил Влад. — И так, и вот так, и даже вот так можно. И ещё вот так! — показывал он Максу, вертя локон как вздумается. Юноша смотрел на него с опаской.

На следующий день съёмочная группа с кучей реквизита и в сопровождении Стаса выдвинулась в направлении коттеджного посёлка Раздолье. Там дядя договорился насчёт съёмок в одном из огромных дорогущих особняков.

Когда приступили к работе, времени было уже одиннадцать утра. В гостиной коттеджа устроили почти полную темноту, опустив рольставни, растопили камин и нарядили уже причёсанного и подкрашенного Макса в рубашку, кашемировый свитер и брюки из тонкой шерсти. Воплощение британского стиля и уюта…

Он ещё не успел сесть на положенное ему место неподалёку от огня, как уже стало невыносимо жарко. Кондиционер работал, но в почти тридцатиградусную жару, перед камином и в окружении изрядно греющих осветительных приборов толку от него было мало. Соня рядом излагала суть сюжета:

— Персонаж на фоне камина. В правой руке чашка на блюдце, рука вытянута вперёд — протягивает чай женскому силуэту на переднем плане. Поворот лица три четверти, взгляд не на камеру, а немного правее, в сторону силуэта.

— Тут нет никакого силуэта, — осмелился заикнуться Макс.

— Силуэт нам не нужен. Вот кресло стоит, потом немного изгиб ему подправим, и всё. Ориентируйся по нему.

— Ладно, начали, — скомандовал Воскресенский, занявший место за фотоаппаратом.

Макс всё сделал как положено. Но, боже, какая же была жарень… От камина волнами шло тепло. Фотограф два раза щёлкнул камерой, потом начал совещаться с Соней. Макс воспользовался передышкой и опустил чашку на пол — у него буквально через минуту от сиденья в неудобной и неустойчивой позе заболела спина, да и руке тоже было не очень приятно. Блюдце громко звякнуло по куску пола перед камином, выложенному плиткой. Воскресенский, смотревший до этого в настройки камеры, тут же высунулся из-за штатива:

— Позу держим!

— Но вы же пока не фотографируете, — возразил Макс. Из-за камеры донеслось нечленораздельное шипение, напоминавшее ругань.

— Ви работает с настройками, — пояснила добрая Соня. — Чашка должна быть правильно подана в кадре, поэтому сейчас она должна находиться на своем месте.

Макс поднял ее обратно, вздохнув.

— Она была не здесь, — язвительно заметил Воскресенский.

Ну да, возможно. Макс не помнил до сантиметра, как у него раньше рука располагалась.

— Э… Вот так?

— Нет, — отрезал фотограф. — Что за бестолочь?! Где они выкопали его? Кроме лица, вообще ничего нет! Ни капли мозга! Работать не умеет…

Максу очень хотелось сказать, что вообще-то Воскресенский сам его выбрал, но находил более безопасным не раздражать маньяка ещё больше. Возня с настройками длилась ещё продолжительное время, и к тому моменту, когда нужно было делать кадры, рука у Макса отнималась. Казалось, чего тут сложного — неподвижно держать чашку, но после нескольких минут это было уже практически невозможно. Он опять опустил руку. Воскресенский выскочил из-за фотоаппарата как ужаленный.