Ранним утром мы с Пали отправились - я в Белварош, а он в отдел водоснабжения. Наступило кратковременное затишье, перед выходом я позвонила в райсовет, занятий по-прежнему не было, значит, попозже успею еще зайти в школу. Я спешила поскорее управиться с визитом к Бланке, чтоб потом сразу сбегать к Темеш. В передней мама неожиданно сунула мне в руку какой-то ключ. Меня это поразило, я и понятия не имела, что у нее есть ключ от бланкиной квартиры. Отец сделал вид, будто не знает, куда я иду, крутил радиоприемник, слушая последние известия. В то время он сидел на больничном листе из-за глаз, ручки приемника крутил неумело, я с тревогой смотрела на него, попробовала представить, как же он будет жить дальше, когда не сможет разглядеть даже светящейся шкалы. Я рассталась с Пали на углу, и, как только осталась одна, уверенность моя поколебалась, хотя на том отрезке пути, который мне оставалось пройти, не произошло ничего особенного. Со стороны крытого рынка ехал грузовик, груженный капустой, шофер крикнул, что коли мне в Белварош, то он может меня подвезти, не стоит бродить по улицам одной. Я уселась с ним рядом, за нашей спиной тряслись капустные кочаны. Он высадил меня на площади, куда выходили окна бланкиной квартиры, статуи, возведенной два года назад, на месте уже не было. Если бы не куча собственных проблем, я бы глубже почувствовала эту необычную поездку среди капустных кочанов и внимательнее вслушалась в то, что рассказывал шофер, обращавшийся ко мне на «ты». Позднее мне вспоминались странные картины, неожиданная пропажа статуи и все звуковые впечатления: не менее неожиданное «тыканье» и грозная тишина кругом.
Добравшись до бланкиной квартиры, я испугалась - дверное окошечко было разбито, отверстие кто-то заткнул газетной бумагой. Я позвонила, как у нас дома - три раза, мне не открыли, я не удивилась, знала, как Бланка ведет себя, когда ей страшно, даже став взрослой, она по-прежнему искала спасенья в шкафу или под кроватью. Подивившись маминой предусмотрительности, я достала навязанный мне ключ и отперла.
Вошла осторожно, приготовившись к тому, что сразу ее не найти, спряталась небось в каком-нибудь тайнике, и, возможно, не одна, - я долго в смущении придумывала разные безобидные фразы, которые можно использовать в глупейших ситуациях подобного рода. Пройдя прихожую и миновав гостиную, где царил жуткий хаос, я приоткрыла дверь в спальню. Постель была разобрана, и на ней лежал Балинт.
Про Бланку я забыла тотчас, забыла совершенно. Позднее мне пришло в голову, что в то мгновение ее могли схватить и избить на моих глазах, - я не обратила бы на это внимания. Балинта я не видела с той минуты, как швырнула ему обручальное кольцо и он ушел, и вот теперь он здесь, лежит голый в бланкиной постели и спит, спит так глубоко, что даже не слышал звонка. Я присела на краешек кровати и молча смотрела на него. Вследствие рефлекса, воспитанного отцом, мне казалось неприличным сидеть вот так возле Балинта, ведь я замужняя женщина, а с точки зрения моих собственных рефлексов, напротив, мысль о том, что в моих отношениях с Балинтом есть и может быть что-либо неприличное, выглядела просто забавно - я чуть не рассмеялась. Смешно даже подумать, что существует Пали.
Я ждала, пока Балинт проснется сам, будить его не стала, я была так счастлива от сознания его близости, что хотела продлить этот миг. В голову лезли глупости вроде того, что он скажет, увидев меня, а вдруг с тех пор, как Темеш получила от него последнее письмо, он успел жениться, и что было бы, если бы его жена заявилась к нам, уселась возле моего мужа, и каждый из супругов принялся бы рассказывать про нас что-то такое, что знает только он один, а мы с Балинтом стояли бы у них за спиной и смеялись.
Балинт спал спокойным сном уставшего человека. Черты его заострились, лицо вытянулось, постарело, но все это меня, в сущности, не касалось. Мне не было никакого дела до постаревшего лица Балинта, меня интересовал только сам Балинт.
Я сидела возле него, позабыв обо всем, как вдруг около меня задребезжал бланкин будильник. Я вздрогнула от испуга, Балинт проснулся. Открыв глаза, с удивлением увидел меня, некоторое время смотрел, потом сел на кровати, остановил звонок, зевнул, потянулся и произнес: «Привет, Ирэн». Таким тоном, словно мы только вчера виделись. На приветствие я не ответила.
