Знай хозяин, что Анечка спит в телеге, уж он бы закричал: «Безобразие! Ещё раз увижу — пойдёшь под окошки побираться!» А побираться под окошками стыдно. Люди дадут супу и выспрашивают: «А как вчера столяр мельничиху обозвал?» или: «Ты уже бегала за пивом?» Анечка не любит, когда выспрашивают друг про друга. Хорошо ещё, хозяин ничего не выспрашивает. Даст хлеба и скажет: «На вот, держи!» Я убегу на завалинку и рада, что меня ни о чём не выспрашивают.
Хозяин-то, кажется, запрягает. Когда кони не впряжены, телега не пахнет конюшней. Она пахнет соломой. А сейчас пахнет и соломой и конюшней.
Анечка выглянула из-под попоны. Двора вокруг не было. Отовсюду, словно в кузне, слышался звон.
«Плохо дело! — подумала она и зажмурилась. — Я спала и не заметила, что телега уже в кузнице. Хозяин, верно, коню ногу держит. А меня и не увидел! При кузнеце он ругаться не станет. Раз, два, три!»
Она откинула попону, села и от удивления вскрикнула: «Оказывается, я на карусели!». Сперва ей и впрямь показалось, что она на карусели. Всё вокруг ехало и сверкало. Всё мчалось куда-то. Анечка протёрла глаза и торопливо, чтобы хозяин не заметил, спрыгнула с телеги. Но что это? Земля оказалась твёрдой, словно Анечка соскочила с табуретки на кирпичный пол в чулане. Вот это да! Ступаешь по гладкому, как по церковным ступенькам, и глядишь по сторонам. И кажется, что ты посреди большой лесной поляны, а вокруг самые распрекрасные высоченные соборы. Такого даже на картинках не бывает! И смотрите-ка! Прямо по этой огромной поляне мчатся два маленьких красных поезда…
— Вот красота! — прошептала Анечка-Невеличка и тут же умолкла. Откуда ни возьмись, появился хозяин. Глядя себе под ноги и покачиваясь, он шёл прямо к телеге. «Сейчас заметит меня и побьёт!» — испугалась Анечка и мигом притаилась за большим столбом, который упирался в высокий-высокий чёрный свод.
«Я в городе, вот я где! — вдруг догадалась она. — А это площадь!» И Анечка ещё больше испугалась: ведь в городе, где хозяина не знают, он станет браниться ещё пуще, раз даже при соседях не стесняется. Ей захотелось заплакать и попросить у хозяина прощения за то, что она спала на телеге, а не за печкой, и всё на свете проспала.
А вдруг она всё ещё спит и просто видит сон?
Да нет же! И коней Анечка узнала, и телегу, и хозяина. И даже если кони были чужие, хозяин всё же был её хозяином, телега — его телегой, а раз она на этой телеге спала, то и кони, выходит, были хозяйские.
Вот хозяин потрепал их по гривам, вот вскарабкался на козлы, вот стегнул кнутом. Вот шевельнулись колёса…
Вот он причмокнул, и телега покатилась. Теперь Анечке её не догнать, а если и догнать, то не вспрыгнуть на ходу и не успеть накрыться попоной, под которой она проспала всё на свете.
Телега между тем укатила, и Анечка-Невеличка перевела дух.
«Во сне ли я всё это вижу или наяву, — сказала она себе, — всё равно здесь очень красиво. — И сразу же подумала: — А есть ли в городе гуси? А овцы? А козы? А в какой стороне луг? А где лес? Окошек-то сколько, батюшки! Будто стеклянная лесенка в небеса! Неужто люди так высоко живут? Много же тут, как видно, народу — за всю жизнь с каждым и двух раз не поздороваешься, даже если под окошками побираться! А вдруг все здешние люди станут друг про дружку выспрашивать? А может, здешние люди все из поместья? Может, у них красивые шляпы, как у барыни из замка, когда она в собор едет? Вдруг здешние люди и вовсе чудные, а не такие, как у нас, и говорят на непонятном языке?»
И Анечка решилась выйти из-за высокого столба, чтобы как следует разглядеть всю эту красоту.
