Он кивнул.

- Отлично. Я твой воспитатель. Это означает, что я за тебя отвечаю. Ты можешь прийти ко мне с чем угодно. В любое время. Если надо что-то спросить - всегда пожалуйста. Если у тебя возникнут проблемы, с которыми тебе одному справиться сложно, я тебе помогу. Но я смогу это сделать лишь в том случае, если ты будешь мне доверять. Если ты заметишь в группе что-то подозрительное, смело иди ко мне. По этому я смогу судить, можно ли доверять тебе. То, что всегда себя вести безупречно нельзя, мне известно так же хорошо, как и тебе. Я не мелочный придира. Но есть некоторые вещи, на которые я реагирую очень жестко. Если начнешь здесь воровать, я тебе не завидую. С этим разберутся другие, и я в таких случаях не вмешиваюсь. Если станешь врать, будешь иметь неприятности со мной. А кое-какие безобразия караются мной особенно строго. В нашей группе этого не бывает. Думаю, мы понимаем друг друга. Ты в каком классе?

- В девятом.

- Главной школы [1] или какой-нибудь особой?

- Главной.

Это прозвучало с едва уловимым вызовом. С теми, кто без срывов дошел до девятого класса, часто возникают особые проблемы. У нас они проходят как интеллигенция. Большая часть попадает сюда из спецшкол, и по отношению к ним господа из главной школы чувствуют себя на две головы выше. В результате они нередко пытаются использовать свои умные головы в качестве оружия против остальных. С другой стороны, иметь в группе смышленого парня бывает очень полезно. Похоже, этот Юрген-Йоахим Йегер как раз тот самый случай.

- Отлично, мы друг друга поняли. А теперь расскажи мне, из-за чего ты к нам попал!

Я посмотрел ему прямо в глаза. Он покраснел, сжал губы, уставился в пол и молчал.

- Итак?

- Из-за того, что моя мама решила от меня избавиться.

- Что ты имеешь в виду?

- Она не хотела, чтобы я у нее больше был! Она меня просто сбагрила! Просто сдала на исправительное воспитание. Моя мать - подлый человек!

Я покачал головой.

- Это плохое начало, Боксер! Ну ни в какие ворота. Значит, получается, твоя мать виновата в том, что ты здесь. Не выношу, когда кто-то не способен отвечать за содеянное и норовит спихнуть все с больной головы на здоровую. Меня не проведешь, голубчик. Я изучил твое личное дело. Я знаю все, что на твоей совести, и умный молодой человек, добравшийся до девятого класса главной школы, должен, очевидно, иметь хорошую память и тоже знать это. Ну, так почему ты оказался здесь?

- Потому что моя мама заложила меня! - Он по-прежнему не глядел в мою сторону, в его голосе звучали упрямые нотки.

- Так-так, она тебя, выходит, заложила. Словечко из воровского жаргона, а? От подобных выражений я тебя со временем отучу. А теперь хочется, наконец, услышать, почему ты на самом деле попал сюда!

Мне было важно сломать его откровенное сопротивление сразу, в первый же вечер. Хуже нет, чем спускать такое упрямство. Оно может перейти в ожесточенность, а там и в лютую озлобленность…

- Давай говори.

Он упорно молчал.

- Долго я буду ждать?

- Я здесь потому, что моя мама прислала меня сюда. Потому что она хотела от меня избавиться! Потому что она вообще не мать! Она подлая и меня не любит, я ей больше не нужен!

- Ну, с меня довольно, Боксер! - Я произнес это абсолютно спокойно, почти миролюбиво. Пусть не думает, что может вывести меня из терпения. - Завтра тебе еще не надо идти в школу, так что времени поразмышлять на досуге будет достаточно. Напишешь сочинение «Почему я здесь». И завтра же вечером сдашь его мне, понятно? А теперь марш отсюда!

С этого первого вечера у меня сложилось впечатление, что этот Юрген-Йоахим Йегер - тяжелый случай, а первое впечатление, как я уже говорил, редко меня обманывает. Я этих молодчиков знаю, как свои пять. В принципе все они одного поля ягода. Почти все.

Йоген, не сказав ни слова, повернулся и вышел. Он и не мог ничего сказать: выкричать в первый же вечер этому господину Шаумелю все, что у него на душе, было выше его сил.

