Как только он остался один, его охватила нервная дрожь, и он катался по подушкам, которые вдруг сразу оказались пропитанными аннушкиными запахами; он строил планы и подыскивал слова, составлял фразы, в каких сообщить священнику, что просит Янку вернуть данное им слово, ему рисовалось в мечтах, как он увезет Аннушку куда-нибудь в деревню, отучит ее от ужасных привычек, укротит ее необузданный нрав… На рассвете раздался громкий стук в ворота, тотчас же в подвале истерично заголосила Кати; Папа, белый как полотно, вышел на веранду, прижимая к себе дароносицу; Арпад, в злорадном восторге от происходящего, цеплялся за папино облачение, Янка… Можно было только догадываться, что она вместе с Кати забилась в подвал и от страха, должно быть, даже голоса лишилась. Он, Ласло Кун, выскочил во двор, чтобы защитить Аннушку или погибнуть, защищая ее, и тут он почувствовал, что приступ тошноты сию минуту одолеет его, что он не может не в состоянии открыть ворота, просто сил у него не хватит, чтобы отодвинуть засов.

И в этот момент из дома показалась Аннушка, она была в том же самом красном платье, что и ночью, с ним она даже не поздоровалась. Напевая какую-то песенку, Аннушка подошла к воротам и отворила их. Влетели четверо русских, уставились на Аннушку, потом один солдат бросился к дому, все четверо держали наготове оружие. «Немцы есть?» - прокричал первый. «Не ори! - осадила его Аннушка. - У нас глухих нету». Пытаясь ее понять, солдаты снова уставились на Аннушку, но тут один из них заметил Папу, подошел к нему, оглядел со всех сторон и захохотал. Третий солдат подошел к Ласло Куну и похлопал его по карманам, но там ничего не было, кроме Нового завета, четвертый солдат все еще смотрел на Аннушку, потом взял ее за руку. Аннушка выдернула руку и оттолкнула солдата. «Катись ты ко всем чертям!» - крикнула она ему в лицо, повернулась и ушла в кухню. Солдат усмехнулся, что-то сказал своим товарищам, на что те тоже рассмеялись; а первый солдат тем временем уже выводил из подвала Янку и Кати и, покатываясь со смеху, хлопал себя по коленям: при свете зари было видно, что Янку разукрасили под бабу-ягу. Затем второй солдат подошел к Папе, схватил его за руку и расцеловал в обе щеки. Папа, окрыленный, воздел над головой дароносицу. «Да пребудет с вами мир и благодать!» - возгласил он звучным голосом. Русские присели на ступеньки крыльца и угостили Приемыша сахаром.

Анжу заявился домой после обеда, он как ни в чем не бывало шагнул в ворота, будто отлучался всего на минутку по соседству, к Шоваго; на лбу у него темнела царапина. Анжу и караульный долго препирались и кричали друг на, друга, пока не подоспела Аннушка; она оттолкнула часового и втащила Анжу вместе со злополучными картинами во двор. Анжу устал и изголодался. Аннушка бросилась варить ему мучную похлебку, а он, Ласло Кун, прошел следом за нею. В кухне он молча встал за ее спиной: с ночи им еще ни минуты не удалось побыть наедине. Он коснулся плеча Аннушки, та обернулась. Ласло Кун увидел, что она плачет; слезы градом катились по ее щекам. Он уже открыл было рот, порываясь что-то сказать, но тут Аннушка резко повернулась к нему спиной и с той же самой интонацией, что давеча солдату, бросила: «Катись ты ко всем чертям!»

Внезапно его охватила сонливость; он готов был опуститься на землю н уснуть прямо тут, на борозде. Нагретый песок манил прилечь. Если он останется сидеть и не поднимется походить, то и вправду задремлет. Ласло Кун сполоснул лицо водой из ведра, это немного освежило его. Он решил выждать еще час. Если же и это время он прождет впустую, то придется возвращаться в город, иначе он опоздает к обеду. Должно быть, сильное средство прописал ему врач, Ласло Кун чувствовал себя приятно одурманенным. Мысли его продолжали течь в том же русле, но прошлое вспоминалось как-то притупленно, словно все это случилось тысячу лет назад и не с ним, а с кем-то другим, и, стало быть, нет в этом прошлом ничего постыдного и мучительного. «Шлюха», - сказал внутри него холодный, трезвый голос, и в то же время, непонятно почему, губы сами сложились, чтобы произнести совсем иное - ласковое слово. Ласло Кун лег грудью на калитку, не сводя взгляда со Смоковой рощи у подножия холма. Если Аннушка все же придет, она должна появиться с той стороны.

