— Ой, дед, мы из Будаек тут ехали! — обрадовался Вася.

— Може, и не тут, — усомнился дед. — Четвертый класс, милок, везде одинаковый: темень, духота, не разберешь, где народ, а где скот. Ты посиди, я сбегаю билеты выправлю, и поедем мы с тобой в Нижний, как... особы царской фамилии.

— Садись, малый! — позвала Васю какая-то женщина. — Садись на мешок, не бойсь, не раздавишь.

Пароход дал первый гудок, а деда не было. Вася тревожно вглядывался в темный проход. «Ну, как дед опоздает?» И в это время увидел шарманщика.

— Дедушка, скорей, гудел ведь!

— А чего скорей-то? Вота билеты, — показал он Васе. — А вота тут... — Дед хитро прищурился и передал набитую торбу. — Ну-кось, доставай чего там есть, а я отдышусь покамест.

Тихонько ахая, Вася извлек торбы связку баранок, два калача, колбасу, огурчики и неизменную селедочку.

— Дед, а вино зачем? — сердито спросил он, увидя какую-то бутылку.

— Дурачок, не вино, напиток такой — ситро. Давай откупорю, кружку приготовь, а то убежит.

Вася изумленно смотрел на шипучую воду.

— Пей, пей скореича! — торопил дед. — Ну как, ай не вкусно?

После первого глотка Вася растерялся.

— Вкусная, только чего она колючая, язык обдирает?

Дед беззвучно смеялся.

— В этом самый смак. Пей, не бойся, язык целым будет.

Утолив жажду, шарманщики принялись закусывать.

— Ты много не ешь, — шепотом говорил дед. — Пища сытная, животом заболеть можно. Ты сперва маленько, чтобы кишки приобвыкли, а погодя еще закусим.

Наевшись, Вася разулся и улегся на полу, положив голову на теткин мешок. До чего хорошо ехать!.. Он нарочно пугал себя, что вот сейчас им надо вылезать с парохода и идти пешком. Ему сделалось еще веселее, и он с наслаждением растянулся во весь рост.

— Внучек, — позвал дед Егор. — Проснись, Жигулями едем!

Вася вышел на палубу. Жигулевский обрывистый берег, заросший густым лесом, насупился, словно угрюмый мужик на веселом пиру. А мимо него старинной плясовой походочкой, всплескивая, как платочком, вскипающими беляками, шла Волга.

— Бона утес! Бона! — загалдел какой-то мужичонка и, сдвинув на затылок шапку, махнул рукой, указывая на возвышающийся над лесом утес. — Тута Степан Тимофеевич думу думал. Про это и в песне поется: «Есть на Волге утес...»

На ясной голубизне неба замшелый сизо-лиловый утес был похож на грозовую тучу.

— Вот откудова волюшка народная пошла, — тихо проговорил кто-то.

Вася не понимал, что с ним делалось. Так бы и бросился вплавь к берегу. Взлетел бы на этот утес и закричал грозным голосом: «Эй! Люди!..» А дальше что? Не простые слова нужны — огненные. Как в песне...

И все пассажиры четвертого класса, и грузчики, что сидели там, у костра, и Васятка окружили бы его: «Веди нас на смертный бой, на великую битву!..» Играют трубачи! Бьют барабаны! Полощутся знамена! И летит впереди войска на карем боевом коне он, Вася Чапаев! Урра-а! Бегут враги...

Вася подумал, какие они из себя — враги, и вдруг нечаянно представил, как черноусый с золотыми эполетами лезет со страху на карачках в кусты, а Вася его шашкой плашмя, да по заду! Стало смешно, и все пропало. Утес, оставшийся позади, как будто стал заваливаться набок. Вот и совсем не видать.

Вернувшись, Вася попал в самый разгар оживленного разговора.

— Тогда всенародно оттяпает палач башку — и весь разговор! — глубокомысленно высказался пожилой мужик.

— А таперича? Все одно вешают, только втихомолку, чтобы народишко не знал. А чем хрен редьки слаще? — встрял в разговор мужик в лохматой шапке.

— Опять же тюрьмов по всей Расеи понастроили, знать, уж не пустые стоят!

— А ты откеда знаешь, пустые они али полные? — ехидно спросила молодая бабенка в красной юбке и зеленой кофте с золотыми пуговичками.