Я ждала, что он дотронется до меня, потянется к моей руке, но он только пошарил возле себя и, не найдя, что искал, попросил принести ему сигарету. В спальне я портсигара не нашла, вышла в другую комнату. Занимаясь розысками среди царившей там неразберихи, я слышала, как он вылезает из постели, рыщет по комнате, одевается. Когда я вошла, он сидел уже в рубашке и брюках, натягивая носки. Потом надел ботинки, подошел ко мне и нежно поцеловал. Я стерпела, на поцелуй не ответила, какой смысл. Поцелуй этот был только другой формой приветствия, все равно что «здравствуй». Братский и пресный, он мог предназначаться Генриэтте.
- Я пришла за Бланкой, - объявила я. - Отвести ее домой.
Он покачал головой и развел руками - ее нет. Я посмотрела на него и испугалась собственного испуга, настолько не могла себе вообразить жизни без Бланки, ведь если ее увезли или она попала в беду, как мы с отцом сможем смотреть друг другу в глаза?
- Она бежала, - ответил Балинт. - Я отправил ее с одним другом. Сейчас она уже за границей.
Он отправил ее, именно он? Ее, которая выжила его отсюда? Чувство облегчения при мысли, что сестренка вне опасности, не шло ни в какое сравнение с ощущением растерянности, охватившим меня, ведь я опять ничего не понимала.
Он снова подошел ко мне, теперь совсем уже близко взял мое лицо в свои ладони. Я закрыла глаза, ожидая поцелуя. Губы его были рядом, но вдруг дыханья его опять не стало слышно. Он отпустил меня.
- Как ужасно, что ты никогда не могла понять самых простых вещей, - заговорил он. - Таких, как жизнь. Как смерть. Как чистая вода. Жизнь, Ирэн, это не школа. В жизни нет правил.
Я взглянула на него снизу вверх. Лицо его вновь стало иным, чем минуту назад. То, что я видела в его глазах, больше всего походило на сочувствие, будто он знал, что я больна, а я не знала.
- Успокой стариков, скажи, что с Бланкой ничего страшного. Квартиру я ей сохраню, здесь мне будет хорошо, ведь я, похоже, останусь в Пеште. Если не хватит денег, продам ее вещички. Ее панталончики.
Ужасно было то, что я никогда не знала, когда он говорит серьезно, а когда шутит. Я машинально подобрала с полу одеяло, отряхнула, принялась приводить в порядок комнату. Все было разбросано, ящики и дверцы шкафов раскрыты.
- Ты само совершенство, и ты, и твой отец, - произнес Балинт. - Куда бы вы ни вошли, там тотчас воцаряется порядок. Я часто думал о вас, после вашего дома мне всюду чудилась грязь. Проводить тебя домой?
Я не ответила, только глядела на него, застыв на месте с подобранной тряпкой в руке.
- К десяти я должен обратно в больницу, потому и поставил будильник. Я опоздаю, но это не страшно, теперь мне все прощают. Я должен проводить тебя, пока можно, пока не поздно.
И опять я молча смотрела на него, а он на меня. Надел свой пиджак, завязал галстук. «Умываться не будешь?» - спросила я робко.
Он расхохотался, потом от смеха закашлялся. Я поражалась, мне бы в жизни не догадаться, отчего ему так весело.
- Умоюсь в больнице, - проговорил он. - Вообще-то я умываюсь, только теперь у нас нет времени. Я должен в целости и сохранности доставить тебя домой. Ты, Ирэн, никогда не знала, когда и для чего настало время. Бланка была идиоткой, круглой дурой, но это знала.
Когда я спохватилась, мы были уже за дверьми, он взял меня под руку, и мы вместе сбежали вниз по лестнице. Я не спрашивала, да и Бланка никогда не говорила о том, что произошло меж ними в убежище, в ночь после гибели Генриэтты. Теперь я уже знала. Но и это было не в счет. Мне казалось, что я задохнусь от его прикосновения. Я не знала ни того, что все еще так пылко люблю его, ни того, что мне нет ровно никакого дела до моего мужа. Пока мы шли, я говорила и говорила, все о том, как он обидел меня тогда, да и теперь, спустя столько лет, он снова дважды обидел меня, и даже похвала его мне тоже почему-то обидна, лишь до сознания дошла, а до чувств нет. Я рассказала ему о себе все, что могла, он слушал, не говоря ни слова. Шел большими шагами; когда мы оказались на улице, то на свету стало еще заметнее, как он за эти годы постарел, волосы не только поредели, но и тронуты сединой, и даже зубы не походили на прежние. Пока мы шагали, я забыла о Бланке, не в силах думать ни о чем другом, кроме одного, почему он не спросит меня про то единственное, о чем я умолчала, даже не упомянула - люблю ли я Пали, и вообще - как я живу с моим мужем.