Да и что, собственно, воспитатель должен иметь против того, что Йоген рассказал? Все - чистая правда! Слово в слово! Кто ему так удружил, кто упек его в этот дом, в эту тюрьму, где он вынужден делить каморку с семью другими ребятами, кто ему подстроил эту псарню? Мать - и больше никто!

Йоген отлично представлял себе, что могло быть записано в его личном деле. Предположим даже, каждое слово там - правда. А лжи вовсе нету, лжи по большому счету - нет. Там наверняка одни голые факты, а от фактов не отмахнешься. Но и факты могут лгать. До того чудовищно лгать, что в таком вот личном деле ни капли правды не останется, даже если все в нем соответствует истине.

Вернувшись в свою конуру и никого там не застав, Йоген лег ничком на кровать.

Матери для того и существуют, чтобы не бросать своих сыновей, даже если те что-нибудь натворили. Вот именно! Да, он оступился, и даже не раз. Допустим. Но мама не должна была из-за этого взять да и отдать его на сторону. Это несправедливо. Это подло. Так же подло, как было однажды вечером недели две назад.

«Может, ты полагаешь, я буду сидеть и смотреть, как мой сын становится преступником? Думаешь, я хочу, чтобы все показывали на меня пальцем и говорили: это мать того самого, отпетого негодяя? Нет, Йоген, я этого дальше терпеть не намерена! Прежде чем я позволю упрекнуть себя, будто не все средства перепробовала, я тебя кой-куда сдам. Уж будь спокоен! Туда, где за тобой смогут лучше присматривать! Может, хоть там из тебя сделают порядочного человека. Мне это не по силам, и я не желаю, чтобы меня потом в чем-нибудь упрекали!»

Сдать как что-то больше ненужное или нежеланное. Просто-напросто сдать!

- Эй, Йойо, кончай мечтать! Думаешь, нам охота подставляться из-за тебя? Давай-ка раздевайся по-быстрому. Оставь только трусы и тапки, полотенце на шею, мыло в руку. Под душ, а потом на боковую!

Йоген разделся, встал, как и другие, перед своим шкафчиком, затем пришел господин Шаумель и отвел их в душевую.

- Снять спортивные трусы!

Йоген стеснялся, а остальные, видно, привыкли к такому.

- Включай воду! Мылься! Быстрей, быстрей! Выключай воду! Кончили намыливаться! Воду включай! Мойся! Выключай! Вытирайся!

Йоген видел, что другие делают все в темпе, и быстро-быстро вытер полотенцем мыло из ушей.

- Трусы надеть! Наверх марш!

Когда несколько минут спустя Шмель зашел в спальню, все уже лежали по своим кроватям. Был он весьма благодушен.

- Спокойной ночи, Такса, Пудель, Коккер, Терьер. Боксер, не забудь про сочинение, добрых тебе сновидений; что приснится в первую ночь, сбывается. Спокойной ночи, Пинчер, Дог, Сеттер! А теперь ни слова больше! С новеньким тоже! Дверь оставляю открытой!

Стало темно и тихо. В холле прохаживался Шмель. Его туфли тихонько поскрипывали. Вскоре глаза привыкли к темноте и стали что-то различать. Темная тень проползла по краю кровати верхнего яруса. Такса свесил вниз сперва голову, потом руку.

- Приятных снов, Йойо! - Голос еле слышен. Рука блуждала во тьме, пока Йоген не пожал ее, после чего рука и голова исчезли и воцарилась полная тишина. Лишь за дверью еще несколько минут поскрипывали то там, то здесь башмаки, потом скрип прекратился, дверь заперли.

Пудель перевернулся с боку на бок и прошептал:

- Эй, Йойо!

Йоген молчал, неотрывно глядя на расплывчатые контуры нависающей над ним кровати. «И как меня угораздило сюда попасть? Как же это все произошло?»

2

Когда у него потерялся ключ - в палой листве и тумане, - дома никого не оказалось. Он повесил школьную сумку на ручку двери и еще раз проделал весь путь, шаг за шагом, просеивая туман, тщательно исследуя листву. Нашел грош, дырявый мяч, записную книжку с незаполненными страницами, только не ключ. Вернулся назад, но дверь была заперта. Иначе и быть не могло: время еще обеденное, мама должна вернуться лишь вечером, а отец уже два года не появлялся вовсе.