Мужик взъерепенился:

— Я-то, благодарю бога, не сиживал, а Михалка наш деревенский, изба евонная супротив колодца, восемь месяцев томился. Пришел домой в чем душа держится и в тишину помешанный. Голосом не говорил, все шептался... Говорил, бьют там почем зря. Не более полгода прожил — помер. Перед смертью ребят благословлял — и все шепотом.

— Пускай не шкодят противу царя, не будут в тюрьме сидеть! — огрызнулась бабенка. Мужики досадливо крякнули и промолчали.

— Золотые слова у тебя, молодка! — усмехнулся дед Егор. — С такими речами только в первом классе ездить!

— Го-го-го! — загрохотали мужики. Бабенка обозлилась и, покраснев как рак, силилась перекричать мужицкий гогот.

— А что? Захотела бы и поехала! — Она размахивала кулаками перед дедом. — Ты меня тогда подкусишь, когда у тебя зубы новые вырастут!

Высокий мужик поднялся и сгреб молодку за зеленую кофту.

— Слышь-ка, сорока — птица райская, не верти хвостом, а то ощиплю

Бабенка испугалась, пошла в свой угол и, заголосив, упала на свои мешки.

— Так тебе и надо. Не лезь в мужчинский разговор, бесстыжая! — сказала ей соседка. — Реви, не жалко. Поболе поплачешь, помене потеть будешь.

Еще самого города не было видно, а уж в небо поднялись золоченые кресты колоколен. Колокольни выплывали одна за другой, как будто все церкви Нижнего двинулись навстречу крестным ходом. Только когда пароход обогнул излучину, во всей красе показался город-купец — Нижний Новгород.

— Пойдем прямиком на судоверфь, оттуда по дворам, — предложил дед.

Улица, спускающаяся к верфи, была застроена длинными добротными лабазами и складами. Несмотря на будний день, на всех дверях висели тяжелые, как пудовые гири, замки.

— Праздник, что ли, какой? — недоумевал дед, оглядывая пустынную дорогу, по которой степенно прохаживались голуби.

— Дед, шумит что-то, слышишь?

Вытянув шею, дед Егор прислушался. Шум нарастал, уже можно было различить отдельные выкрики.

— Вроде народ бушует... — недоверчиво и взволнованно проговорил шарманщик, и в единственном глазу его вспыхнула радость.

Свернув за угол, они лицом к лицу встретились с толпой рабочих. Судоверфь выплескивала все новые и новые группы людей, которые, подбегая, присоединялись к подымающейся в гору толпе. Так говорливые весенние Ручьи вливаются в бурную рокочущую реку.

Вася смотрел на идущих. У одних было деловое сосредоточенное выражение лица. Другие, изумленно подняв брови, смотрели вперед широко открытыми глазами. У иных из-под угрюмо сдвинутых бровей сторожко блестел хмурый взгляд, а рот растягивался дерзкой улыбкой. Над толпой колыхался многоголосый говор.

— Куда вы, сынки?

— Не кудыкай, дед! — недовольно оборвал кто-то.

— Не бойсь, не на разбой идам!

— С хозяевами побалакать захотелось! — прогудел смешливый бас.

— Дед, сыпь к нам!

— Пойдем, Вась, с народом! — засуетился дед и, вскинув шарманку, шагнул на мостовую. Вася последовал за ним, но быстро идущая толпа разъединила их.

— Го-го-го, братцы, мы теперича с музыкой пойдем!

— «Разлуку» хозяевам сыграем!

Вася видел, как деда Егора хлопали по плечу, а он восторженно кричал:

— С вами, сынки, с вами! Одна дорога!

Васе казалось, что он попал в стремнину, которая несет его, не давая возможности остановиться. Ему стало и весело и боязно.

— Дяденька, — опросил он высокого рабочего в черной косоворотке, — это чего делается? Куда идут?

— Бастуем, парень! Понимаешь?

— Нет...

— Ну как тебе рассказать? Хотим заставить хозяев платить нам сколько положено. А то они богатеют, дуются, а рабочий человек на хлеб заработать не может, ребятишки голодом сидят! Понял теперь?

Вася кивнул головой. «Еще бы не понял», — подумал он. Значит, и тут хозяева вроде колдуна Залогина да жирного Цепунина.

— Я знаю, они жулики, хозяева-то! Пауки!

Рабочий внимательно смотрел на Васю:

— Смотри-ка, ты, видать, тертый калач? Знаешь что почем!

— Конечно, знаю, два года у купцов работал, — нахмурился Вася. — И я с вами бастовать пойду!