Настоящего профессионального образования тогда не требовалось. Руководители исправительных домов были счастливы, если им удавалось залучить любого воспитателя. А когда впоследствии все сильнее и сильнее ощущалась нужда в капитальном обучении воспитателей - еще до их непосредственной практической работы, Шмель уже считался опытным специалистом, от которого грех было требовать дополнительной переподготовки. С другой стороны, именно отсутствие необходимых документов тормозило его продвижение по службе.

В сущности, Шмель был убежден, что каким бы основательным образование ни было, оно не способно заменить драгоценного опыта, приобретенного им в течение всех этих лет. То, что он случайно узнавал от практикантов или молодых коллег - о тестовых методах, социограммах, психологии, групповой динамике и подобной белиберде, - на его взгляд, лишь неоправданно усложняло работу. Он уже давно состряпал законы воспитания по собственному рецепту - они были ясны, лаконичны, доходчивы и не нуждались ни в какой ученой обертке. Эти тезисы он вдалбливал и практикантам, которых ему навязывали последние несколько лет. Практиканты внимательно их выслушивали, а после лишь улыбались про себя.

- Воспитывать, - вещал он, - означает развивать все хорошее, что есть в этих негодниках, и подавлять все дурное. В тех, кто попадает к нам в руки, мало что можно развивать, зато многое приходится подавлять. В этом вы сами убедитесь, когда поработаете с мое. Никаких особых вспомогательных средств нам не требуется. Достаточно и двух-трех заповедей из десяти: не воровать, не лгать, не предаваться блуду. Чтить отца с матерью - этого во многих случаях и требовать нельзя. Прибавьте сюда еще несколько правил, которых открытием не назовешь. Им в обед сто лет. Важно лишь суметь их как следует закрепить. Большинство этих правил можно почерпнуть в старинных мудрых изречениях. Их-то и следует вбивать парням в голову. Не текст, конечно, - он до них не дойдет, а смысл.

После чего он оглашал те немногие изречения, по которым воспитывал сам:

«Хочешь, кирпичик, быть встроенным в дом - тогда потерпи, пока тебя бьем».

«Годы ученья - годы почтенья».

«Послушание - высшая добродетель».

«Когда каждая вещь на месте, меньше работы и больше чести».

«Не делай другому того, чего не желал для себя самого».

Этим багажом он обходился уже двадцать с лишним лет своей деятельности, и в целом совсем неплохо, как он полагал.

И все подростки знали назубок: от Шмеля можно освободиться, только если держишь язык за зубами, слушаешься, содержишь свой шкафчик в порядке, стелешь постель по линеечке, никогда не опаздываешь, чистишь до блеска обувь, моешься под душем голышом, носишь короткую прическу с аккуратным пробором, содержишь ногти в чистоте, ставишь на место стулья в общей комнате, а когда дежуришь по столу, никогда не говоришь «хм», зато всегда - «ясно», никогда не противоречишь и прежде всего не даешь и в малейшей степени почувствовать, что имеешь хоть какое-то представление о разнице между девочкой и мальчиком.

Так все просто. Надо было лишь знать это и соответственно всегда принимать в расчет.

Около чашки Йогена стояла горящая свеча, у всех на тарелках лежало по два куска кекса. Ребята стояли позади стульев и пели: «Много счастья в день рожденья, много счастья в день рожденья…» Получалось очень слаженно, только в одном месте все сбились, потому что одни пели «дорогой Йойо», другие «дорогой Йоген», а кое-кто вместе с господином Шаумелем затянул «дорогой Боксер».

Потом господин Шаумель произнес свою поздравительную речь, которую один Йоген слушал внимательно. Все остальные давным-давно выучили ее наизусть, ведь дни рождения в группе праздновали по пятнадцать раз в году, а то и чаще: ребята постоянно приходили и уходили.

А напоследок, после всех весьма теплых и сердечных слов, господин Шаумель сказал:

- Отныне, Боксер, не забывай одного: начиная с четырнадцати лет ты лицо уголовно наказуемое и, если теперь что-нибудь натворишь, ты уже не отделаешься так легко, а предстанешь перед судом.

Странное поздравление.