Но тут у неё в руке оказался какой-то кружочек. Она разжала пальцы, и кружок — блям-м-м! — упал наземь.
Глава вторая, в которой с нами знакомится Соломенный Губерт
— ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ! — послышалось за столбом, стоило Анечке нагнуться за кружочком.
«Ишь ты! — подумала она. — А ведь я не ошиблась. Здешние и правда говорят непонятно. Выходит, и они не поймут языка, на котором я разговариваю с хозяином и овцами. Хозяин — тот меня понимает. И баран тоже. Стоит сказать: «Кыш из клевера!» — баран со всех ног удирает сломя голову. А когда он заблеет, я его тоже понимаю. Скажу: «Пасись давай!» — и он пасётся. Со здешними небось не столкуешься. И хорошо! Вот пойду побираться под окошками, станут люди друг про друга выспрашивать, а я скажу: «Не понимаю!» — и буду помалкивать. Когда помалкиваешь, не так страшно…»
Анечка разглядела упавший кружочек и очень удивилась:
«Ой, это пятак! Это пятачок звякнул. Его, наверно, мне в руку положили. Надо бы спасибо сказать. А кому? Тут ведь никто не проходил. Откуда же тогда пятак взялся? Наверно, откуда ни возьмись, как я на Заколдованной Площади! Нет, просто я стояла-стояла — и уснула. Кто-то мне в руку положил его и ушёл. А спасибо я не сказала. Поэтому пятак — блям-м-м! — и выпал!»
Анечка огляделась и собралась подтолкнуть пятак с плитки на плитку, которыми, словно каменным полом, была покрыта земля.
— ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ! — послышалось снова, да так близко, так близенько, что Анечка даже оглянулась.
Она увидела мальчика на голову выше её. Он растягивал щёки, точно гармонист гармонь, тряс головой, словно коза на выгоне, и — точь-в-точь куры на солнце — таращил и закатывал глаза.
«Ну и странные тут люди! — подумала Анечка-Невеличка. — Видно, он у меня про кого-то выспрашивает. А вообще-то ничего странного! Когда щенок доволен, он вертит хвостом, когда смеётся — высовывает язык и моргает. Котёнок, если развеселится, заваливается на спинку и колотит задними лапками по воздуху. Хозяйка наша, когда чему-нибудь обрадуется, упирает руки в боки и вертит головой сначала справа налево, потом слева направо, и снова справа налево, и опять слева направо. А этот…»
На всякий случай Анечка раздумала дотрагиваться до пятака, но монетки коснулся башмак мальчика и решительно подтолкнул её с плитки на плитку.
— ШАХ! — сказал мальчик и громко засмеялся. Анечка-Невеличка была рада, что он засмеялся. Но что же он сказал? ШАХ? Анечка решила запомнить странное слово. Оно, вероятно, означает что-то весёлое, очень весёлое, иначе бы мальчик так не хохотал. Стало быть, и здесь люди смеются? Вот хорошо! Анечка тоже любит смеяться и наверняка с ними столкуется. А вот плачут ли здешние люди? Если не плачут, значит, тут никого не бьют. Вот здорово! Только бы не плакали! Только бы никто никого не бил!
— ШАХ! — снова сказал мальчик, подталкивая пятак, пока тот не оказался рядом с Анечкиной ногой.
— Ах! — сказала Анечка-Невеличка и подтолкнула пятак с плитки на плитку. Мальчик расхохотался во всё горло и стал повторять:
— АХ! АХ! АХ! ШАХ! ШАХ! ШАХ!
Они принялись подталкивать пятачок друг другу, и если Анечка говорила «ШАХ», мальчик говорил «АХ» — или наоборот.
«Так весело со мной никто никогда не играл, — думала между тем Анечка. — Хозяину не нравилось, если я с кем-нибудь играла. Поэтому играла я сама с собой. Подбрасывала картошки и приговаривала:
— Раз! Раз! Раз!
Был в крыше лаз.
Был он чёрный, как могила,
В него галка угодила.
Вот тебе и лаз!
Раз! Раз! Раз!
Раз! Раз! Раз!
Был в крыше лаз.
Там помоечная муха
Пауку жужжала в ухо.
Вот тебе и раз!
Раз! Раз! Раз!