9

Анжу был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в семье священника. Аннушка догадывалась, откуда: от тетушки Кати. Девчонкой она не раз задумывалась над тем, почему это Анжу водит дружбу именно с Кати, хотя Розика и симпатичнее и поумнее; но так и не могла доискаться причины. Сейчас она впервые за девять лет услышала, как жила все эти годы ее семья. Правда, однажды у нее побывала Эва, когда Аннушка жила еще на улице Дерковича, но тогда о Тарбе даже и не заходила речь; они говорили о мастерской Цукера, о родителях Эвы, жалели, что не уцелело ни одной их фотографии: Эва не рискнула прихватить с собой семейный альбом, когда бежала с подложными документами в Пешт. Подруги пили чай и, обнявшись, оплакивали Ене и тетушку Цукер, тогда Аннушка нарисовала для Эвы по памяти мастерскую и Ене за работой и тетушку Цукер в гостиной. Аннушка не расспрашивала о тарбайской родне, а Эва не заводила о них разговора; Аннушка чувствовала, что должна быть какая-то причина - помимо врожденного такта Эвы, - почему та не упомянула о семье священника.

Единственный родственничек, о ком Аннушке хоть что-то стало известно, был Ласло Кун: время от времени его имя мелькало в газетах, однажды, в день святого Иштвана, ей довелось услышать его выступление по радио, а как-то раз этим летом, купив в зеленной лавке помидоров, на кулечке, свернутом из страницы иллюстрированного журнала, Аннушка вдруг увидела фотографию Ласло Куна. Она собиралась было приготовить салат из помидоров, но так и не стала, хотя это было любимое блюдо Адама и этот салат он первым делом принимался разыскивать в холодильнике, как только приходил домой. В тот раз Аннушка швырнула кулек с помидорами на стол и отправилась гулять с Густавом. Пес был вне себя от радости, что его вывели в неурочное время: Аннушка в эту пору обычно занималась стряпней, а Густаву велено было лежать в саду - отнюдь не веселое времяпрепровождение, разве что до того момента, как Адам сворачивал на их улицу с проспекта Дианы. Густав вполне сознавал своим собачьим умом, как это здорово, что он чует хозяина раньше, чем Аннушка успевает его заметить, и тогда пес принимался скулить так громко, что все соседи сразу смекали, в чем дело: идет Шомоди, появится с минуты на минуту; его еще и не видно, но пес почуял хозяина.

Часа полтора - не меньше кружили они тогда по Швабской горе; Густав сперва носился взад-вперед, убегал от Аннушки, гонялся за птицами и вынюхивал кротов, но затем угомонился, шел возле нее и лишь время от времени вскидывал на нее преданный взгляд: пес почуял, что дело неладно, и не отходил от хозяйки ни на шаг. Домой они вернулись, когда время обеда давно миновало. Аннушка с порога унюхала запах тминного супа: для нее, как и для Анжу, не было ничего вкуснее тминного супа - и только тут она поняла, до чего проголодалась, желудок ее подводило. Густав рванул вперед, она устремилась за ним, Адам в эту минуту выключил газ, румяная картошка шкварчала на сковородке, а из-под жареной картошки выглядывала аппетитная гусиная нога. Адам процеживал суп, а на столе стоял салат из помидоров.

Аннушке невтерпеж было ждать, пока они усядутся за стол, она схватила картофелину и, обжигаясь, запихала ее в рот. Адам весело насвистывал, ни тот, ни другой не проронили ни слова. Управившись с картофелиной, она невзначай подняла взгляд на стену: на большущем листе картона были наклеены вырезки из журнала. На фотографии был изображен двор их дома, скамеечка Язона, на ней - Ласло Кун с книгой в руках, рядом - Янка, низко склонившаяся над рукоделием, так что даже лица ее не различишь, а между ними - длинноногая девочка с прищуренными глазами. В глубине двора виднелся сарай Анжу, в верхнем углу фотографии маячила колокольня тарбайской церкви и на колокольне та самая площадка, откуда в детстве Аннушка обстреливала прохожих косточками от черешен.