Вообще- то маме сегодня было разрешено впервые навестить его. В день рождения это дозволялось. Но от нее еще вчера пришла открытка с красивым букетом: «Дорогой мой мальчик, в твой день рождения желаю тебе всего хорошего. Я так хотела бы навестить тебя, но у нас очень напряженное время, и мне крайне сложно именно сейчас вырваться на целый день. Пока же я посылаю тебе чудесную посылку, а в следующий родительский день приеду обязательно. С любовью, твоя мама». Поперек открытки, с краю, было приписано: «Сердечные приветы от господина Меллера». Но в них Йоген не верил.

Посылки он еще не получил, и от Акселя не пришло ни строчки, хотя Йоген писал ему за это время трижды. Но Аксель не отвечал.

Когда все расселись и начали завтракать, Свен достал из нагрудного кармана маленький плоский сверток, завернутый в папиросную бумагу, и положил его Йогену на тарелку:

- Тебе, Йоген, на день рождения!

Шесть фломастеров в пластмассовом футлярчике: красный, синий, зеленый, желтый, коричневый и черный.

- Большое спасибо, Свен. Не стоило этого делать. Ведь последние две недели ты почти не получал карманных денег. Но я ужасно рад, правда!

Лицо Свена озарилось улыбкой.

В последние недели ему, так же как и Йогену, очень не везло с карманными деньгами. Воспитанники получали по марке в неделю, если все было хорошо. Это значит, что у тебя не должно быть ни одного минуса в журнале у Шмеля, а ставили их по любому поводу: плохо начищенные туфли, опоздание к столу, громкий разговор во время еды, грязные ногти на руках… Полностью карманные деньги выдавались редко. Каждый минус означал десять пфеннигов долой - вот почему Йогену за целый месяц удалось наскрести всего девяносто пфеннигов. У Свена дела обстояли не лучше. Он действительно экономил каждый грош, не мог себе позволить даже самую маленькую пластиночку жвачки. И все равно ему не хватало сорока пфеннигов. Вчера он из-за этого продал точилку для карандашей и ластик. Их взял Пудель. У этого всегда было денег чуть больше, чем у остальных, и никто не знал откуда.

После обеда господин Шаумель позвал Йогена к себе в кабинет: пришла посылка от матери и Йоген должен был распаковать ее в присутствии воспитателя.

Очевидно, мама обошла весь продуктовый магазин господина Меллера. Гора сладостей, кексов, колбас, ветчины, рыбных консервов и прочих деликатесов производила и впрямь внушительное впечатление.

Лишь однажды господин Шаумель поднял брови, взял в руки коробочку заспиртованной вишни в шоколаде и с сомнением произнес:

• Так ли уж это хорошо для вас? Знаешь, я не уважаю алкоголь. Вам это не на пользу.

- Но, господин Шаумель, там ведь в самом деле чуть-чуть!

- Любой дурман начинается с первого глотка, и незачем вам знать вкус этой отравы. - Но потом он все же положил коробку обратно и лишь предупредил: - Только не съешь все сразу!

Предупреждение было излишним уже потому, что стоило Йогену выйти из кабинета воспитателя, прижимая к груди гастрономические сокровища, как на него со всех сторон устремились жадные взгляды. В этот день во время занятий все жевали, чавкали, сосали, а у Кайзера Рыжая Борода, видимо, не было никаких предубеждений против заспиртованной вишни: когда Йоген его угостил, он взял сразу две штуки. А вот господин Шаумель предпочел шоколадки с нугой. И то поколебавшись несколько секунд: принимать что-либо от ребят противоречило его принципам. Они тогда слишком легко уверялись, будто своим угощением покупают расположение воспитателя на будущее.

На урок зашел даже директор, господин Катц, он тоже поздравил Йогена. Показывался он не часто, был до того загружен работой, что успевал лишь просматривать дела ребят. Но в дни рождения он появлялся самолично, торжественно поздравлял именинника и, как правило, дарил книгу.

Йоген к чтению относился равнодушно, поэтому он довольно вяло поблагодарил Кайзера Рыжая Борода, когда тот положил ему на парту книжку карманного формата. Хотя мама и говорила всегда: в доме должны быть книги.